Клинок архангела (ЛП)

— Дмитрий, мне страшно.
— Я никогда не причиню тебе боли. Поверь. — Дрожа от шёпота воспоминаний, которые не принадлежали Хонор, но всё же говорили за неё, он отпустил её руки и отстранился.
Она набросилась на него, как выпущенный на волю ураган, ударив локтем в лицо, сжатой в кулак рукой в гортань, ногой в сапоге по колену. Рухнув спиной на кровать, он отразил несколько её самых жестоких ударов, но никак не остановил. Её ярость обрушилась на него дождём, разбив нос, рот и оставив синяки на теле, которые зажили почти сразу же.
— Ублюдок. — Это первое, что она сказала с момента, как он загнал её в угол. — Ты чёртов ублюдок. — Жестокий удар в челюсть, от которого лязгнули зубы. Блокируя следующий удар, Дмитрий посмотрел ей в глаза… и увидел, что Хонор снова смотрит на него. Блестящую зелень накрыла пелена влаги, и её следующему удару, когда был нанесён, не хватало силы предыдущих. Она колотила его в грудь кулаками снова, и снова, и снова. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу! — Это был яростный поток слов, перешедший в рыдания, настолько резкие, что говорили о невообразимой муке. Её тело прижималось к его. — Я ненавижу тебя. — Шёпот. В этот момент он возненавидел себя.
Он лежал неподвижно, пока она не перестала двигаться, а болезненные рыдания не превратились в душераздирающие тихие слёзы. Тогда Дмитрий осмелился положить руку ей на волосы, поглаживая теперь спутанные локоны. Он не знал, что сказать, как объяснить ярость, которую она в нём вызвала. Но мог сказать, то, чего не говорил женщине почти тысячу лет.
— Прости, Хонор. Прости меня.
Сидя на раковине в большой ванной комнате рядом со спальней, Хонор молча наблюдала, как Дмитрий промывает дезинфицирующим средством её поцарапанные и ушибленные костяшки пальцев. Она сдержала шипение и задержала взгляд на порезе на его губе и синяках на лице. Отчасти она была в ужасе от собственной жестокости, хотела обхватить ладонями греховно-мужественное лицо, и поцеловать каждый синяк в знак нежных извинений. Но по большей части была свёрнута в крошечный комочек глубоко внутри. Свет отражался в чёрных волосах Дмитрия, и Хонор вспомнила их тяжёлый шёлк на своих ладонях. Она также помнила силу его хватки, когда он заломил ей руки над головой.
— Я тебе синяки оставил. — Он просунул руки ей под запястья, его кожа была темнее на фоне её бледности, теперь отмеченной тускло-красными полосами. Справедливость заставила её нарушить молчание.
— Я сделала хуже. — Она ударила его так сильно, что синякам потребовалось не меньше часа, чтобы зажить, несмотря на вампиризм. Порез на губе был глубоким. На его рубашке, разорванной по плечевому шву, виднелись слабые красные отметины, которые почти зажили, но в целом…
— Я выгляжу лучше. — Тёмные глаза встретились с её. — Физическая боль — не главное, так? — Её желудок сжался, кислота обожгла горло.
— Всё, — сказала она голосом, ставшим грубым из-за силы рыданий, — всё, что мы делали до этого момента… Я думаю, всё прошло.
Потерялось под воздействием шока и ужаса, который превратили Хонор в царапающееся, кусающееся, бьющее животное, пойманное в ловушку, и снова стала беспомощной жертвой.
Дмитрий посмеялся над её, с таким трудом завоёванной, силой, сокрушил веру в собственное суждение, но больше всего он гордился тем, что она восстанавливала его по крупицам, и не была уверена, что сможет простить ему это. Не говоря ни слова, он выбросил ватный тампон после того, как обработал все царапины, и убедился, что не давил на неё, когда она выходила из ванной.
Глубоко внутри Хонор охватило чувство потери, которое пробудило опустошение, будто всё её существование было стёрто с лица земли, она, спотыкаясь, прошла в гостиную и подошла к окну, из которого открывался вид на город, поливаемый дождём. Свет был приглушённым, сквозь воду пробивался туман, пока ей не показалось, что она совсем одна в мире, запертая в стеклянной клетке. Это чувство, с которым она была хорошо знакома. Друзья, которых она завела, отношения, которые наладила, сделали одиночество терпимым, но оно всегда было внутри, это странное «отсутствие». Именно Дмитрий заполнил эту дыру, и именно Дмитрий сделал её больше.
