Рассвет (сборник)
— Нет, вы взгляните на это лицо! — шутил Завязкин. — Чеканный профиль, лоб мыслителя. Я, конечно, ошибся. Она не актриса, а поэтесса. Девочки, она поэтесса? — с усмешкой проказника обратился он к Галиным соседкам.
— Ах, поэте-есса! — не получив ответа, лениво проговорил он, притворно вздохнув. — Тогда, как мне ни больно, должен разочаровать вас, сударыня. Вместо высокой поэзии на этом сборище вам предложат прозу, скучную, как нотации вашего папаши. Вам порекомендуют пойти на консервный завод мыть банки под баклажанную икру или занять пост стрелочницы на железнодорожном перегоне у телеграфного столба номер двадцать девять — тридцать пять. Очень прошу вас, не соглашайтесь, не разменивайте свой талант на костыли и шпалы — оставайтесь поэтессой!..
Как ни сдерживала себя Галина, но смолчать не смогла. Темные брови ее сошлись к переносице.
— Послушайте, Фонфарон, или как там вас… если вы сейчас же не замолчите, я вас выведу отсюда! — проговорила она четко и так громко, что шум вокруг затих.
Отовсюду на них оборачивались парни и девушки. Фонфарамон усмехнулся и неохотно отвернулся. То же самое сделали и его дружки.
— Видел, какие фазаны залетели? Кто их сюда пустил? — послышался чей-то голос.
— Гнать их в шею!
— И откуда только берутся такие…
Фонфарамон Завязкин делал вид, что не слышит этих реплик и что-то шептал своим приятелям.
— Никакой он не Завязкин, — на ухо пояснила Галине Тася. — Это Гарольд Небалуев из девятой школы. Едва десятилетку закончил. Напугаешь его милиционером! У него папаша — начальник милиции…
— Что-то начальство заставляет нас долго ждать, — развязно, но негромко проговорил Завязкин.
Галина приподнялась, попыталась взглядом найти Петра Чигорина с ребятами, но у стены их уже не было.
Пока президиум усаживался за столом, шум в зале постепенно стихал. Секретарь горкома партии, коренастый мужчина с сединой на висках и с прической «ежиком», приподнялся, не спеша пододвинув поближе к себе микрофон.
— Товарищи! От имени городского комитета партии позвольте поздравить вас с окончанием средней школы и вступлением в самостоятельную жизнь!
Долго не стихали аплодисменты.
Секретарь смотрел в зал и в его глазах, сквозь улыбку, пробивалась какая-то грусть.
Возможно, вспомнилась молодость, годы Первой пятилетки, когда он вот так же аплодировал на митинге и кричал: «Даешь Магнитку!..». А может, вспомнил другой митинг… Сколько было их тогда, этих митингов, шумных, с буйным азартом, полных горячего вдохновения. Лишь четверть века прошло с тех пор, а кажется, наступила новая эпоха! Так изменилась жизнь…
«А молодежь осталась такой же горячей, нетерпеливой. Только вид ухоженнее и одежда красивее», — думал секретарь.
Аплодисменты начали утихать.
— Мы пригласили на это совещание руководителей заводов и фабрик, артелей и строек города, представителей некоторых колхозов и совхозов. Они расскажут об условиях работы на своих предприятиях, — продолжал дальше секретарь. — Во время экскурсий вы сами посетите производственные цеха и стройки, побываете на полях и фермах. Смотрите, выбирайте, что вам ближе по душе, и, как говорится, — в добрый путь!..
На трибуне один за другим сменялись выступающие. Но Галина не слушала, что они говорили. Она все высматривала Петьку Чигорина и не находила.
Средних лет женщина в белой блузке, оттенявшей бронзовое загорелое лицо, махая руками, звала молодежь на стройку. Директор какого-то завода, почтенный пожилой мужчина с обвисшими усами, уверял, что юношей ждут в цехах.
— Скорее бы закруглялись, что ли. И концерт… — зевнул Фонфарамон Завязкин.
А Галя все никак не могла отыскать Петра.
— Девушка, чего вы крутитесь? Сидите спокойно, — проговорил кто-то за спиной. — Самой не интересно, так хоть другим не мешайте.
Галина хотела было ответить, но председательствующий объявил:
— Слово предоставляется выпускнику второй школы Петру Чигорину.
