Василий Теркин после войны

  
БЕСЕДА О МАРКСИЗМЕ
 
 
 
Взвод однажды торопился
 
Уложиться в малый срок;
 
Заправлялся» брился, мылся —
 
Первым был политурок.
 
 
 
Тёркин тоже брился спешно,
 
Исцарапался до глаз,
 
И советские, конечно,
 
Бритвы он ругнул не раз.
 
 
 
— Чтоб им, бритвам, пусто было!
 
Брить бы ими старшину!
 
Весь в крови, а сбрил лишь мыло,
 
Да щеку с трудом одну.
 
 
 
Так ругался он, к небритой
 
Руку приложив щеке, —
 
Слышит:
 
— Тёркин, к замполиту
 
На одной давай ноге!
 
 
 
Вытер щёку — что такое?
 
Старшина стоит:
 
— Ну, что ж,
 
С недобритой бородою
 
К замполиту не пойдешь…
 
 
 
— Кончу вот, тогда хоть к чорту.
 
— Тёркин, сроку пять минут!
 
— Ничего, такую морду
 
Дальше кухни не пошлют…
 
 
 
Говорит, чудит, а всё же
 
Сам, волнуясь и сопя,
 
Смотрит в зеркальце на кожу,
 
Выражаясь про себя.
 
 
 
Подзаправился на славу
 
И гадает наперед,
 
На какую там расправу
 
Замполит его зовет.
 
 
 
Оказалось — очень просто:
 
Срочный выполнить наряд —
 
Над казармой на помосте
 
Вывесить портретов ряд.
 
 
 
Тёркин взял подмышку десять
 
Приготовленных вождей,
 
Повернулся:
 
— Есть повесить!
 
И пошел к братве своей.
 
 
 
Выбрав трех ребят повыше,
 
Всё, что надо, прихватив,
 
Тёркин вскоре был на крыше,
 
Всем на свете угодив:
 
 
 
Замполиту — что высоко
 
Будут те вожди видны,
 
Парням — от политурока
 
Были освобождены.
 
 
 
И когда вождей подвесил,
 
Пригвоздил и закрепил,
 
Тёркин с крыши ноги свесил,
 
Сплюнул вниз и закурил.
 
 
 
И ребята сели следом.
 
— Вот что, хлопцы, верь не верь,
 
Должен я политбеседу
 
Вам продолжить здесь теперь.
 
 
 
И еще раз сплюнув скромно,
 
К удивлению солдат,
 
Стал рассказывать подробно
 
Про вождей, висящих в ряд.
 
 
 
— Маркс и Энгельс начинали,
 
Ленин наш продолжил их,
 
Сталин больше…, а вон дале
 
Маленков совсем постиг.
 
 
 
Поясню: жил Маркс и Энгельс,
 
Каждый думал и писал,
 
Про товар тот Маркс и деньги
 
Сочинил свой «Капитал».
 
 
 
Каждый был из них собратом
 
Волосатым, бородатым,
 
Знать, всегда ученый брат
 
От ученья волосат.
 
 
 
Но потом у нас марксизмом
 
Ленин занялся, и вот:
 
Всяк эпоху ленинизма
 
По портретам узнает.
 
 
 
Ленин, Троцкий да Калинин,
 
И другие в те года
 
Под губой носили клинья,
 
Где у Маркса борода.
 
 
 
Сталин Ленина продолжил:
 
Бороды остаток сбрить
 
Каждый сталинец был должен
 
И одни усы носить.
 
 
 
А теперь уже — смотрите:
 
Явно виден новый сдвиг,
 
Для дальнейшего развитья
 
Маленков усы состриг.
 
 
 
И, чтоб это все поняли,
 
Для понятия умов,
 
Замыкающими стали
 
Берия и Маленков.
 
 
 
Был марксизм, знать, от рожденья
 
Философское ученье,
 
А у нас, в конце концов,
 
Он остался без усов.
 
 
 
И глядят солдаты:
 
— Точно!
 
От портрета на портрет —
 
Будто кто сбривал нарочно
 
Маркса бороду на нет.
 
 
 
И, смеясь, дымят махоркой,
 
Снова смотрят на вождей.
 
— Ну, и парень! Ну, и Тёркин!
 
