Реквием (ЛП)

— Тео! О боже мой! Остановись! — громкий крик Ноэлани грозит разорвать мою голову на части, но Тео ее не слышит. Не может. Он исчез в другом мире. Я вижу это в его пустых глазах.
Ноэлани поднимает меня на ноги; она так сильно сжимает мою руку, что ее ногти впиваются в мою кожу сквозь рукав толстовки.
— Скажи что-нибудь, Соррелл. Останови его. Он тебя послушает!
Лицо Себастьяна превратилось в кровавое месиво. Парень сползает по стене, оседая на пол, но Тео не прекращает его бить. Я пытаюсь, и пытаюсь, и снова пытаюсь, но не могу отвести взгляд. Это жестокость в ее самой жестокой форме. Шоу ужасов, от которого большинству людей снились бы кошмары. Но для меня это симфония. Кровавый, захватывающий дух балет. Тео Мерчант собирается убить этого парня за то, что тот причинил мне боль. Он не имеет права предпринимать такие действия в мою защиту, но его ярость пробуждает во мне что-то, что долгое время дремало. Какое-то странное ощущение, от которого мне хочется кричать с крыш. Это кажется темным, извращенным и неправильным на многих уровнях, но видеть Тео таким, в его самом порочном проявлении, все равно что видеть обнаженной его душу.
И это чертовски захватывающе.
— Остановите его! — снова призывает Ноэлани. — Он же убьёт его!
О, боже. Я не должна была наслаждаться этим. Делаю шаг вперед, у меня перехватывает дыхание, когда кричу:
— ТЕОДОР УИЛЬЯМ МЕРЧАНТ!
Слова разносятся по коридору, как пушечный выстрел. Тео застывает, неподвижный, как статуя, один окровавленный кулак поднят за головой. Медленно парень опускает его.
Никто не произносит ни слова.
На полу Себастьян хнычет, закрывая лицо руками; это чудо, что парень все еще в сознании; по правилам, он должен был потерять сознание где-то между десятым и пятнадцатым ударом Тео.
У меня невероятно кружится голова, но мне удается пробраться туда, где Тео нависает над Себом, все еще повернувшись ко мне спиной. Его плечи приподнимаются вокруг ушей, напряжение исходит от него, как дым. Ему не потребовалось бы много времени, чтобы сорваться и снова начать выбивать дерьмо из своего друга. Я кладу руку ему на плечо, и, как по волшебству, напряжение покидает его; парень оседает, его мышцы расслабляются, как будто мое прикосновение дало ему разрешение выпустить ярость, которая пожирала его. Однако Тео далек от спокойствия и свирепо смотрит на Себа сверху вниз, его волосы растрепаны и всклокочены.
— Скажи ей, почему ты это сделал, — требует он.
Себ кашляет, кровь стекает по его подбородку.
— Что ты ожидаешь от меня услышать?
— Скажи ей, — повторяет Тео, его тон обещает еще больше насилия, если парень не подчинится.
Себ смеется, тяжело вздыхая.
— Отлично. Хочешь, чтобы я вел себя хорошо? Я буду играть чертовски хорошо. Нелепо…
Низкий, угрожающий рокот вырывается из горла Тео.
— Хорошо. Хорошо! Черт, — Себ смотрит на меня сквозь быстро опухающие веки. — Я бросил в тебя банку, потому что это очевидно. Ты та, кто побежал к Форд и рассказала ей о вечеринке.
— Я этого не делала!
— Чушь собачья. Ты ушла рано, до того, как появилась охрана. Ты единственная, кто не был наказан…
— О чем ты говоришь? Я не могу уехать отсюда. У меня комендантский час, как и у всех остальных!
— Ты единственная, кого не вызвали на сцену, — выплевывает Себ. — Из тридцати четырех учеников ты единственная, кого Форд не заставила выйти на сцену, чтобы танцевать или петь, как какую-нибудь гребаную обезьяну. Объясни это.
— Я…
Ох. О, мой Бог. Мир заходит в тупик. Парень прав. Как я могла это пропустить? Меня действительно не призывали ни к чему. Почему-то я просто предположила, что это наказание ко мне не относится, и все. Как я могла быть настолько слепа? Как такая мысль не пришла мне в голову? Я бормочу, пытаясь найти какое-то логическое объяснение этому, но никакие слова не приходят на ум.
— Я… я не могу этого объяснить. Не знаю, почему Форд не вызывала меня. Но не я рассказала ей о том, что происходило у озера. Какого хрена я должна была ей рассказывать?
— Ты довольно ясно дала понять, что в ту ночь испытывала отвращение ко всем нам. Ты стояла там в том дурацком гребаном пальто и осуждала нас всех. И когда твой парень решил сбежать…
 
