Дожди-пистолеты
А про Свету я вот что тебе скажу. Для меня это был человек, с которым я хотел быть. Я приезжал, я встречал родителей. Пел песни. Встречался с ее подружками. Мы тусили. Я думал, так надо. У нее дела все время какие-то. Потом приходило время мне уезжать, я уезжал. Мы расставались. Я возвращался в Таганрог. Жил. Собирал деньги для следующей поездки. Я все время думал о ней. От нее приходили письма. Я писал. Что-то себе думал. Представлял, как у нас все будет, как мы закончим колледж, как мы поженимся. Мы уедем и будем жить в другом городе. И все у нас будет зашибись. Как-то так… Я же не мог ей сказать: «Не встречайся с подружками!» Такая принципиальность была только в последний раз, когда я приехал к ней и сказал: «Поехали со мной».
Да, я хотел ее увезти. Я хотел, чтобы она уехала со мной в Рождество. Новый год мы не вместе встретили, так хоть Рождество. «Поехали куда угодно! Хочешь в Таганрог, хочешь куда. Поехали!» А она: «Нет». Нет так нет.
О ЛЮБВИ
Через месяц она прислала письмо. В нем что-то было написано очень много. Я плохо помню. Типа прости, извини, давай останемся друзьями. Что-то там извинялась. Но если честно, я ничего не понял, что она хотела там сказать. Наверное, я просто не хотел даже читать. Понимать что-то. Так… Просмотрел мельком по диагонали. Она просила что-то ответить. Но я ей не ответил. Обидно, конечно. Так это, значит, я такой обидчивый? А как я мог ответить? Что я мог ей сказать? «Да, давай приезжай в гости, все хорошо, будем друзьями?» Нет, не мог. Я гордый слишком. Время гордость не лечит. Не во всех случаях. Может, в других каких-то ситуациях я могу сейчас простить. Но только не это.
Я был в разлуке с человеком. Я не очень-то хорошо ее знал, мне все время что-то мешало. С родителями познакомились. Какие-то отношения. Добрые, нормальные. Я даже не мог представить другие. И мне казалось это естественным: я приезжаю к человеку. По возможности. Как есть возможность, я сразу еду. Как для чего? Чтобы увидеть. Чтобы в конечном итоге воссоединиться с ней. Вот такая у меня была любовь. Я уверен, что если бы была такая любовь в Таганроге с девушкой, которая бы ко мне точно так же относилась, такой же был бы эффект. Просто здесь еще были препятствия, расстояния, письма. Разлука. Все это очень сильно повлияло, вероятно. Я ехал, я думал. Мне нравились встречи, мне не нравились расставания.
Чем ближе был момент расставания, тем становилось хуже. Мы шли к вокзалу и молчали все время. Я молчал. Она тоже молчала. Изредка говорила что-то. Никто из нас, что будет дальше, почему-то не говорил. Каждый раз расставание было — как будто навсегда. И неизвестно, что дальше. Я, конечно, говорил ей, что приеду в следующий раз, как только будет возможность. Она говорила: «Приезжай!» Вот так происходило.
Целоваться за редакцией «Таганрожской правды» — это тоже романтика, но совсем не та. Тут другое какое-то состояние. Нужно ехать, нужно преодолевать расстояние. Нужно видеть человека. Ты его видишь, немножко успокаиваешься. Мама приготовила еду. Папа принес какой-то выпивки. Поужинали. Я сыграл на гитаре. Света рядом. Вроде все хорошо. Бац! Уже уезжать — что, уже уезжаешь, да? Ну, как-то мне казалось, что там все уже хорошо. Приезжаешь туда — уже хорошо. И тебе не нужно ничего добиваться. Потому что твой приезд уже как бы и есть залог того, что мы вместе. И, по идее, уже не должно быть особой романтики. Она есть, конечно, тоже, но в другом. Ты приезжаешь, и с этим человеком все хорошо.
Получается, что мне не пришлось ее добиваться. Я приезжал, жил у нее дома. Я ее не добивался. Точно. Может, все дело в том, что действительно романтики не было? Был приезд. Как только я приезжал, приходил, папа — привет, мама — привет. Садитесь, дети, есть. Нормально. Пятое-десятое. Какая романтика? Внутри ее не было. Моя романтика была в дороге, в поездах. Во встречах и расставаниях. Я ехал в ночь и не спал. Ни с кем не разговаривал. Не люблю говорить о своих проблемах. Я был очень закрытым человеком. Да и сейчас такой, достаточно закрытый и гордый. С какого перепуга я бы с кем-то обсуждал? С какими попутчиками? Какая цель? Я лучше помолчу сам с собой. Лучше же повоображать, написать что-то. На худой конец почитать, книга хоть молчит.
