Так умирают короли (СИ)

Иногда стоит лишь положить начало цепи случайностей, чтобы она уничтожила целую страну. И в такие моменты понимаешь, насколько на самом деле хрупким оказываются равновесие и власть.
Впервые почти за триста тридцать лет король смог наслаждаться всей полнотой властью всего двадцать месяцев. Всего двадцать месяцев отмерили его старшему сыну. И как бы он ни старался уничтожить все, что создавал Филипп Красивый, как бы ни боялся и не ненавидел отца, как бы не наплевательски отнесся к последнему наставлению умирающего короля, он оставался ему сыном. Доменик ничем не показывал этой бури, которая в другое время могла бы уничтожить его. Этой мощи горя, знакомого только тем, кто терял детей. Страна поражена голодом и войной в Артуа, которую лишь деликатные называли противостоянием. Казна пуста, и нет никакой возможности ее наполнить, если не начать реформы. Людовик уничтожил все, что мог, если верить рассказам Юлиана.
Глаза Доменика мрачно сверкнули. А он не будет верить более рассказам Юлиана. Он проверит сам. Теперь он свободен. Найдет способ достать сведения. Найдет способ собрать сторонников. Если он не может вернуться на французский престол, почему бы не попробовать помочь родине иначе?
- Успокойся, женщина, - приказал он холодным, четким тоном Филиппа. – Франция еще пока великая держава. Смерть Людовика не коснется твоей жизни.
- Моя жизнь принадлежит тебе, - тут же склонила голову девушка.
Девушка, которая в эту зиму не умерла от голода только благодаря чуду. И как народ, этот убитый, забитый, обездоленный народ, может так искренне и так глубоко переживать смерть монарха? Людовика не любили – и то. Отсутствие короля – впервые более чем за три столетия – это шок. Шок для всего королевства. И, если вовремя не принять меры, не назначить регента… О, он даже не хотел думать, во что это может обратиться!
Доменик взглянул на Жанетту. И мгновенно забыл про все заботы почившего короля. В нем просыпался он сам – бессмертное, могучее существо. Голодное и озлобленное на весь мир. Он не питался кровью, но жаждал ее.
Покорность и влюбленные коровьи глаза крестьянки раздражали. Он не убил ее не из жалости. Новая пища отвлекла вампира от мыслей о чужой смерти. Близость с человеком похожа на упоение охотой. Подобного он не испытывал в прошлом. Не было такой животной страсти. Не было безудержности и необъяснимой ранее выносливости. Он просто взял то, что мог взять, незаметно для себя подарив девушке лучшую из возможных ночей. Его уверенность в себе и конкретные, ведущие к цели, действия, покорили Жанетту. Его властность не оставила ей шансов. Девушка сдалась. Ее не пришлось очаровывать. Ее не пришлось заставлять. Ее могли бы сжечь на костре как ведьму – и оказались бы правы. Но сейчас Доменик не чувствовал голода. Впервые с ухода Юлиана он не чувствовал сокрушающего, сводящего с ума голода.
Может, он нашел свою пищу?
Он отдернул штору, впуская в комнату солнце. Зажмурился. Сжал зубы, почувствовав знакомое жжение. Нельзя расслабляться, пока он не решит главную проблему. Ему нужно в Париж. С измененной внешностью, наделенный необычайными силами, он может вернуться во дворец. Он может стать доверенным лицом короля… пусть и сына. И через него тайно управлять страной. Вернуть ей потерянные земли. Укрепить ее величие. Избавить ее от врагов… нужно лишь научиться жить под солнцем.
- Бог мой, господин!.. – Жанетта оттолкнула его в тень.
Вампир оскалился, глядя ей в глаза, заглушил крик волевым усилием.
Его сын погиб. А сам он превратился в животное-убийцу, которое может провести несколько ночей в постели женщины, а потом хладнокровно лишить ее жизни. Пусть так.