Пошутил, а нам ясней.
 
 
 
С той поры не раз в казарме
 
Слышен был между бойцов
 
Разговор какой-то странный
 
Насчет Маркса без усов.
 
 
  
ЖАЛОБА ТЁРКИНА
  
 
 
За казармой, книзу, с горки,
 
По над речкою в кустах
 
Оккупант Василий Тёркин
 
Загорал в одних трусах.
 
 
 
После доброй постирушки,
 
Гимнастерку и штаны
 
Поразвесил для просушки —
 
Тоже ведь служить должны
 
 
 
За колючим за забором
 
Немцы вольные видны,
 
В оккупированный город
 
Смотрят Тёркина штаны.
 
 
 
Сам на солнце обнял землю,
 
Руки выбросил вперед,
 
И лежит сержант и дремлет,
 
Позабывши даже взвод.
 
 
 
А речушка — неглубокий
 
Родниковый ручеек —
 
Шевелит травой-осокой
 
У его разутых ног.
 
 
 
И курлычет с тихой лаской,
 
Моет камушки на дне,
 
И выходит не то сказка,
 
Не то песенка во сне.
 
 
 
Я на речке ноги вымою,
 
Куда, реченька, течешь?
 
В сторону мою родимую,
 
Может, где-нибудь свернешь.
 
 
 
И не надо тебе отпуска,
 
Уволнительной просить,
 
Протечешь везде без пропуска,
 
Где и людям не ходить.
 
 
 
По границе меж окопами,
 
Меж застав и меж постов,
 
Возле ДОТов, в землю вкопанных,
 
Промелькнешь из-за кустов.
 
 
 
На мосту солдаты с ружьями,
 
Ты под мостик — и прошла,
 
Дотечешь дорогой кружною
 
До родимого села.
 
 
 
Там печаль свою великую,
 
Что без края — без конца,
 
Над тобой, над речкой, выплакать
 
Может, выйдет мать бойца.
 
 
 
Может быть, бельишка ветхого
 
Груду выйдет полоскать,
 
И под ивы старой веткою
 
Отдохнуть присядет мать.
 
 
 
Над тобой, над малой речкою,
 
Над водой, чей путь далек,
 
Услыхать бы хоть словечко ей,
 
Как живет её сынок.
 
 
 
Рук усталых кожу в трещинках
 
Приласкай и освежи,
 
И про жизнь мою ей, реченька,
 
Ты тихонько расскажи.
 
 
 
Как живу я меж казармами,
 
За ворота — никуда,
 
Как проходят в серой армии
 
Мои лучшие года.
 
 
 
Далеко в чужой Германии
 
Как я жалуюсь тебе,
 
И к какой меня заранее
 
Приготовили судьбе.
 
 
 
Я солдат бывалый, стреляный,
 
Мне ль не знать про жизнь бойца —
 
Нам, солдатам, сверху велено
 
Умирать за власть «отца».
 
 
 
Потому судьбу солдатскую
 
Проклинаю и кляну,
 
Чую яму где-то братскую,
 
Чую новую войну.
 
 
 
Расскажи, что я попрежнему
 
Для людей веселый брат,
 
И живому и умершему
 
Земляку служить я рад.
 
 
 
Много в жизни было пройдено,
 
Человек вконец устал,
 
Дорога-больна мне родина,
 
За которую страдал!
 
 
 
Замполитами замученный,
 
Убегаю иногда,
 
Где под проводку колючую
 
Протекает лишь вода.
 
 
 
В шутке крепкой всяк нуждается,
 
Любят Тёркина — меня,
 
Только мать и догадается,
 
Что могу и плакать я.
 
 
 
Я лицо на речке вымою
 
И никто не будет знать,
 
Из воды рукой родимою
 
Ту слезу достанет мать.
 
 
 
Расскажи ей: может, станется,
 
Мне терпеть — не хватит сил,
 
Что тогда велел я кланяться,
 
И простить меня просил.
 
 
 
Здесь в Германии случается —
 
Не один ушел солдат,
 
Только пусть не убивается,
 
Я вернусь еще назад.
 
 
 
Нет тебе цензуры, реченька,
 
Чистой будешь там, как здесь,
 
Передай ты до словечка ей,
 
Расскажи про всё, как есть.