— Он не мой гребаный парень! Иисус, блять, Хр… — я замолкаю, не в силах справиться с жаром, нарастающим внутри меня.
У меня кружится голова. Думаю, кровотечение замедлилось, но я все еще чувствую струйку крови, стекающую по задней части шеи. Я, блять, не могу с этим справиться. Не могу справиться ни с чем из этого. Я уже должна была вернуться в «Фалькон-хаус». Тео должен был быть за решеткой, или унижен, или еще хуже. А теперь Себастьян гребаный Уэст называет его моим парнем?
Тео выглядит пораженным, когда протягивает руку, пытаясь взять меня за руку.
Я отшвыриваю её, рыча, когда поворачиваюсь к нему.
— Нет! Ты не имеешь права прикасаться ко мне. И не можешь защищать меня. Не притворяйся, что я, блять, что-то для тебя значу!
Парень выглядит опустошенным, разбитым моими словами, но у меня нет сочувствия к этому дьяволу. Он играл со мной. Играл с моими эмоциями. Вывернул меня наизнанку этой гребаной игрой, в которую он играет.
— Можешь оставить при себе свою дурацкую информацию о Генри. Мне все равно, что ты знаешь. Это больше не имеет значения. Просто держись подальше. А ты… — я обращаю свой гнев на Себастьяна. — Я, блять, не сдавала тебя Форд. Мне насрать на тебя, или на него, или на кого-то еще в этом богом забытом месте. Подойди ко мне еще раз, и я порву твою гребаную глотку.
Я стремительно убегаю от них, на ходу подхватывая с земли свою сумку.
— Убедись, что она доберется до кабинета медсестры, Лани, — тихо говорит Тео позади меня.
— Мне не нужна помощь, — огрызаюсь я в ответ. Лани выглядит опустошенной этим. Чувство вины впивается в меня когтями — это не ее вина. Она была только мила и добра ко мне, но я буду кричать, если мне придется провести еще одну секунду с кем-то из этих людей прямо сейчас.
Я сама схожу к медсестре.
Затем вернусь в свою комнату, и сама соберу свои вещи.
А потом, да поможет мне бог, несмотря ни на что, я тащу свою задницу обратно в «Фалькон-хаус».
  
12
 
СОРРЕЛЛ
Мне понадобилось наложение швов. Четырех. Медсестра угрожает побрить волосы у раны, но когда я скалю на нее зубы и говорю, что ей лучше даже не пытаться, она отступает и соглашается зашить рану, если я пообещаю сохранить ее в чистоте.
Она ничем не поможет, когда дело дойдет до отправки меня обратно в Сиэтл.
Как и Форд.
Директор едва моргает, когда я врываюсь в ее кабинет и начинаю выдвигать свои требования.
— Боюсь, это не так просто, мисс Восс. Существуют процедуры и протоколы, когда ученик желает покинуть «Туссен». Мне нужно оформить документы. Я должна поговорить с твоим опекуном…
— Я хочу уйти, директор Форд. Вы, черт возьми, не можете держать меня здесь.
Форд окидывает меня оценивающим взглядом. Откладывает ручку, какие бы заметки она ни делала в лежащем перед ней блокноте, теперь это забыто.
— Ладно. Хорошо. Все в порядке. Успокойся. Мы с этим разберемся…
— Хорошо. Тогда скажите Джереми, что я полечу с ним на самолете, когда он приземлится здесь сегодня днем.
— Это невозможно, мисс Восс.
— Вы только что сказали…
— Я знаю, что я сказала, но Джереми в отпуске. Прилетает сменный пилот, но он не аккредитован для перевозки пассажиров. И не может забрать тебя. Джереми вернется сюда только в следующую среду.
— Никакой следующей среды. Мне нужно выбраться отсюда сегодня. Вы не можете держать меня здесь, — повторяю я.
— Я не держу тебя здесь, — спокойно говорит она. — Ты свободна уйти. Я попрошу чартерную компанию организовать другой самолет, но их расписание расписано на неделю вперед, и они не изменят его только ради нас. Я уже пыталась…