Охотники за курганами
—
Сен! Кель мен! {15} — крикнул Вещун Байгалу. И добавил по-русски: — Держи ноги деда. Крепко. А то — зарежу, куттак ем! {16}
Артем Вдадимирыч поразился, что Вещун нервничает и лается матерно на трех языках. Видно было: сам не уверен, что ладно выйдет с лечеванием в степи.
Байгал, все еще пряча мокрое лицо, навалился на ноги деда.
—
А ты, княже, держи нойону голову. За плечи берись, голову локтями зажимай, во всю силу, едрит твой корень!
Вещун хищно примерился и резко полоснул ножом черно-синий пузырь на спине Акмурзы. Фонтан вонючей жижи залил руки князя, облил длинную бороду Вещуна. Тот отбросил нож в сторону, даванул на плоть руками. Акмурза забился телом, мотая Байгала, еле удерживающего ноги деда. Князь так сжал голову нойона, что боялся — лопнет.
Вещун прямо в рану, длиной в перст, плеснул водку. Снова сжал кожу руками. И так проделал три раза. Последний раз водка вытекла только чутка с гнильем. Тогда Вещун пальцами правой руки развел рану, а левой стал сыпать в нее порох из надкушенного им патрона. Высыпал порох так, что он густо облепил разрез, и поднес к ране огонь от факелка.
Порох пыхнул. Опалил Акмурзе длинные волосы на затылке. Джунгарский нойон последний раз дернулся телом и затих.
Увидев, как Вещун, достав из своей кисы длинную иглу с черной шерстяной нитью, стал в три стежка шить рану деда, Байгал этого не вынес. Отскочив, он выдернул саблю.
Сабельное лезвие, так уловил Артем Владимирыч, пошло косой молнией к шее белобородого старца. Язык князя замерз. И его руки слишком медленно разжались, чтобы оттолкнуть Вещуна с линии удара сабли.
А Вещун лишь поднял свой узкий тусклый нож, сабельная сталь ударилась по нему и скользнула вниз с заметной щербиной на лезвии! Будто старец саблю старой, дивной работы зубилом рубанул!
Байгал застыл от ужаса. Саблю деда ковал забытый нонче народ, еще при Чингизе хане. Белый народ с рыжими волосами, из суров. Сабля сменила уже двадцать поколений воинов и в роду считалась вечной и священной.
Вещун повернулся к Артему Владимирычу.
— Великий князь! Вели сему злому юнецу рану деда по пять раз, от солнца до солнца, поливать холодной водой. Ведро зараз. Да пусть свою надкусанную мною саблю несет колывану Кузьме. Мы с ним поколдуем над ней — как новая предстанет. Только пусть деду не говорит, как я саблю пересек. От того известия Акмурза долго болеть начнет. А так ничего, через восемь ден нойон встанет.
Вещун собрал в кису свои лекарные пожитки, выплеснул на траву остаток водки и неспешно побрел по травному следу, оставленному обозом.
Байгал кинулся к деду. Услышал, как тот стонет, будто младенец со сна. Не подымая на князя глаз, Байгал завернул саблю в кусок кошмы. В ножны покореженный клинок не лез.
Полоччио был радостен. Большущий, будто гора, курган возвышался над ним, будто холм Венедада под городом Венедией, что в Италии.
Тот холм тоже считался огромной могилой, но там, в землях просвещенных, — кто бы разрешил рушить могилу? Да еще на земле герцога Миланского?
Ученый посланник крикнул Гурю и обоих рабов — Веню Коновала да Сидора Бесштанного. Им было велено обмерить и зарисовать холм. Сам Полоччио, поманив Гербергова, стал подниматься наверх, скользя подошвой башмаков по траве.
Наверху кургана Баальник искал бабай-камень. Испуганным голосом бормотал слова заклинания.
Бабай-камня не было, и явно зримо — там он никогда не стоял.
***
Артем Владимирыч подниматься на великую могилу пока не стал. Внизу дел хватало. Обозных лошадей по его приказу распрягли и отогнали пастись к мелкой речке, что текла в пяти верстах от кургана. Телеги сразу выставили вокруг холма казацким куренем. Внутрь оборонного кура поставили оба вагенбурга Полоччио, повозки стариков — Баальника да Вещуна — да повозку Олексы с принадлежностями походного алтаря.
