За семью замками. Снаружи (СИ)

Но он не притормозил. Заставил.
Поставил собственную злость неудовлетворения выше страха, который загнал её за чертовы семь замков.
А потом благородно позволил уйти, когда стало слишком плохо.
Наверное, настолько, что он даже представить не может.
Пусть и весь вечер чувствовал, как ее рука дрожит. Как льнет чувствовал. Как кривится видел. Что дыхание сбивается. Что говорить не может.
Видел и ничего не делал.
А когда Гаврила выводил, смотрел в спину и впервые так ясно осознавал свое скотство. Скотство по отношению к человеку, которого вроде как любит.
И он же правда любит. Спать не может. Есть не может. Думать нормально. Тонет в постоянном осознании, что он любит, а она больше — нет.
И по своей порочной привычке преображает страх в злость.
Вот только сейчас её уже нет.
Она будто ушла вместе с Агатой из зала.
Сейчас страх — это просто страх.
Боль — это просто боль.
Вина — это просто вина.
Желание искупить — это оно.
Костя никогда не взлетал по ступенькам, а сегодня получилось именно так.
Подошел к той самой двери, открыл, замер, выдыхая…
Боялся, что ее тут нет. Мало ли…
Но Агата лежала на кровати. Свернулась эмбрионом, прижав кулаки к глазам, а колени к груди.
Она дрожала. Она не спала. Она знала, что он вошел.
Наверное, хотела бы, чтобы не приближался, но попросить не было сил.
Не сопротивлялась, не отползала, не издала ни звука, когда Костя шел к кровати. Опустился сзади, обнял…
Уткнулся в шею, закрыл глаза, дышал…
Агата закаменела. Наверное, рациональной частью себя не ждала удара или любого другого физического воздействия. Но эмоциональной… Он ее уже отпинал ногами. В самые болезненные раны. С удовольствием садиста. Сейчас это понимали оба.
Костя прекрасно знал, что нужно сказать… И что нельзя говорить. И что это одна и та же фраза — тоже понимал.
Нельзя просить прощения за то, что не прощают. Нельзя возлагать на человека обязательство простить. Иногда с собственным дерьмом приходится жить. Его осознание становится твоей карой. Иногда за свои поступки приходится нести ответственность…
Даже такому, как Константин Викторович Гордеев.
— Агат…
Вслед за телесным ступором, к Агате снова вернулась дрожь.
Услышав, как он обращается, она замотала головой, сжимаясь сильнее, сильнее же закрываясь.
Скорее всего, она очень хотела бы сохранить лицо. Но у нее просто не осталось сил.
Агата всхлипнула раз. Закрыла рот рукой, чтобы сдержаться, но это не помогло. Задрожала, чувствуя, что Костя вжимает её спину в грудь сильнее. Потом всхлипнула еще раз… Дыхание начало учащаться… Третий всхлип получился по-особенному сдавленно-жалким. Настолько, что Костя не смог не скривиться.
Оказалось, что добиваться своего может быть очень больно. А из его сильной девочки сделать окончательно сломленного человека — очень легко…
За третьим были четвертый и пятый. А дальше Костя уже не считал.
Агата рыдала при нем из-за того, что заставил пережить он же. В этих слезах не было ни надежды, ни облегчения, как часто случается с женщинами. Только её полная капитуляция. Только его абсолютная победа.
— Я не понимаю, за что… Я просто не понимаю, за что… Что я тебе сделала… Я не понимаю…
И тихий шепот вроде как «его личной человечки», а на самом деле женщины, которая на свою беду оказалась строптивым трофеем на пути у победителя.
  
