Совсем не мечта! (СИ)
— Что ты сейчас сказал? — бездушно отчеканил он.
— Ни-ничего…
— Я предупреждал тебя по поводу «блондинчика»?
— Не-е-ет, — неубедительно соврал я, отведя взгляд в сторону, на полотно дырявой памяти. Черт, а ведь что-то такое точно было, пусть и чрезвычайно давно…
Пока я расширенными глазами таращился в никуда, Антон слез с меня, бойко схватился за гипс, и под давлением его стирающей меня в песок воли мне пришлось перевернуться на живот — подстроиться под загипсованную ногу, переброшенную Антоном налево! Кровать ухнула, я уткнулся мордой в подушку и приподняться толком не мог, так как спекшиеся в «мешках» руки не слушались: вовсю отказывались восстанавливать равновесие, пока под ними — пружинистый матрас.
— Антон, какого чер…! — начал было я, но осек меня громкий хлопок — и только потом разливающаяся по правой ягодице боль. Щеки вспыхнули, словно во рту включилась лампочка; предплечьями я стиснул подушку, приподнялся на локтях, но обернуться не смог — не хватило смелости. — Ты… ты что, меня шлепнул сейчас?.. — проглотил я слишком стыдное слово.
— Я угроз на ветер не бросаю, — проговорил Антон, сжав мою шею сзади вместе с ошейником, будто ставшим еще туже после испытанного мной секундного унижения… Выдыхаемый Антоном воздух колыхал волосы у меня на затылке, распространял дрожь вниз по спине… — Я предупредил тебя тогда, что это слово терпеть не могу; что выпорю, если посмеешь так меня назвать. — Второй шлепок был ощутимее и громче — я подавился выдохом-вскриком! Ошейник потянул меня назад, и я выгнулся, насколько позволял позвоночник. — Как удачно, что ты брякнул это именно сейчас, — посмаковал Антон, медленно поглаживая горящую ягодицу. — Или, быть может, щеночек истосковался по моему вниманию? Захотелось получить сладкого наказания?
Да что же это за порнография такая?! Его пальцы отпустили ошейник, и я с хрипом упал мордой в подушку. В плену искусственной кожи мои ногти вонзились в ладони — не до ран, но до следов и боли. Не будь в моей голове в тот момент кромешной ночи, в коей нашарить слова невозможно, я бы все равно не смог ничего ответить Антону: задыхался от ошейника и шума крови в ушах. Мучительно неторопливо ткань боксеров опустилась на бедра, и последовавший за этим удар совпал с громом загнанного сердца! Рука Антона не отрывалась от порозовевшей кожи, путешествовала по ней кругами, время от времени перебираясь на вторую ягодицу, как бы случайно слегка раздвигая, чтобы прохладный комнатный воздух заставил сфинктер сжаться… Приспущенное белье скрывало от глаз Антона встающий член, прижатый к простыне. Какая шестеренка у меня в башке бракованная, раз от такого я возбуждаюсь?!.. Но сил для самобичевания у меня не было: больше, чем новых хлестких ударов я ждал… чего?..
— Песик желает что-то сказать? — в который раз ослепил меня проницательностью Антон. Левой рукой он потрепал меня за ухом, как любимого щенка, правой вырисовывая невесомые узоры на коже. Отринувший разум, отдавшийся ощущениям, я мотнул головой, и тишину прорезал шлепок под тихий смех сурового «хозяина»: — Если ты отказываешься от человеческой речи, я достану из сумки кляп, но тогда как же ты скажешь мне «Стоп!», зайди я слишком далеко?..
Ум за разум заходил! Член потек: осознание того, что я собираюсь сказать юнцу, значительно младше себя, скручивал мысли в спирали, бьющие по центру удовольствия частыми крохотными молниями…
— Вставь… пальцы… — сквозь зубы взмолился я. Если б не гипс, я оперся бы на колени, пошло приподняв зад, — где ж моя гордость?!
— Хороший мальчик, — удовлетворенно вымолвил Антон, почесав мне макушку.