Петр появился совсем не там, где искала его Галина.
Он уверенно поднялся по лестнице на эстраду, встал на трибуну, широкоплечий, коренастый.
— Ребята и девчонки!.. Товарищи! Я долго говорить не собираюсь, — загудел его баритон. — Тут вот многие пропускают мимо ушей, о чем говорится. Работа, мол, не волк, в лес не убежит. Многие мечтают об институте. Только ведь институт не резиновый. И вот мы, шестеро друзей из бывшего десятого «Б», просим послать нас на строительство комсомольской шахты в Донбассе!
Секретарь горкома первый захлопал в ладоши и принял от Петра заявление.
Галина горячо аплодировала, а в голове звенело: «Поедет! Поедет!»
— Конечно, Петру легко говорить. Такие, как он, всегда пробьются, — проговорила Тася. — А куда мы со своими слабыми силами? Нет, хоть на институт и мало надежды, зато ведь это институт.
Галина не разобрала ее слов. Не слушала и следующего оратора. Несколько минут незрячими глазами смотрела в спину Фонфарамона Завязкина.
— Смотри, смотри, Витька Костомаров! — толкнула ее Тася.
Стройный черноволосый парнишка быстро взбежал по лестнице, подошел к трибуне, секунду переждал.
Виктор умел выступать. Недаром считался лучшим оратором в школе. Тася ждала, что он произнесет блестящую речь, но к ее удивлению парень говорил хоть и горячо, но коротко. Он попросился в любой колхоз.
— Сумасшедший! — ахнула Тася и растерянно посмотрела на Галину. Та вынула из сумочки сложенный вчетверо лист бумаги, развернула его. Это было заявление, написанное еще дома.
— И ты?! — прочитав заявление, аж подпрыгнула Тася. — Да вы что, все с ума сошли?
Зал гремел аплодисментами.
Виктор прошел в третий ряд, еле втиснулся на скамью рядом с Галиной.
— Ну, как?.. Не раздумала? — взволнованно спросил он.
Глава вторая
Провожать уезжавших в Донбасс собрался почти весь бывший десятый «Б». Родители виновников такого торжества стояли чуть в стороне. Они хотели бы дать детям множество советов, приказов и наставлений, взять с них обещания беречь себя, жить с умом и почаще писать домой. Но будущих шахтеров тесной толпой окружили друзья. Они записывали адреса, шутили, болтали, как казалось родным, о разных глупостях, а вот им, родителям, неудобно было подойти со своими чувствами.
Потом зазвенела песня.
Галина пела вместе со всеми, хоть сейчас ей больше всего хотелось плакать.
Ее взгляд остановился на матери Петра. Маленькая сухощавая женщина, не сводя глаз, смотрела на сына. На лице застыла вымученная улыбка.
«Пожалуй, и у меня такой вид», — подумала Галина и решила больше не смотреть на Петра, но сразу же забыла о своем решении. Перехватила настороженный взгляд Виктора и нахмурилась.
— Эх, друзья!.. — взволнованно говорил Петр. — Десять лет мы вместе росли, учились, дружили, спорили, жили словно одна семья. Грустно как-то на душе становится, когда подумаешь, что надо расставаться…
Его настроение передалось и другим. Вспомнились споры на комсомольских собраниях, выплыли давние мечты о будущей жизни.
— Что и говорить…
— Как быстро пролетело время.
— Жаль расставаться…
— Вместе бы, всем классом и идти дальше, — вразнобой заговорили вчерашние школьники, и круг сомкнулся еще теснее.
— Как подумаешь, черт возьми, сколько нового, неизвестного впереди, — крепкими руками Петр обнял друзей, — так просто, хоть разорвись: всюду побывать хочется, ко всему своими руками приложиться…
Перед глазами Галины предстал их класс. Три ряда парт, уже низеньких и не совсем удобных для выросших учеников. У окна сидела она, а за соседней партой сбоку — он, неизменный комсорг класса, а потом и школы — Петр Чигорин.
— Будем вспоминать свою школу, учебу, кружки, наш сад, посаженный благодаря попечениям Гали, — дошли до девушки слова Петра.
— А? Что? — встрепенулась она и, взглянув на Петьку, впопыхах ответила: — Да, да. Надо переписываться, советоваться…
— Обязательно! — подхватил Петр и с притворной строгостью оглядел друзей.