Нимфоманка для альфы (СИ)

Тогда он еще долго истязал меня ужами. Расписывал в красках все что ожидает нас с малышом. Наслаждался моими мучениями. Он избивал меня словами. Лучше бы плетью. Но Такер слишком изощренный палач. От него я вышла настолько запуганная, что вздрагивала от каждого шороха.
Потом я исполнила все, как мне было велено. Я опоила оборотней. Причем, в данном вопросе волк обещал, что они только заснут, а позже смогут уйти. Обманул. Это я поняла сразу, как только они ввалились в дом, когда все заснули. Я не видела, как их истязали. Но слышала жуткие крики и вопли. Потом, спустя время, я буду успокаивать себя тем, что и оборотни были убийцами. Ведь груз вины невозможно пережить в полной мере. С ним нельзя справиться. И разум ищет оправдание нашим деяниям, какие бы они страшные ни были.
Даймонда привезли в пещеру. Волк сказал, что я должна его пытать. Перед этим влил в меня какое-то зелье. Нет, оно не затуманивало рассудок, но притупляло эмоции. Я словно смотрела на себя со стороны. Хотелось завопить. Хотелось в ужасе убежать. Просить прощения. А вместо этого я оставалась с виду беспристрастной. А весь страх, все отчаяние клубились во мне, заполняли, текли по крови, убивая меня вместе с ним, там в этой проклятой пещере.
Еще когда мой крылатый волк был без сознания, Такер показал мне тоненькую проволоку.
- Видишь ее, - повертел у меня перед лицом, - Одно неповиновение, и она тут же проткнет тебя. Нет, ты не умрешь. Даже не надейся. Но твой плод будет гнить в тебе заживо. И ты будешь чувствовать все. И его не вылечить. Не спасти. Ты будешь каждый день понимать неизбежность конца и дальше носить дитя порока. Осознавая – оно обречено.
Я резала Даймонда, и себя вместе с ним. Смотрела в его непонимающие глаза и умирала. Презирала себя. И продолжала водить раскаленным лезвием по гладкой коже. Черная кровь лилась из него. Я задыхалась в ней, утопала, погибала, и продолжала резать нас. Себя внутри, его снаружи.
Такер задавал ему какие-то вопросы. Я ничего не слышала. Смотрела, как погибает любовь, как я сама безжалостно вырезаю ее своими руками, и не могла этого остановить. Не могла убить дитя. Я сделала выбор в пользу маленькой зародившейся жизни, которую просто не имела права потерять.
Получив приказ проткнуть его сердце. Заколебалась. Посмотрела на Такера. Наш немой диалог. Живот мне кольнул прутик. Напоминание. Оборотень осуществит свои угрозы. Я ничуть не сомневалась. И он будет доволен при любом раскладе.
Когда вонзала нож в сердце, Такер стоял за спиной, держа свое оружие наготове. В этот момент я ощутила боль Даймонда, которая тут же смешалась с моей. Нет, не физически ему было больно, он погибал от разорвавшейся в клочья души. От предательства. От моего поступка. И я там рассыпалась вместе с ним. От меня осталась лишь оболочка. Я должна выстоять, должна выжить ради ребенка. Снадобье не пускало слезы на поверхность, и я изливала их кровавым потоком внутрь. Оплакивала то, что было так реально, но осталось лишь призрачной иллюзией возможного счастья.
  
Глава 39
 
Дальше я не помню, что было. У каждого из нас есть свой предел боли. Мой мозг отключился. Я перестала воспринимать действительность. Плавала в черном океане страданий. Я не помню, где я была, что происходило последующие дни. Только одно пульсировало в мозгу: «Даймонда больше нет!». Не верю! Невозможно! Мозг отказывался воспринимать, что именно из-за меня сердце волка перестало биться. Если бы я тогда это осознала в полной мере, то, скорее всего, утонула бы в жестокой реальности. Меня живьем бы сожрали угрызения совести.
В тот период, к своему стыду, я не вспоминала о беременности. Не помнила кто я. Зачем живу на этом свете. Его больше нет! Есть только тьма, беспросветная, черная, дремучая. Мне казалось я пробираюсь сквозь густую чащу леса, но вместо листьев на деревьях лезвия, и каждый шаг причиняет все большую боль. А я продолжаю ползти к неведомой цели. Упорно вперед, и содрогаясь каждый раз от новых порезов, которые никогда не заживут.
 
