Кость от костей

Си Пи, кажется, ждал, пока Мэтти ответит, вместе с ним посокрушается, что сеть не ловит, что бы это ни значило.
– А у тебя есть… телефон? Мобильный?
– Ну да, они есть у всех. – Он замолчал. – Ну, кроме тебя, наверно.
– У меня нет телефона. Здесь нет… электричества.
– Нам нужен свет. Есть у вас свечи или что-то подобное? Настенные факелы? Надо заложить окно, а потом решим, что делать дальше.
Мэтти и в темноте могла найти свечи и спички. Она не хотела, чтобы Си Пи стоял близко к ней в углу, поэтому сказала:
– Оставайся тут.
Свечи лежали в корзинке у того самого окна, которое разбил зверь. Приблизившись, Мэтти почувствовала струю зимнего воздуха, врывавшуюся в дом сквозь разбитое стекло, а под подошвами ботинок захрустели осколки. Она вдруг ощутила внезапный иррациональный страх – ей показалось, что зверь стоит снаружи, выжидает, пока кто-то из них подойдет к окну… И когда она окажется рядом, появится гигантская лапа и схватит ее, как Гриффина, вытащит через окно и унесет во тьму.
Она помедлила, прислушалась. Слышно ли дыхание зверя, шорох его шерсти, царапанье когтей о снежную корку?
Не глупи, Мэтти. Никто тебя не стережет.
Но она все же сомневалась. С самого начала этот зверь вел себя не как обычное животное. Он уже не раз проявил ужасающую хитрость. И он сердился на них: на нее, Уильяма, Гриффина, Си Пи и Джен. Он оставил предупреждение на снегу и велел не приближаться. Потом друзья наведались в его пещеру, хотя Мэтти сказала, что этого делать нельзя. Зверь вполне мог подстерегать их у окна, затаившись во тьме.
– В чем дело? – окликнул ее Си Пи. – Тебе нужен фонарик?
– Нет, – ответила Мэтти.
Она вела себя глупо; Уильям всегда это твердил. Им нужны были свечи, а еще требовалось закрыть дыру в окне, чтобы холодный воздух не шел с улицы, и развести огонь. Чудища – Уильям и зверь – остались там, в ночи, а они с Си Пи и Джен были внутри, в хижине, в безопасности. Она подошла к окну и стала нащупывать корзинку со свечами.
Рука угодила во что-то липкое и мокрое.
Мэтти испуганно вскрикнула. Си Пи включил фонарик и направил луч в ее сторону.
– Что там? – спросил он.
Луч фонарика заплясал, освещая ее голову и плечи. Мэтти указала на стол.
– Посвети сюда.
Си Пи подошел к столу, направил луч вниз. Мэтти снова закричала и, попятившись, наткнулась на один из массивных стульев.
Разбив окно, зверь оставил им что-то.
– Сердце, – пролепетал Си Пи. Судя по голосу, ему было нехорошо. – Человеческое?
Они подумали об одном и том же, но вслух ничего не сказали. Если сердце было человеческим, оно могло принадлежать одному из двух людей – Уильяму или Гриффину.
А кричал от боли именно Гриффин, и потом его крики внезапно прекратились.
«Но я не перестану надеяться, что это все-таки был Уильям, – подумала Мэтти. – Это может быть его сердце. Нельзя исключать такую возможность. Он стоял у окна и требовал, чтобы я открыла дверь; может, тогда-то зверь и вырезал ему сердце острыми, как бритва, когтями. Надеюсь, все так и было».
– Зачем ему вырывать кому-то сердце? – пробормотал Си Пи. – Зачем? Это бессмысленно.
– Это… предупреждение, – отвечала Мэтти. – Еще одно.
– Животные так себя не ведут, – заявил Си Пи. – Они убивают и тут же съедают добычу. А не расчленяют ее на куски и не раскладывают по кучкам.
Луч фонарика по-прежнему высвечивал сердце на столе. Си Пи не мог оторвать от него глаз.
– Когда мы были в пещере, мне это показалось странным. Странным, но интересным. Теперь же мне совсем не интересно стать одним из тех, кого рассортируют по кучкам.
Его голос теперь звучал отстраненно и глухо, словно он мысленно отдалялся от всего происходящего – от Мэтти, хижины и сердца.
Мэтти долго не думала. Она схватила сердце и выбросила его в окно. Сердце, хлюпнув, упало в снег.