 
Шёпот самого тёмного из ароматов, и она поняла, что Дмитрий бесшумно вошёл в гостиную. Но не подошёл к ней, и минуту спустя она услышала его на кухне.
Оглядывая открытое пространство, разделённое только плавным изгибом стойки, она увидела, как он собрал тарелку и поставил на стол, убрав фотоаппарат. Обходя стол, Дмитрий приближался к Хонор, сохраняя дистанцию. От этого лёд в её груди стал невероятно холодным… и тогда она поняла, что это её сердце было заморожено.
— Ешь, Хонор, — сказал он. — Ты не ела уже несколько часов. — В его голосе было что-то, чего она не могла понять, и чего никогда раньше не слышала. Повернувшись так, чтобы смотреть ему прямо в лицо, Хонор увидела только стены почти бессмертного, который прожил дольше, чем она могла представить.
— Тебе следует уйти. — Она не могла вынести его присутствия, когда между ними непроходимая пропасть. Несомненно, было идиотизмом чувствовать себя настолько потерянной в конце отношений, которые на самом деле даже не начинались, но у неё было такое чувство, будто он проник в неё и разорвал душу, а затем раздавил тело ботинком.
Мрачная тень в глазах глубокого карего цвета, которые казались почти чёрными, и с таким возрастом в них.
— Ты прогоняешь меня. — «Ты прогоняешь меня?» Она моргнула от странного эха, сосредоточившись на мужчине, который стоял так близко и так далеко.
— Я должна. — Чтобы выжить, собрать воедино потрёпанные остатки своей гордости, себя саму.
Дмитрий долгое время ничего не говорил, пока дождь барабанил по стеклу мелодией, которую Хонор раньше находила успокаивающей. Сегодня тон звучал резковато, ритм слишком резал сверхчувствительные нервы. Когда Дмитрий поднял руку, а затем опустил, она почувствовала потерю как удар в сердце, и поняла, что он может причинить ей боль ещё большую, чем уже причинил. Но затем он сделал то, чего она никогда не ожидала.
Не сводя с неё взгляда, он преодолел расстояние между ними и опустился на колени, подняв на неё красивое покрытое синяками лицо. Когда он обнял Хонор за талию и прижался щекой к её животу, слёзы медленно и тихо снова потекли по её щекам. Дмитрий ни перед кем не склонял голову; он не сдавался и не покорялся. Но стоял перед ней на коленях, уязвимый для пинка, удара в шею и самого жестокого отказа.
— О, Дмитрий. — Дрожа, она провела пальцами по его волосам. Этот мужчина был так сильно изранен, что недоверие стало инстинктивной реакцией. Она знала, что полевые цветы задели его, но всё ещё понятия не имела почему. Однако сейчас не время спрашивать. Пора решать.
— Прости. — Было ли это в ней? Хватит ли сил простить его за ужас, который он вернул к жизни как раз тогда, когда она начала верить, что всё-таки победила своих монстров, за боль, которую он причинил её сердцу, но больше всего за унижение от того, что её низвели до положения царапающегося животного?
Хонор вцепилась ему в волосы. Снаружи продолжал лить дождь, но внутри была только тишина — и острота ясности, которая подсказала, что решение, которое она приняла в этот момент относительно этого мужчины, будет резонировать на протяжении всей жизни. Если бы она шагнула с края, на котором сейчас стояла, могла бы разбиться… или могла бы найти дорогу домой. Многие сказали бы, что идея не что иное, как фантазия, созданная на основе сильного и неумолимого одиночества. Но они не понимали непостижимой силы того, что она чувствовала к мужчине, который преклонил перед ней колени, давая то, чего не давал никому.
Всю жизнь она искала его, даже не зная имени. Он оказался не таким, каким она его представляла — гораздо более смертоносным, закалённым существом.
«Всё ещё мой. Всё ещё мой Дмитрий. Раненый, изменившийся… но не потерянный. Я не поверю, что он потерян».
Хонор не заталкивала голос, который не был её, но исходил из её души. Теперь это знакомое безумие. Рука Дмитрия легла ей на поясницу.