Первое более-менее осознанное воспоминание, сморщенное худое лицо Захария. Колдун бормочет какие-то неведомые слова. Комната наполнена вонючим дымом. Я кашляю. Смрад попадает в легкие, отравляет их, вызывает приступ удушья. Я бьюсь в конвульсиях. Хочу встать и убежать, а тело не слушается.
- Ты будешь жить, - приказ, уверенность, что будет, как он сказал, никак иначе.
- Пошел ты…- бормочу, еле шевеля губами. Я ненавижу его, их всех.
- Так найди в себе силы и прогони, - то ли кряхтит, то ли смеется.
И я нашла в себе силы вернуться в реальность. И помог не Захарий с его обрядами, нет. Меня вернуло к жизни тепло внизу живота. Я чувствовала, как он растет с каждым днем, как нуждается во мне, как просит быть сильной и согревает своей любовью. Мой сыночек уже тогда боролся за нас двоих. Он уже тогда был сильнее меня. Он смог сделать невозможное – заставить меня жить. Ради него. Ради того, чтобы услышать его смех, посмотреть в черно-серебристые глаза. А ведь они будут именно такими, в этом я ни капли не сомневалась. Он приходил ко мне во сне. Я видела своего мальчика, просыпалась в слезах и была готова сражаться. Прожить еще один день ради встречи с ним. Только для него я существую, он мое солнце в лабиринте непроглядной мглы. Ради него я справлюсь с любыми трудностями.
Я жила у Девида в стае. Мне сказали, что теперь тут мой дом. Такер не попадался мне на глаза очень долго. Он не приходил проведать. Никак не напоминал о себе. А я при воспоминании о волке, мечтала всадить ему нож, чтобы прочувствовал все, что с нами сделал.
А что сделала я? Этот вопрос я даже мысленно боялась себе задать. Это было слишком ужасно, чтобы осознать в полной мере. Моя вина жила со мной. Нещадно избивала меня каждую минуту. Но полное осознание – я его боялась как огня. Ведь тогда я сойду с ума. Не смогу увидеть сына. Или еще страшнее выносить его. Я боялась, ненавидела себя и окружающих, выла от безысходности и непрерывно говорила с крохой, живущим во мне.
Ко мне стал захаживать Девид. Спокойно реагировал на мои выпады. Выслушивал проклятья. А после приносил стакан с водой.
- Выпей. В горле ведь пересохло.
Пусть я смотрела на него сквозь призму своей ненависти. Не могу не отметить его магнетизма. Какой-то внутренней силы, ауры, подчиняющей волю. Глядя на каштановые волосы, припорошенные сединой, на цепкий взгляд светло-карих глаз, на его движения, нарочито медлительные, выверенные, хищные, я понимала, что в нем находят его жены. Есть некий вид обаяния, животного, магического, которое с годами только крепнет.
Нет, меня он, как мужчина не привлекал. И с его стороны за пять лет не было ни единого намека на интим. Но Девид непостижимым образом менял мое отношение к нему. Пробивался сквозь стену ненависти. Пролезал к сокровенным тайнам души. Вел душещипательные дружеские разговоры. Вначале о вещах отдаленных. О мироздании и законах вселенной. А позже все ближе подбирался ко мне самой. К детству, родителям, жизни. Девид проводил со мной очень много времени. Когда он был рядом, боль утихала, слезы пропадали. Он был сродни болеутоляющему. Я пропустила момент, когда приблизила волка недопустимо близко, позволила блуждать в своем сознании. А он, не теряя времени, связал меня невидимыми нитями, и превратил в послушную марионетку.
Разговор о Даймонде он начал, когда дитя во мне уже шевелилось.
- Зачем ты терзаешь себя, ты остановила зло. Ты спасла столько жизней, что поверь, судьба не раз вознаградит тебя за это, - его тихий, спокойный голос, убаюкивал меня как младенца.
- Нет… он не заслужил этого… я его…
- Тшшш… - приложил палец к моим губам. – Никогда не произноси даже в мыслях. Жасмин, я прожил с ним с младенчества. Я готов был принять его как сына. Любил его мать, и даже плод ее измены, был мне дорог. Настолько эта волчица вошла в мое сердце. И поэтому я могу тебя понять, как никто другой. Даймонд… порой… он заставляет поверить в свою доброту и… кхм… человечность. И я купился… не раз, - он говорит, слегка запинаясь, в словах звучит боль, сожаление. Сейчас Девид мне казался таким искренним, настоящим. Признания даются ему нелегко, но он продолжает. – Верил, что из него вырастет достойный волк. Но усыпив бдительность, он предавал. Он издевался над своими братьями. Сеял смуту в стае. И чем взрослее он становился, тем изощренней и кощунственней были его деяния. Мне ничего не оставалось, как запереть его в клетку. Я спасал стаю. Но так и не решился на более кардинальные меры. А он поднял руку на самое святое, он лишил жизни собственную мать, растерзал на куски брата. Я понимаю, почему ты прониклась к нему. Почему не разглядела черноту. С годами он научился так искусно ее прятать. Моя ошибка была, что я позволил использовать тебя в борьбе с ним. И я в этом искренне каюсь. Прости меня Жасмин, - посмотрел на меня таким проникновенным взглядом, цепко пробираясь в душу, в те уголки, в которые даже я не рисковала заглядывать.