Рассвет (сборник)

— Имейте в виду, я для вас теперь на всю жизнь остаюсь комсоргом.
Протяжно заверещал свисток.
Родители, стоявшие до сих пор в стороне, бросились к своим сыновьям.
Галина смотрела, как Петр поспешно начал прощаться с провожающими. Ее сердце бешено колотилось.
— Ну, счастливо, Галочка! — тепло сказал он ей, обеими руками пожимая ее ладонь, и вдруг резко повернулся: — Мама, да чего ты плачешь?
Бросился к старушке, которая всхлипывала, вытирая кончиком платка слезы.
— Ну вот, разволновалась… У тебя и так сердце больное, — говорил он, неумело обнимая сухие плечи матери. — Я же писать буду, постараюсь приезжать почаще.
— Ничего, ничего, сынок. Это я так. Сейчас успокоюсь, — отвечала мать и, услышав низкий гудок паровоза, обеспокоенно засуетилась, дернула сына за рукав.
— Садись, садись быстрее, еще отстанешь…
Петр засмеялся, поцеловал мать.
От головного вагона к хвосту поезда пробежал перестук. Поезд медленно тронулся.
Петька прыгнул на подножку.
— Пишите!
— Адрес сразу же высылайте!
— Глядите не подкачайте!
Рядом с вагонами двинулась вся толпа провожающих. Разноголосо окликая и переговариваясь, шли сперва медленно, потом побежали трусцой.
Галина отстала от своих. Через головы провожающих смотрела на Петра. Он смеялся, махал рукой, что-то кричал. Девушка тяжело вздохнула и сразу почувствовала себя уставшей. Кто-то взял ее за руку.
— Ну, вот теперь и наша очередь! — услышала голос Витьки Костомарова. Он взглянул в ее растерянные и грустные глаза и, желая подбодрить, весело проговорил:
— Выше голову, Галочка! Вся жизнь еще впереди. Все будет замечательно, все будет так, как мы захотим!
  
Глава третья
 
Через два дня Галину вызвали в горком комсомола. Еще накануне вечером Виктор предупредил ее по телефону, что будут выдавать путевки десятиклассникам, которые едут на работу в село.
У киоска с мороженым Галя увидела Тасю. В легком цветастом платье она стояла в тени дерева, ела эскимо и равнодушно смотрела на шумную улицу.
— Галочка, здравствуй! — затарахтела Тася. — Представляешь, какая удача. Сегодня получила письмо от дяди Миши из Владивостока. Приглашает к себе.
— Для чего?
— Понимаешь, я просила его узнать, как там у них с поступлением в институт. Он пишет, что в прошлом году конкурса почти не было. Кажется, даже недобор вышел. Понятно тебе? Это же не Москва и не Ленинград. Жаль, что он поподробнее обо всем не узнал. Такой недотепа. Ну, да все равно. Все же Владивосток — не то, что наш город. У нас в этом году конкурс будет не менее семи человек на место. Где уж мне пробиться. А там, наверное, проскочу! Ой, а куда это ты так спешишь?
— В горком комсомола за путевкой.
— Послушай, Галочка, ты серьезно?
— Что?
— Ну, решила ехать в этот самый колхоз. Сама решила? — Тася замолчала и тревожно и подозрительно взглянула в лицо подруги.
— Конечно, сама. Не ты же за меня решала! — разозлилась Галина.
— Да нет, я тебе, конечно, верю. Только, знаешь, что кое-кто говорит? Ты только не сердись. Скажи, у тебя с отцом был спор из-за этого колхоза?
— Ну, был…
— И это правда, что он тебя выпроваживает из дома по каким-то своим соображениям?
— Глупая! — воскликнула Галина. Лицо ее покраснело.
— Галочка, да я же… — прижала руки к груди Тася, но Галя перебила ее.
— И дураки все эти твои кое-кто… Так им и передай.
Она отвернулась и быстро зашагала по тротуару.
— Галя! — окликнула Тася.
Галина не ответила.
Тася вздохнула, провожая ее взглядом. Так уж повелось, что Тася всегда с опозданием понимала, что иногда говорит лишнее и делает неприятно близкому человеку. Она даже сама не могла определить, как это у нее получается. «Это все от того, что я такая прямая, без хитростей», — думала девушка.
Ей припомнился случай в школе. Анну Ивановну, преподавателя химии, Тася очень любила. Какая была она хорошая, ласковая, словно мать родная. Перед окончанием четвертой четверти писали контрольную. Тася услышала, как во время перерыва двое парней из десятого «В» говорили между собой.
 