Очень кайфовое состояние было в поезде. Ты — путник. Путник в ночи. Ты — один. Как в кино. Ты стоишь в тамбуре в пальто. Волк-одиночка. Есть такие каменные образы. Знаешь? Ну, может, Габен, тебе видней… Ты стоишь один. Ты куришь. Ты едешь неизвестно куда. Конечно, знаешь куда, но не суть. Ты не спасаешь мир. Просто ты один. Человек. У тебя есть такие-то цели. Это очень кайфово. В этом есть романтика. Ты один. И все принадлежит тебе. Мир. Ты есть ты. Ты можешь делать все. Это твой мир, и ты внутри его.
Вот я такой был. Я придумывал себе, как мы встретимся. Что мы будем делать. Куда пойдем. Мечтатель… Мне хотелось видеть так. Если с сексом не получалось, я не расстраивался — по большому счету, не важно это было. Я этим всем горел — встречей, ожиданием ее, расставанием. Когда есть конфликт в любви, тебе нравится человек, и ты преодолеваешь препятствия, что-то делаешь. Я ночью срывался. Садился в поезд. Билетов не было — подходил к проводнику, давал денег и ехал… Может, ей не очень все это нравилось — мои спонтанные приезды? А мне путешествовать хотелось? Сейчас вот напутешествовался…
Но если бы мне просто хотелось путешествовать, то я бы к ней приезжал как к подружке. Верно? Хотелось именно поступков ради своей любви. Может, здесь мой эгоизм? То есть получается так, что я все-таки выдумал себе любовь? Нет, ты скажи мне, ты-то что думаешь? Молчишь?…Бывало, мы сидели с ребятами, начинали какую-то тему тереть, я вдруг вспоминал о Свете и говорил: «Ребята! Я пошел». — «Ну, давай». Я заезжал домой, брал деньги, какие есть. «Мама, я поехал». — «Куда, сынок?» — «Я в Новороссийск!» — «Ну, езжай…» И я шел на вокзал, я знал расписание поездов наизусть. Я забирался в проходящий поезд и мчался к Свете. Помню, самый популярный поезд был «Санкт-Петербург-Новороссийск» с остановкой в Таганроге. Я на нем чаще всего добирался. Срывало меня, и я улепетывал…
Тяжело ей, наверное, было. Приезжал, не предупреждая. Хоть у нее и мобильник был, но я как-то думал, что человек всегда рад тебя видеть, любимый человек… Она никогда так ко мне не срывалась. У нее же дела все время какие-то были… Я даже никогда не задумывался…
Я вернулся в Таганрог. Рвал и метал. Я устроил жесткий террор девушкам. Всем. Доходило до того, что я познакомился с девушкой на улице, получал все, что мне нужно. На следующий день — выходил, знакомился с новой. А сам видел, что по другой стороне улицы идет моя вчерашняя… И так происходило до того момента, когда я понял, что меня все это уже достало.
Потом как-то поспокойнее стал. Таганрог — город маленький, да. Нет, не потому что девушки закончились, ты что! Просто я понял, что все это бессмысленно. И глупо. Легче не станет. И никому лучше ты не сделаешь, прежде всего самому себе. Бессмысленная месть, тем более невинным людям. Я понял, что это нельзя делать, все это как-то устаканилось. Леха опять же иногда приезжал или я к нему. Он уже тогда работал на металлургическом заводе, на Ильиче. Я все время в каких-то разъездах, в своих делах. Мы просто реже виделись. Но виделись все равно. Приезжали друг к другу, когда была возможность.
А сначала было — направо, налево. Причем жестко очень — не как отношения парня и девушки. А так — по жесткачу. Ночь секса и до свидания. Я даже не пудрил девушкам мозги. Не так чтобы там улыбаться им. Я же не спорю, чтобы скадрить девушку, нужно что-то делать. Я знал. Но чтобы я специально как-то распинался и чего-то завоевывал, такого не было. Сами шли в руки. Когда как. Когда я вижу, что она не против, а я что, буду против? Ну, давай, красавица, давай… Это вовсе не зависело от того, что меня в городе знали. Просто такой тип девушек, наверное. Я подумал, что любовь закончилась. И поэтому какие могут быть ко мне претензии и вопросы? Никаких. И я могу делать, что хочу. Такая месть. Не знаю, кому и зачем. Но она была. Такое чувство, все бабы — бляди.