Охотники за курганами

— 
Согласен, — пискнул высокорослый шалопай, — да вот как по сему факту примут решение невестины родные? Выручи, матушка-заступница!
Корнет, наученный графом, пал на колени и пополз к туфле Императрицы — целовать. Пока целовал, Императрица передумала подключать графа Панина к обдумываемой ею интриге противу Императора Иоанна Шестого, избывающего жизнь втайне от мира, среди каменных равелинов Шлиссельбурга. «Самой надобно изыскать вот такого же… урода военного, нищего да настырного, да, упаси Бог, никак не русского!»
— 
Встань, мой мальчик! — неожиданно ласково произнесла Императрица и потянула Ван дер Валена да волосья. — Встань. Еще нападаешься на колени перед невестиной родней!
Утром, в доме на Фонтанной перспективе, что числился вторым домом от Невского прешпекта, князь Владимир Анастасиевич, прознав от поверенных лиц о ночном случае с Лизой Трубецкой в Императорском дворце, враз обсурвел — впал в бешенство крови. Отрубил руку гонцу — тот голову смог увернуть, стар уже был князь; саблей снес дубовые косяки дверей — пробивался на улицу. Его безоружно держали четверо ближних вар-йагов, — посланных в Петербург с-под Трубежа князем Трубецким, как Лизину тайную охрану. Двоих вар-йагов Владимир Анастасиевич сумел-таки достать дедовской саблей, те отползли в угол, шипя ассурские противобожия. Двое остатных похватали напольные канделябры и без уверток, грубо, стали теснить Владимира Анастасиевича к раскрытому во двор окну.
Потеснили.
Со двора, в окно, рослые вятские челядинцы разом выплеснули на князя шесть банных шаек ледяной колодезной воды. Князь помутнел глазами и в беспамятности осел на пол.
И тем же ранним днем, пока князь не пришел в себя, два Вар-йага ушли конной заводней — о троеконь каждый — на Трубеж, к отцу Лизы, старому князю Ивану — Рутвягу-Трубецкому. Ушли с черной вестью.
В ночь же, по концу того судорожного дня, когда Императрица Екатерина вела куртаг и потчевала карточной игрой нового посланника императора Австрии — графа Шулленбурга, рослый лакей принес ей на золотом подносе бумагу красноватого оттенка. Улыбнувшись графу Шулленбургу — нос граф имел короткий и торчком, как у сынишки Императрицы — Павла Екатерина распечатала послание и застыла, уперев глаза в бумагу. Там рукою князя Гарусова, да с его же подписью, были начертаны пять строк: 
 
«Великая Императрица и Самодержица Российская! Припадаю к ногам Твоим с нижайшею просьбою — сына моего единственного, князя Артема Гарусова из Сибири в Петербург не отзывай по окончании его командации. Вели ему вести в Сибирских окраинах любое, потребное тебе дело. А казус с его невестою — Лизаветой Трубецкой — семейно прочтен нами, как Тебя не касательный. А касательство имеет к нему токмо наш род. И род наш просит, по возможности и по прошествии некоторого времени девицу Лизавету Трубецкую от служения Тебе освободить. Место же девице Лизавете — и буде — Сатаной пожалованному приплоду ее — станет определено в имениях дальних, Тебя не беспокоящих. Судьбою же нечестивца, имя коего и писать не здесь могу, озаботится пусть Бог наш Небесный. Остаюсь в почтеннейшей преданности к Тебе — отставной генерал от артиллерии, князь Гарусов».
 
Екатерина подняла глаза от листа необычного цвета к лицу придворного лакея. Его она видела в первый раз, но не удивилась — поняла, в какую замятию сунул ее головой подлый граф Панин.
Екатерина машинальным делом взяла с зеленого стола золотую монету, протянула ее ливрейному молодцу. Тот с поклоном монету принял. Кругом них смеялись полупьяные игроки, хлопали о столы карты, а Екатерина сочно видела, как расходится по шву рукав ливреи от давления мощного мускула этого неизвестного во дворце челядинца. Не его была ливрея, и не был этот рослый молодец дворцовым лакеем. Убийцей он был…
Челядинец всего один миг подержал на ладони монету, кивнул Императрице, опустил ладонь, монету уронил на пол и зашагал в сумрак — к выходу.
Императрица разом пересохшим горлом не смогла выдавить крика гвардейцам охраны. Да еще к лицу ее подсунулся, сильно воняя кельнской водой, австрийский посланник, прошептал:
 