Громыхнул ящик прикроватной тумбочки, щелкнула пластиковая крышка, и через пекло нескольких секунд скользкие пальцы мягко проникли в тело. Губы Антона оставляли влажные следы на чувствительной спине, зубы жадно впились в плечо! — и подушка поглотила стон. От ритмичного нежного давления на простату веки опускались сами собой, под которыми прятались чуть закатывающиеся от наслаждения глаза. Неосознанно прикусив губу, я лег на подушку щекой — расслабленно, принимая и наказание, и удовольствие, не строя из себя жертву, поверженную из-за наличия гипса: если б захотел, я бы дал Антону оплеуху, тем более что надетые им на меня перчатки смягчили б удар. И ключевое здесь — «если б захотел»…
Мне приятно быть его вещью, откреститься от многотонной ответственности и колких переживаний, от коих я, надеюсь, умру раньше, чем облысею на нервной почве… Наедине с властным-Антоном для меня не существует многочисленных вопросов без ответа, сожалений о рвущем душу на куски прошлом, морально-этических дилемм. Есть только он, я, перекрывающий мысли, точно жгут, ошейник и сменяющие друг друга боль с экстазом — освобождающие, ограничивающие, напоминающие, где мое место, и этим дарующие покой.
====== Глава 80 ======
Стоит ли говорить, что минувшей ночью я спал как младенец! Во вынырнувшем из сонных фантазий парке, сидя на старой скамье, я встретил Везунчика, что мирно прогуливался сам по себе. Узнав меня, пес радостно подбежал и принялся слизывать гипс с моей ноги, потому как внезапно выяснилось, что тот сделан из пористого белого шоколада. Признаться, немного откусил и я; ума не приложу, как сумел так согнуться! Освобожденный после четырехнедельного плена, я вмиг вскочил на материализовавшийся из воздуха яркий велосипед и уехал под радостный лай Везунчика за пологий зеленый холм!.. По пробуждении увиденное казалось мне милым, по-детски солнечным, пока я не проговорил все это в мыслях: я… что, сожрал свой гипс вместе с собакой?.. Какие таблетки нужно крошить под веки, чтобы подобное приснилось?!
— С добрым утром, — улыбнулся в подушку Антон, стиснув ее обеими руками, и я ответил ему неловкой ухмылкой, словно он мог найти мой наркоманский сон под одеялом и в очередной раз убедиться, насколько же со мной все не так. — О чем думаешь?
— Ты ждешь, что я отвечу что-нибудь романтичное, наверное, но… я — это я! Перед сном мне неожиданно вспомнилось, что мое тотемное животное — як, и минут двадцать я мусолил одну-единственную мысль: если по-украински «як» звучит как «як», то фраза «как як» будет «як як»…
Антон так и прыснул:
— А еще страннее ты можешь быть?
— Задайся вопросом, — пожал плечами я, — если бы медведи могли летать, куда бы они полетели: на север или на юг? И, кстати, если бы они впадали в спячку в полете, это — сто процентов! — называлось бы «медвежий град»!
— Что?!.. — сквозь хохот проронил Антон, и я, любуясь его краснеющим лицом, добавил:
— Мне приснилось, что я съел свой гипс.
— Ох… — смахнул он слезы. — И как на вкус?..
— Сладенько…
Уставший смеяться с утра пораньше, Антон наградил меня поцелуем в плечо и оставил постель.
Я не мог противиться разворачивающемуся вакууму в моей голове, наблюдая, как одеяло соскальзывает с его нагого тела. Поглощенный мыслями о завтраке, Антон натягивал трусы и штаны, накидывал рубашку на плечи, которые, кажется, стали заметно шире со дня нашего знакомства… и не мудрено! Сколь бы долго и усиленно я не замечал этого, время летит со скоростью «Сапсана», столь же бесшумное и опасное. С каждым днем тело Антона понемногу теряет подростковую хрупкость, но отнюдь не красоту, плавность и изящество — это останется при нем вместе с плавностью черт и неизмеримой сексуальностью, сдерживаемой тонкой тканью одежды. Антон растет: мышцы проступают отчетливее, ладони реже выглядят небольшими в объятиях моих пальцев… Однажды я проснусь (надеюсь, на этой же самой кровати), в то время как на кухне уже не юноша — молодой мужчина будет сжигать зазря наш общий завтрак! — и от этой мысли мне стало хорошо как никогда…
На кушетке в кабинете врача впервые за долгое время у меня нестерпимо болела нога. Обе ноги. Рӯки. Кожа. Каждый нерв и сустав — все ныло от нервного напряжения, как если бы в оглушительно капающие друг за другом секунды решалась моя жизнь. Антон маячил туда-сюда, точь-в-точь ученый ворон, — не усидел на стуле возле письменного стола. Всю дорогу он подбадривал меня, и светлые слова его были столь убедительными, потому как в них Антон вкладывал всего себя, а теперь, истратив силы, не мог справиться с собственным напором эмоций.