Пятьдесят солдат Артем Владимирыч определил для первой очереди бранного учения. Они не таскались взад-вперед на курган с ломами да кирками, а ворочали демидовские пушки и мазали земляным маслом ружья. Егер отвел им место для учений в версте от кургана, в восточной стороне.
По указке князя Гарусова, для полевых пушек еще в Тобольске плотники сколотили из тяжелой лиственницы подобие лафетов на сплошных толстых колесах. Теперь на лафеты пристраивали стволы новых орудий. Надо было рубить еще лафеты — про запас — и тесать к ним колеса. Не спросив разрешения князя, Егер пустил на лафеты те бревна, что готовились на ломку курганов. Левка Трифонов, артиллерист, бегал среди солдат и бил их по спинам саженным банником.
***
К ужину вроде утряслось. Левка Трифонов, отогнав всех от крайней в ряду демидовской пушки, поднес огонь к запальному отверстию. Пущенная сразу из литьевого гнезда в дело пушка радостно подпрыгнула, рявкнула неожиданно толстым голосом и послала ядро на версту.
Довольный собой, разогнув спину, Левка подошел ко второй пушке. Князь махом руки остановил его.
—
Мастер, — приказал он, — попроси солдат перед огненным боем рот открывать. А то ухи вытекут!
—
А? Чевось? — попытался услышать Левка.
Князь нагнулся из седла, обеими ладонями, но не больно, стукнул артиллерийского начальника по обоим его ушам.
—
Понял! — крикнул в голос Трифонов и, обернувшись к солдатам, заорал: — Рты рассупонивай, бодлива мать! Разберись по пять рыл к орудию! Выполнять!
Подъехал хмурый Егер.
—
Ружья, барин, дюже хороши, а вот нашими солдатами — только ворон пугать!
Артем Владимирыч, нюхавший горячий пороховой дым, на два года было забытый, радостно ответил:
—
Егер, молись, кабы только ворон.
Зорким глазом он уже успел заметить, что далеко, со стороны гор, косым татарским строем к лагерю неслась разведка джунгар и забайкальцев.
***
Полоччио бегал по верхушке кургана, кричал на Баальника. Тот молча мерил шагами ему лишь известные расстояния. Потом поднял лицо на ученого посланника, сказал: «Копать нельзя», — и стал спускаться с холма к Вещуну. Тот сторожко, оглядываясь, ходил кругами возле точенной из крепкого камня гранита пирамиды в рост человека. Пирамида, так явно виднелось по сточенным ветром граням ее, ставлена была очень давно.
На внешней грани пирамиды, внешней от кургана, было вытесано вроде арочного окна. А в том окне — вытесан человек не человек, но существо человеческого обличил. Токмо глаза существа оказались спрятанными за округлыми… заслонками как бы. А еще тот, вытесанный, имел на груди пластину непонятного значения. Что высекли неизвестные каменщики на той пластине — ветер, вода и время уже стерли.
—
Еще три таких там, — махнул рукой за курган Баальник. — По сторонам света, видать, ставили древние свои меты каменные, грозные.
К ним подскакал веселый князь Гарусов, расседлал лошадь, толкнул ее в сторону табуна, пасшегося у реки. Киргизец пошел шагом, перехватывая на ходу клочки густой травы.
—
О чем спор, ученая шатия? — спросил князь.
Ему ответил Баальник. Что, мол, копать холм нельзя. Что-то не так уложено в могильном холме. Что — непонятно. Нельзя, в общем, копать.
Вещун отмолчался.
Артем Владимирыч постеснялся ругаться по-русски, отвел душу смачным тюркским словцом.
Вещун погрозил ему длинным пальцем:
—
Чьи тут боги, пока нам неведомо, князь, но боги же!
—
Извини, старче, душа просит. Ведь мне придется грех на нее складывать.
—
Не вздумай принародно сие творить, отойди в сторонку… — гневливо, как показалось князю, ответил Вещун и, подтолкнув Баальника, пошел от каменной пирамидки прочь. По дороге Вещун завидел Олексу, коротко сказал ему про сумления князя. Олекса, приподняв край рясы, побежал.