8 июня 1316
Париж
Шарлотта де Гресс
Шарль спрыгнул с пони и с независимым видом подошел к матери, следившей за ним с непередаваемой улыбкой. Он менялся. Взгляд становился холоднее и сосредоточеннее. Волосы выгодно подчеркивали бледное лицо с уже изящными и тонкими, несмотря на детскую пухлость, чертами. Графине хотелось видеть в нем Филиппа, и она видела в нем Филиппа. Она с наслаждением отмечала его молчаливость, с восторгом реагировала на его холодность. Ее устраивало даже то, что Шарль избегал материнской ласки, предпочитая оставаться в одиночестве. Не ладил он и с младшим братом, которого воспринимал скорее как помеху. Впрочем, Готье относился к этому с тем совершенным спокойствием, которое свойственно лишь избранным детям. Мальчик был непоседлив, изводил кормилицу и нянек. Ему нужно было все время оставаться в движении. Он тянулся к матери, но та отвечала взаимностью лишь постольку поскольку. Зато оставался отец.
 
Граф, просветлевший, спокойный и почти счастливый, проводил с детьми много времени, гораздо больше, чем графиня, сполна возмещая им минуты одиночества. Сегодня он должен был вернуться из дворца к ужину. Кажется, в семье наступили мир и согласие, и пропасть, которую выкопали Шарлотта и Робер, наконец изгладилась, превратившись в небольшую трещину. Они больше общались, строили планы. Превратились в чуть более счастливую семью, чем принято в обществе и чуть менее открытую, чем необходимо.
Шарлотта, воспринимавшая примирение с Робером скорее как необходимость, не могла заставить себя снова испытывать какие-либо чувства. Ее любовь к Филиппу оказалась такой сокрушительной, что, сломавшись о смерть, сломала и что-то внутри. Графиня простила мужа. И научила себя его уважать и принимать. Но приятия и тепла оказалось катастрофически мало. Да, их ночи стали прекрасны и светлы. Граф поражал молодую женщину нежностью и обходительностью. Да, их вечера теперь наполнены теплом и общением. Но все это происходит будто само собой.
Граф подошел к жене, держа в руках какую-то коробочку. Шарлотта подняла на него удивленный взгляд. Она разговаривала с Шарлем, которого, заметив приближение де Гресса, увела нянька.
- Что это?
Он улыбнулся и молча протянул ей подарок. Графиня де Гресс приняла коробочку, обитую бархатом, и с некоторым удивлением обнаружила в ней рубиновый гарнитур.
- Что это? – еле слышно повторила она, доставая колье.
- Я подумал, что моей жене к лицу только королевские украшения, - коротко проговорил граф. Он поднялся с места и зашел ей за спину. Неуловимым движением снял украшение, которое ей дарил король и заменил его рубиновым сокровищем.
Шарлотта вздрогнула, но не посмела перечить. Служанка принесла зеркало.
- Это… Это прекрасно, граф. Я вас благодарю.
- Ты же будешь носить его, душа моя? – спросил Робер, наклонившись к уху жены.
- Да, - она подцепила пальчиками серьги. – Конечно.
Граф сжал ее плечи, но тут же отпустил, будто опасаясь напугать жену. Он заложил руки за спину и вышел в центр беседки, глядя вдаль.
Графиня вернулась к себе, в одной руке сжимая колье, подаренное Филиппом, а другой прижимая к сердцу неожиданный подарок мужа. Ее переполняли притупленные долгим горем эмоции. Она не улыбалась, напротив, боролась со слезами, которым пора было дать волю, но женщина не могла найти в себе сил для этого. Слезы – это слабость, а настоящая слабость всегда требует определенного мужества и усилий. Шарлотта опустилась на пуф перед зеркалом и посмотрела на себя. Время ее не щадило. Под глазами пролегли долгие тени, волосы потеряли золотой блеск, они казались плотнее и темнее. Лишь губы такие же яркие, а в глубине зеленоватых глаз приглушенный болью огонь. Это пламя, сразившее короля, это пламя, уничтожившее сердце графа де Гресс, пожрало само себя, оставив Шарлотте лишь истерзанную душу. И бесконечную память.
Служанка зажгла свечи и оставила поднос с напитками и фруктами. Шарлотта взяла гроздь винограда, отложив украшения. Медленно, ягодка за ягодкой она лакомилась, бессознательно отмечая, что виноград даже не кислый, а почти горький. А вино такое терпкое, что выступают слезы на глазах. Отложив и то, и другое, Шарлотта поднялась, с удивлением отметив, что голова кружится, а перед глазами плывет.
Странно, еще утром она чувствовала себя прекрасно.