Двадцать три часа (СИ)

— В большой семье, — важно сказал Лагутников с набитым ртом, — ничем не щелкай. Даже среди своих.
Голодный Юрка усвоил еще один урок, а потом появился Никольский в компании бледной Плотниковой, и все высыпали на улицу и расселись по машинам.
По городу уже ходили редкие прохожие, администрация выгнала на расчистку коммунальщиков. Водитель машины, в которой ехал Юрка, долго материл ползущий снегоочиститель, пока, наконец, ему не удалось обойти его на перекрестке. Удивительно, но на полицейскую процессию никто не обратил особого внимания.
Тишина была и в подъезде. Только возле занесенной снегом лавочки их ждала Анна Минкина.
Заходили в квартиру, как при покойнике. Юрка удивился пришедшему в голову сравнению, но промолчал. Он аккуратно исполнял команды следователя и фотографировал все, на что ему указывали, начиная с прихожей. Лагутников нетерпеливо топтался возле кухни. Хотя большая часть оперов рассосалась по подъезду с повторными опросами, народу в квартире все равно было немало: Никольский, следователь, сам Юрка, Минкина, Плотникова, Андрей и еще один опер из Глебово, потом кто-то привел недовольных понятых, как раз тех, которые «ничего не знали», из соседних подъездов. От понятных пахло возлиятельными выходными. Понятые и Минкина брезгливо смотрели друг на друга и на то, как Андрей и опер из Глебово изымают из мусорного ведра улики. Плотникова сидела, опершись локтем о кухонный стол, и вроде бы даже спала.
Когда закончили с кухней — Юрке показалось, что прошло часа два — и с лестничной площадки пригнали оперов для описания, перешли в комнаты.
Юрка уже знал, что там увидит, остальные же смотрели в растерянности. Первой голос подала Анна Минкина:
— А где же ребеночек-то?
— Где ребенок? — обернулся Никольский к Плотниковой. — Наталья Владимировна, это к вам был вопрос. Ваш сожитель уже задержан, его сейчас везут сюда. В ваших интересах начать говорить как можно скорее.
— Я не знаю, — раздельно произнесла Плотникова. — У меня украли ребенка.
— Эту историю мы уже слышали, — кивнул Никольский. — Мы даже допускали, что у вас действительно похитили ребенка неделю назад, и все это время вы выжидали, не обращаясь в полицию, опасаясь, что ребенка убьют похитители. Только вот — видите ли, даже в нашей заднице мира есть семьи побогаче и тоже с детьми. Ни у вас, ни от вас, ни от вашего сожителя ничего нельзя требовать: ни денег, ни действий. На вас даже нельзя свалить преступление — слишком плохо вы заметаете следы. А идиотов мы ловим достаточно быстро.
Плотникова села на накрытый блестящим покрывалом разложенный диван.
— В ваших интересах начать говорить до того, как вам будут предъявлены обвинения, — заметил следователь. — В таком случае вам будет зачтена явка с повинной. Даже скорее всего зачтена.
Он кривил душой, и это поняли, конечно же, все опера. Возможно, даже и Анна Минкина. Она вдруг всхлипнула, развернулась и выбежала из комнаты.
— Что с ним случилось, Наталья Владимировна?
— Вы продаете вещи, сложили кроватку, — добавил Никольский. — Вашего ребенка в вашей жизни больше нет. Так что же произошло?
Повисло молчание. Юрка смотрел на дешевые электронные часы, миганием отмерявшие секунды. Одна, другая, третья...
Десятая...
— Я не виновата, — усталым шепотом сказала Плотникова. — Это он виноват. Он. Он убил его. Это была не я.
***
— ...Это была не я.
Юрка нажал «Сontrol+S», опасаясь, что даже бездушный компьютер откажется воспринимать напечатанное.
— Он пришел домой выпивший, мы поругались. Не помню, из-за какой-то ерунды.
Такое начало Юрка слышал уже сотни раз. Конец всегда был разным. Сегодня Юрка узнал еще одну возможную развязку бытовой ссоры.
— Потом он меня ударил.
Это тоже было знакомо. «Преступления, совершенные на бытовой почве», преступления разной тяжести. От побоев до статей сто пять, сто девять, сто одиннадцать Уголовного кодекса… и многих других.
— Ребенок проснулся, заплакал. Мы, кажется, сильно кричали. Потом Гришка схватил ребенка, ударил его по голове и бросил на диван.
 