— Володьке Храмову Анна Ивановна явно завысила оценку с контрольной, — сказал один. — По правде ему надо было ставить четверку, а не пять. Я решил задачу тем же способом, а мне влепила четыре. И все для того, чтобы Володька имел годовые круглые пятерки.
— Конечно, на медалиста специально тянут, — ответил другой.
На первом же уроке химии Тася взяла да и выпалила все это Анне Ивановне. Она помнила, как побледнела тогда учительница и с минуту сидела молча перед классом. Потом произнесла тихо и медленно:
— Эх, девочка (даже не «Тася» и не «Пенкина», а «девочка»), я двадцать семь лет учу, столько людей выучила, а ты… — она не договорила и прекратила урок задолго до звонка.
Весь класс тогда возмущался поступком Таси. Она плакала, извинялась перед товарищами, ходила извиняться к Анне Ивановне и снова плакала. Но сказанного не вернешь…
И вот теперь снова… Не хотела обидеть Галину. Чем же Тася виновата? Не сама же выдумала про спор с отцом. Так другие говорят…
А Галина, сердито нахмурив брови, шла по тротуару. «Каких глупостей наговорила. И откуда она узнала о том споре?»
О своем решении поехать в колхоз Галина сказала родителям утром на второй день после собрания. Она решила заранее собрать свои вещи и сидела перед раскрытым чемоданом, укладывая в него белье и платья.
Отец, в пижаме, с хмурым лицом и растрепанными волосами, нервно расхаживал по комнате. Мать, склонившись над чертежным столом, бросала то на него, то на дочь короткие взгляды, едва сдерживая улыбку. Из кухни слышалось всхлипывания тети Фроси, отцовской сестры, которая жила вместе с ними.
Галина по глазам видела, что мать одобряет ее поступок, а отец… Всегда занятый, он никогда, даже в детстве, не играл с Галиной, не ласкал ее. Просто не умел этого делать. Когда приходилось брать ее на колени, то он, расставив локти, держал девочку осторожно, словно фарфоровую куклу, боясь, что она может упасть на пол и разбиться. Когда, бывало, девочка болела, часами сидел у ее кровати с лицом, полным страдания и муки. Иногда неумело гладил по головке негибкой, словно дощечка, ладонью. Он не знал сказок, не умел рассказывать интересных историй. Разговаривал с ней всегда спокойно и серьезно, словно со взрослой. С такой же серьезностью отчитывал ее, когда в чем-то была виновата.
После окончания аспирантуры и защиты диссертации Павел Тарасович стал кандидатом наук, преподавал в институте политэкономию. Затем его избрали в областной Совет, и вот уже пять лет он работает заместителем председателя облисполкома. Дома Галина мало видела отца. Всегда на каких-то собраниях, заседаниях, совещаниях, сессиях. По вечерам приходит утомленный. Быстро поев, спешит в кабинет писать какую-то научную работу.
Когда Галя подросла, отец начал совсем избегать ее, словно стесняясь, что в свое время был недостаточно нежен и внимателен к ней, а сейчас мучился от того, что уже поздно налаживать более теплые и искренние отношения.
«И как только он женился на маме, как признавался ей в любви?» — думала иногда Галя.
Несмотря на такие, казалось бы сухие взаимоотношения, Галина всей душой любила отца, чувствуя, что и он не меньше любит ее.
Отношения девушки с матерью были проще, разговаривали они откровенно, по-дружески, хоть мать, как нелицеприятный судья, была всегда требовательна к дочери.
Легко и беззаботно Галина чувствовала себя только с тетей Фросей. Иногда даже безобразничала и капризничала, зная, что ее еще сильнее будут ласкать.
Но с особой теплотой вспоминала Галя дошкольные годы, прожитые в деревне, у дедушки Назара. Разве можно забыть его волшебный сад с тысячами тайн? Это время определило всю дальнейшую ее жизнь. Страстную любовь к саду дед привил и своей внучке.
«Как об этом рассказать отцу, чтобы он понял меня? Как дедушка, я буду выращивать сады, разве это плохо?» — думала девушка, сидя перед чемоданом.