Охотники за курганами

Финн сидел молча, видя, как бесится сибирский валенок, пока кем. то подогретый серебряными деньгами. Добесится, куда торопиться? Все равно — остынет…
Внезапно Брага остановился. Выхлебнул неторопливо налитой Финном водки. Вот же дурак! Ведь именно в Англии назначал ему встречу Полоччио, когда он побывает в Петербурге! А он, Брага, балбес, запросился назад — в Кяхту! На хрена бы в Кяхту? В самую, видать, куролесь для ученого посланника. Решено: теперь точно в Англию надо ехать! Об Англии и в тайном письме написано! Финна подговорить, чтобы в Англию дал своих рукастых «Иванов». Вот будет потеха, когда иноземца клятого оставят в одних подштанниках!
Брага еще раз перечел короткое письмо. Да, про Англию писано. Но в конце письма значилась приписка: «Подателю холодно».
Брага, уже десяток лет крутившийся среди тобольских варнаков, насчет «холодно» сообразил мигом.
Сообразил, что Колонелло клятый рекомендацию дал своему адресату: письмоносца — убрать! Ловок, гад! Но мы — ловчее…
Брага, подумавши так, медленно кивнул Финну:
— 
Федуна Гробовоза могу сейчас же списать на вынужденный забой.
— 
Хорошо, — медленно согласился Финн.
***
Федун третий день маялся по своей полюбовнице: пил и никого к мертвому девичьему телу не подпускал.
Финн все же уговорил злыдня, привел Федуна наверх, в свою кабинетную комнату, дал ему три серебряных рубля петровского еще чекана, дал стакан водки, настоянной на зелье — опии, дал письмо Полоччио и отправил душегуба на пролетке с верным человеком на Васильевский остров, к дому аглицкого купца Георга Честерского.
За той пролеткой на ухваченном на улице извозчике тайно следовал и Брага. Как раз пополудни, злой и от водки рассеянный, Федун был швейцаром удивительно быстро допущен в аглицкие купеческие хоромы.
Брага отдал извозчику алтын и пересел в пролетку, в коей досель ехал Федун. Брагу потряхивало изнутри, и возница на пролетке, крутомордый племянник Финна, сунул ему четушку. Околачивая об высокое колесо пролетки сургуч с горлышка водочной бутылки, Брага спросил:
— 
А может, у сего купчины есть второй выход, по задкам?
— 
Обыденно, есть, — ответил племяш Финна, здоровенный парень с мутными глазами душегуба. — Да там три наших мальца пристроились к забору — в бабки играть. Федуна знают. Выйдет — нам донесут.
Прождавши бесполезно час, Брага тронул возницу за плечо. Тот дернул вожжами и тихо поехал на Васильевский спуск к Неве-реке. Брага, пока ехали к набережной, крестился.
Федуна, как он и обещал Финну, удалось избыть. Да еще чужими руками. Ладно!
Тем же вечером Брага бил жида Гохера. Паразит плешивый был готов написать криптой ненужное ныне письмо в Сибирь, но никак не соглашался написать нужным почерком паспортную бумагу, разрешающую купцу и мещанину Григорию Сизых, сиречь Браге, — выехать в Англию с товаром. Брага, то есть уже купец Сизых, давал иудею за поддельный лист три рубля. А тот, жид пархатый, просил пятьдесят рублей!
Осатанелого от битья Брагу остановил Финн:
— Дурак! А ежели мой иудей припишет в конце бумаги знак, понятный только аглицкой полиции? Как тогда будешь жить? Бродяжить станешь, а не торговать! Так? Или в тюрьме лондонской вошей кормить наладишься?
Брага плюнул, ушел в свою комнату и вернулся с пятьюдесятьюрублевыми монетами.
В его комнате, в стене, имелось глазное отверстие. Сожительница Финна подсмотрела, где Брага прячет деньги.
***
А еще через неделю чистильщики Васильевского канала выловили мешок с телом мертвого человека. В подкладе пиджака неизвестного мужеска пола полицмейстером Васильевской части был найден пятак сибирского чекана, не дозволенный Императрицей к хождению в российских губерниях, да совершенно испорченный морского водою паспорт. Имя несчастного, впрочем, читалось. Тело мещанина Григория Сизых на месяц выставили в Васильевской богадельне, но на тело никто спроса не предъявил и труп утолокали в общую могилу для безвестных.
 