На миг Мэтти показалось, что с улицы должен последовать ответ – или зверь снова бросится к окну, или Уильям появится из-за деревьев. Но ничего не произошло: лишь качались деревья, дул холодный ветер и ночная тьма давила со всех сторон.
 
– Зачем ты это сделала? – спросил Си Пи.
Парень разозлился и помахал фонариком у ее лица, но Мэтти впервые была рада услышать, что он злится. Значит, он снова стал собой. Мэтти испугалась, услышав, как глухо зазвучал его голос; ей показалось, что он отдаляется, уплывает, оставляя ее одну. Одна она ничего не сможет. Она нуждалась в нем.
– Нам… оно… не нужно, – пробормотала Мэтти.
Ей хотелось сказать больше, объяснить, что ему или Гриффину не будет никакой пользы от этого сердца, что, если оно будет находиться с ними в комнате, они только сильнее испугаются и расстроятся, но больное горло не позволяло произнести так много слов. Боль обострилась и стала совсем ужасной, пожалуй, даже хуже, чем когда Уильям ее душил.
Си Пи не ответил. Он лишь стоял на прежнем месте, и Мэтти не знала, о чем он думает. Это пугало ее больше, чем гнев. За краткое время их знакомства Си Пи никогда не скрывал своих чувств.
Мэтти отыскала спички. На каминной полке стояли металлические подсвечники; она установила в них свечи и зажгла сначала их.
Си Пи стоял на месте, не смотрел на нее и, кажется, вообще не замечал ничего вокруг. Гнев его вспыхнул и утих, а сознание, казалось, перенеслось туда, где ему не приходилось думать о друге и о том, что монстр, возможно, вырвал ему сердце.
Он перенесся туда, где ему ничего не грозит, где не надо думать о том, что случилось. Эти признаки мне знакомы.
Мэтти и сама много раз использовала эту тактику, чтобы не чувствовать боли, которую причинял ей Уильям. Проблема заключалась в том, что она не могла оставаться в том месте, куда уводило ее сознание. Ей всегда приходилось возвращаться в реальный мир, к боли, которую Уильям оставлял после себя. И она знала, что, когда Си Пи вернется в реальный мир, его друга по-прежнему не будет в живых, они так и продолжат сидеть в хижине в ловушке, а под дверью их все еще будет ждать монстр.
Поскольку заколотить окно было нечем, Мэтти взяла одно из толстых домотканых покрывал и в несколько раз его сложила. Встала на стул и вскарабкалась на стол, опустилась на колени перед окном и аккуратно заткнула покрывало в щели рамы, намотав верхний край на карниз, чтобы оно держалось. По бокам все равно пробивался сквозняк, но теперь холодный воздух не лился в комнату сплошным потоком. И монстр (или монстры) не могли заглянуть в хижину.
Мэтти слезла со стола. Дров в хижине осталось много: Уильям рассчитывал, что она весь день будет дома. Мэтти бросила деревяшки в очаг, зажгла лучину и почувствовала себя очень смелой и отважной, ведь ей разрешалось разводить огонь только под присмотром Уильяма.
В животе заурчало. Хлеб и сыр по-прежнему лежали на столе там, где она их оставила; воды должно было хватить на чай.
Мэтти засуетилась, нарезала хлеб и сыр, подбросила дров в очаг, налила в чайник воды и поставила его на огонь. Привычность действий успокоила ее; она снова выполняла свои обычные обязанности. Поставила на стол две тарелки, как всегда, две чашки, а когда вскипела вода, заварила чай.
Тогда она заметила, что Си Пи вышел из оцепенения и смотрит на нее с явным любопытством. Или то была жалость? Мэтти густо покраснела. Она не нуждалась в его жалости и не заслуживала ее.
– Сядь… поешь, – через силу проговорила она.
Ей было стыдно за скромный стол, и она не могла объяснить, что Уильям хранил еду в сарае под замком. Им и этот ужин перепал лишь потому, что утром ее муж оказался в хорошем настроении – думал, будто убьет демона и с торжеством вернется домой, удачливый охотник.
А потом удачливый охотник ляжет со своей маленькой женушкой и сделает ей сыновей.
При мысли об этом Мэтти затошнило, и она судорожно сглотнула. Она больше не должна ему подчиняться. Больше никогда.
Си Пи взглянул на аккуратно нарезанные хлеб и сыр и на тарелку со сливочным маслом.