— 
Савидовать буду всей жиснь, что такие сольдат, как твой лакей, в твоя армия есть!
— 
Пошел на хрен, долбак! — прорвалось наконец у Екатерины.
— 
Спасибо, спасибо, — во весь рот и во весь свой ум заулыбался австрийский посланник.
Екатерина, насильно улыбаясь, на горячих ногах добралась до туалетной комнаты. Шуганула оттель немецким хамским словом двух служанок, осталась одна. Перечла письмо, хотя и так все было ясно: тот молодец в ливрее мог и не письмо ей протянуть — кинжал в сердце. А морда у него, будто долотом деланная, смачно говорила, что ему смерть — не в диковинку. Хоть своя, хоть чужая. И насчет девчонки — Лизки Трубецкой — тоже ясно прописано. И насчет Ван дер Валена… Найдут дурня-голландца, найдут в… казарменном ватерклозете, да еще без уда и без головы… Такое, сказывали, с иноземцами в Петербурге уже бывало. И не раз… Ладно! Хватит!
Екатерина зарукавным платочком утерла вспотевшую шею, грудь, осторожно поправила подглазные румяна. Ван дер Валена оженить на Лизке Трубецкой немедля и тотчас отправить в войска. Пусть под страхом быстрой смерти подберет военного человека в прямые исполнители замысла противу Иоанна Шестого. Человека нерусского, а лучше — поляка. Да, поляка… И вот ведь Бог — все видит! — такой полячишка есть! Конечно — есть. Днями подписала Екатерина решпект о назначении в русский Семеновский полк поручиком — Мироновича! За того хлопотал сам Понятовский, будущий король Польши. Ай да Екатерина! Ай да русская Императрица! Быстро дошла умом до жестокости русских интриг… Поляк Миронович, рекомендованный самим польским крулем Понятовским, убьет, как бы заговором, Императора Иоанна Шестого… Так. Европа станет на Польшу смотреть, как на собаку бешеную… Очень хорошо… Польше от того никуда, кроме России, не кинуться, дабы себе прибежище искать! Ой, как гладко… Ну а опосля прямого действа того полячишки насчет убийства Иоанна — полячишку мигом казнить, судом скорым…
А уж противу Ван дер Валена, как в письме старика Гарусова сказано, сами они пусть кланово и разберутся. Значит, мнимое освобождение Императора Иоанна Шестого надобно подогнать к моменту некоего происшествия с Ван дер Валеном… Того Ван дер Валена немедля Трубецкие зарежут и концы заговора противу Иоанна Шестого — все в воду… Ловко!..
Императрица захлопала в ладоши. Тотчас вбежали комнатные девушки, поднесли ароматической соли.
Екатерина подышала из пузырька сильно ароматной смолы, в голове стало холодно. Сделав холод на лице, Императрица вышла в залу. Улыбаясь одними губами, прошествовала к своему столу. За ним не играли — дожидаясь ее.
— 
Граф Шулленбург, — обратилась Императрица к австрийскому посланнику, — мне импонирует, как вы разбираетесь в солдатской стати… Завтра с утра приглашаю вас посмотреть развод моих кавалергардов, коих полковницей я являюсь… — Говоря так, Императрица все искала глазами графа Панина. Искала напрасно — граф на куртаг не явился…
Графа Панина в тот вечер на темной Васильевской переправе шестеро конных молодцов отбили у кавказского конвоя, зарезав махом четверых горских конвойцев, не давши им и раза махнуть шашками. Кучера просто оглушили.
Опосля к карете тяжело подошел человек с тростью, спросил глухо:
— 
Чьего ума дело с девицей Трубецкой?
— 
Катькино, — мигом соврал граф Панин. Ему страшно жало в тот миг понизу брюха. Сказавши имя Императрицы, граф почувствовал, как сквозь бархатные колеты потекла на атласные чулки вонькая горячая моча.
— 
Врешь, — придушенно молвил человек с тростью, — здесь твой замах, твой удар, по-твоему выверен… Посему — помни меня… с утра до ночи, да с ночи до утра, да каждый день…
Сказавши так, человек шагнул в сторону, ударил тростью правую пристяжную шестерика. Та всхрапнула и поднялась на дыбки. Шестерка, бешено кривуляя, понесла повдоль Невки.