  
Глава 19
 
В чайную беседку, что меж густых аллей от Летнего дворца видать не было, ливрейный молодец проводил одного князя Владимира Анастасиевича Гарусова, без супруги.
Супруга его пребывать изволила на хозяйстве — в родовом поместье Трубежани. Трубежань была негаданно возвращена Императрицей фамилии Гарусовых с большим походцем — с пятью селами, на восемь сот крепостных, тремя тысячами десятин земли пахотной и тремя тысячами десятин земли выгульной. Да своих сел было семь, да двадцать деревень, да пять тысяч десятин земель пахотных… Богатство полное. Супруга князя возвеселилась, хозяйствуя на тех землях норманнским уставом.
Князя же более заботил сын, Артем, оставшийся в Сибири, чем землица с рабичами. За известиями о сыне он и томился летом в столице.
Правда, в начале лета один раз показался князь с супругою на ужине у Императрицы, по именному приглашению, да более там и не бывали. «Незачем». Так сказала Владимиру Анастасиевичу его супруга, происхождением от норманнских конунгов, фамилией Свенвальд. А по-русски это будет — Святополкова. Много древней была ейная кровь, чем кровь безвестной немки, взлезшей нынче на русский трон… Тьфу! Супруги своей князь Гарусов слушался бестрепетно, но верно.
И что это за интерес появился теперь у российской самодержицы к фамилии князя? Помимо воинского, другого интереса князь не мыслил иметь на частной беседе, паче приглашение от Екатерины последовало разом, без обычной подготовки визита. Посему князь на визит надел мундир генерала артиллерии, мундир парадный, давно ненадеванный, с орденами и медальным звоном.
При нем, пока одном в беседке, два ливрейных, убористых молодца с подведенными свеклою румянами на щеках накрывали чайный стол. Князь закурил трубку. Один из ливрейных на едкий дым фыркнул.
Князь поднялся с мраморной скамьи, покрытой периной, и ударил молодца локтем и кулаком однораз. Как его в детстве учил отец Ульвар — Анастасий. По жизни сие помогало многажды. Варягова драка.
Молодец издал громкий звук низом и горлом и пал навзничь.
Через него и переступила Императрица, нежданно входя в беседку.
— Убери эту падаль, — зло приказала Екатерина второму слуге.
Тот потащил падальца волоком, чумно оглядываясь.
Князь Владимир Анастасиевич Гарусов встал во фрунт, уперев челюсть в грудь.
— 
Без чинов, Ваше сиятельство, прошу без чинов, — колокольчиками смеха подправила свой голос Императрица. — Садитесь, князь, изопьем травный привет от сына вашего, кой ныне трудится в Сибири на благо Отечества, не щадя молодых сил и жизни. Молодой князь изволил испослать мне при весеннем обозе сто цибиков великолепного чая. А семью не забыл сим чудным напитком удовольствовать? Вижу — забыл… Я распоряжусь — поделюсь сыновьим подарком.
Князь Гарусов Владимир Анастасиевич, потушивши большим пальцем табак в вересковой работы чубуке, сел за чайный мраморный стол супротив Императрицы. Изготовился к особинному разговору.
Екатерина разлила саморучно чай в саксонского фарфора чашки, пододвинула чашку ко князю. Мягко спросила:
— 
Отчего это, Владимир Анастасиевич, в обществе нашем идут разговоры, будто вы имеете потомственное право на владение страной Польшей?
Князь с совершенно твердым лицом отпил из чашки глоток горячего чая. Поставил чашку на стол. И молча смотрел, подбирая слова, на совершенно безвестную, неродовитую, без крепких сарских кровей женщину, что сидела напротив. На Софью-Августу-Фредерику Ангальт- Цербстскую, то отношение имеющую к русским, что далекие предки ее заправляли при сурах — русах как жрецы на тризнах погибших воинов. Или ловили черноголовую нелюдь, убегавшую с сарских работ, тяжелых и смертных.