Какое-то время Плотникова и Легков еще ругались, и кто-то из них обратил внимание на то, что малыш уже не плакал, а тихо стонал. Легков завернул ребенка в одеяло и отнес в ванную, включив воду, чтобы заглушить для соседей стон.
— Мы не хотели звонить в скорую. Нас могли бы обвинить в том, что мы избили ребенка.
Они перестали скандалить и просто легли спать.
— Утром Гришка меня разбудил... и сказал, что он умер...
У нее все было невероятно просто — сейчас. Юрка печатал, не глядя ни на клавиатуру, ни на экран, и думал: а как оно было — тогда? Или тоже все было просто? Он ловил себя на мысли, что не хочет об этом знать.
В соседнем кабинете допрашивали Легкова. Юрка не был уверен, говорит ли он то же, что и Плотникова, и взял ли вину на себя или валит ее на сожительницу. У преступников виноват всегда подельник. Всегда, пока обратное не докажет экспертиза, не установит следствие и суд.
— А что нам было делать? Гришка вынес его потом... куда-то отвез, я не знаю куда. Попытался сжечь, но куда там, зима. Вернулся, мы стали думать...
Было в этом признании что-то такое, во что не хотелось верить. Спокойствие? Нет. Равнодушие. Безразличие к загубленной детской жизни. Юрке хотелось кричать от бессилия, но он терпел и думал, что и следователю точно так же хочется кричать.
— Гришка сказал, что мы инсценируем похищение. Когда я услышала по телевизору, что будет снегопад, позвонила ему, не знаю, как он там на работе решил, но приехал. Снег должен был замести все следы.
Не замел. Наоборот, дал первые зацепки. Юрка оказался победителем, но не чувствовал радости. Никакой.
— Мы все заранее приготовили. Я даже не знаю, что вдруг пошло не так. Все равно же его не вернуть, а нам теперь... нас теперь обоих посадят, да?
Юрка оторвался от протокола. Плотникова смотрела на следователя глазами, полными слез, а потом не сдержалась и заревела.
Юрка перевел взгляд на следователя. По его лицу было видно, что он готов сказать очень многое, но вместо этого сухо и очень правильно произнес:
— Это решит суд.
Без пятнадцати девять Юрка зашел к полковнику Красину и положил ему на стол копию протокола. Красин сидел за столом, мрачный, какой-то потерянный, и Юрка, ни слова не говоря, кивнул, дождался ответного кивка и вышел из кабинета.
В его собственном кабинете давно погас компьютер. Юрка подошел, пошевелил мышь. Экран загорелся приветствием операционной системы.
«Надо же», — лениво подумал Юрка. На заработавший компьютер сейчас ему было глубоко наплевать. Он оделся и вышел на улицу.
Возле ОВД уже не было никого. Юрка постоял, вдыхая вечерний воздух. Он любил свой город, не потому, что других городов особо не знал, просто — любил, а сейчас чувствовал себя этим городом преданным.
Хлопнула дверь, на улицу вышел Лагутников, молча встал рядом с Юркой и думал, наверное, о том же самом.
— В такие минуты я спрашиваю себя, хорошо ли мы все работаем, — в сторону сказал Лагутников. — Мы работаем очень херово...
— Двадцать три часа прошло, — осторожно заметил Юрка. — А дело уже раскрыто.
— Молодой ты еще, — Лагутников положил руку ему на плечо. — Дуй домой, лейтенант...
— А ты?
— И я, — Лагутников похлопал его по плечу, — и я тоже пойду домой.
Юрка долго смотрел ему вслед, потом повернулся и пошел по направлению к дому.
Город снова был припорошен чистым снегом, белый, тихий, спокойный, как будто бы в нем ничего не случилось. А Юрка думал, что Лагутников в своей недосказанности был прав, что они опоздали.
 
В скверике, прямо на заснеженной лавочке, ворковала молодая парочка. Юрка покосился на них неприязненно... в каждой такой паре он еще долго будет видеть Плотникову и Легкова. Может быть, со временем это пройдет.
По холодному металлическому лицу Ильича катилась снежная слеза, и он, конечно же, не мог согнуть металлическую руку, чтобы смахнуть слезу и снова оказаться уверенным и наивным незыблемым символом маленького уездного городка.