Глава 11
 
Агата стояла посреди огромного Костиного двора, глядя под ноги.
Просто стояла. Просто смотрела. Ничего не хотела и ничего не ждала. Обнимала себя руками.
В последнее время она часто так делала. Полюбила эту позу что ли. Она будто помогала не рассыпаться, когда казалось — такой риск есть. Следила, как по дорожке ползет гусеница шелкопряда. Не пугающее зрелище, но и не из самых приятных.
Определенно любопытное. Забавно так. Быстро довольно, залипательно…
— Агата…
Пока её жизнь не обрывается под подошвой Агатиных кед.
Потому что она слышит оклик за спиной. Забывает обо всем. Мотает головой, не оборачиваясь даже, сжимает плечи руками сильнее, горбится, идет прочь…
 
— Агата… Ну пожалуйста…
Слышит просьбу, мотает головой сильнее, ускоряет шаг.
Нагулялась. Самое время вернуться в комнату, замкнуться, полежать. Отдохнуть…
— Агата…
Когда Костя окликнул в третий раз, она уже не махала головой — просто свернула, пропадая из его поля зрения.
После приема, на который он заставил ее пойти, поиздевавшись, прошла неделя. Открывшая новую грань их шикарных отношений.
Агата молчала. В принципе. Ни с кем не говорила. Костя пытался… Загладить вину, которую внезапно почувствовал.
Наверное, считал, что она преувеличивает. Наверное, как большинство людей, которые советуют не вывозящим депрессию «не маяться дурью», он так же считал, что её проблемы — просто дурь, избавиться от которой — нефиг петь. Оказалось… Всё немного иначе.
Агата не знала, что именно Косте рассказал Гаврила, но Гордеева явно проняло.
Правда ей от этого не горячо, не холодно.
Важно, что о беременности он по-прежнему пока не знает. И не узнает. Потому что рожать от такого…
Пользуясь тем, что Гаврила теперь в курсе, а значит прятаться больше смысла нет, Агата начала гуглить. И сроки. И как это делается. И можно ли… Самой.
Понимала, насколько это опасно и неразумно. Насколько самоуничтожительно. Но у нее не было выхода. Иначе её уничтожит он.
Ему снова надоест ходить по пятам с просьбами поговорить, обсудить, до чего-то дойти.
Он снова решит, что она не ценит его «благородные намерения».
Он снова психанет.
Он снова опустит ее головой под воду и будет держать, пока она не нахлебается, заполнив легкие.
Потом отпустит, конечно же…
Придет в спальню. Будет утешать.
Из каждой его поры будет сочиться раскаянье, а она будет ненавидеть себя за то, как же это унизительно — рыдать в объятьях человека, который мучает тебя в свое удовольствие.
Та ночь ничего для Агаты не поменяла.
Она просто утвердилась в своей правоте. Что она ни делай — его устроит только полное подчинение и смирение. Недостижимое. Для Агаты — совершенно точно недостижимое. Слишком по природе своей свободолюбива.
На следующий день после приема Костя припер ей тачку. Это выглядело, как новое издевательство.
Походило на то, как мужья «извиняются», предварительно херанув по морде.
И ты такая должна простить… Он же раскаялся… Он же просто переволновался… Это же всё от его большой любви к тебе…
И многие действительно прощают. А для Агаты вид красной машины, идентичной той, на которой они когда-то катались, стал поводом вернуться в дом, зажимая рот, взлететь на второй этаж, закрыться в ванной и вытошнить еще немножечко. Залежавшийся кусок души.
Красная Ауди с бантом на крыше неделю стояла под навесом. Потом какой-то добрый человек снял с неё бант.
Агата к машине не подходила. И к Косте не подходила. И его тоже не подпускала. А он пытался…
Ему наверняка сложно было «съесть» ее реакцию на «подарок», но он не сорвался сразу же. Честь ему и хвала.
Он каждый день подходил со своим «Агата»…
Ему явно было, что сказать. Даже можно было допустить, что он правда многое осознал, но Агата не хотела слушать. Как он не хотел слушать её просьбы. Только по другой причине. Она не идет на принцип. Она просто понимает, что бессмысленно.
Да и сегодня ей предстоял другой разговор. Куда более важный.
Было понятно, что Гаврила держит паузу и не сообщает Косте «приятную» новость, потому что дает ей немного времени прийти в себя… Ну и сделать это самой, наверное.
Только он не будет следовать этой логике до бесконечности.
Понимая это, Агата нашла в себе силы набрать его прошлым вечером. Он ведь говорил когда-то, что она может звонить ему, если что-то понадобится… Или просто поболтать.