Охотники за курганами
Князь тоже замер. Вот ведь: а не послушай он уговоров кержака Хлынова, кто народу науку незнаемую преподал бы?
—
Ну, надавили мы на оглобли. По трое человек встало на каждую оглоблю. Чтобы выдавить кладку наружу. Шесть человек на оглоблях да рядом на подхват встали человек двадцать. Я, слава Богу, отошел, я топором камень рубил, мне в глаз отлетела крошка, больно стало. Так и остался жив. А тех, почитай, три на десять человек — враз задавило.
Кладочная стена поддалась жиму оглобель, пошла вперед. А потом как бы — хлынуло. Огромный такой вал камней, земли, плит каменных, гранитных, хлынул на людей.
Баальник помолчал. Рассказчик он оказался опытный, знал, как умолчанием на время заставить народ уши навострить.
—
Курган — это с виду просто. А у него своя, и немалая, крепость имеется. Вот у русской срубной избы: выбей нижний венец — ничего не выйдет для разрухи. Как стояла, так и будет изба стоять. Токмо покосится. А курган, он тоже устроен просто, да хитро. В ем один камень стронь — весь курган за тем камнем поползет. В общем, пока мы товарищей пытались достать из-под завала, половина дня прошла. И достали своих товарищей мертвых. Вож наш — Долото — избесился весь, подавай ему раскоп, и все тут. Мы ведь не только своих подельников вынули, мы и кости старые, конские, повытаскивали из могильной земли. И в одном конском черепе валялась золотая фигура. Весом, помню, — фунта два. Лик леопарда был вылит так явно, что когда оттерли от земли, прямо все любовались.
Над костром повисли людские вздохи. И вздохи эти, понял князь, надо помнить, как надо помнить о компасе. Подлые то были вздохи, завистливые.
—
Оставили мы пока курган, ночь подошла, — тем же урочным голосом продолжал рассказывать Баальник. — Но поспать нам не довелось. Всю ночь рыли канаву под могилу для наших товарищей, потом укладывали их да засыпали ровно. Так, дабы никто не догадался, что здесь могила свежих людей. А поутру снова накинулись на курган. Эва, парень! Ты каравай хлеба держишь! Подай сюда!
Солдат, что собрался отрезать ломоть хлеба от артельного каравая в четверть пуда, передал хлеб вместе с ножом Ведуну.
—
Вот, — подняв каравай повыше, сказал Ведун, — это как бы есть курган, как нарочно в тесте сработанный. Вот отсюда мы пошли ломать и вот так сломали.
Ведун наглядно отрезал от каравая ломоть.
—
Края обреза, вишь, ровные. Я вот нарочно подрезаю теперь криво — от верхушки книзу. Так надо подбираться к кургану сбоку. То бишь — от вершины на землю надо делать обязательно сколь возможный скос. Для удержу веса верхушки кургана. Иначе — каюк.
Ведун, опять же косо, срезал еще две части от каравая, как бы углубившись в него острым углом.
—
А вот так, тихонько, можно грызть хоть каравай, хоть землю. Мы и стали тогда углом грызть. То, про что скиф нам приказ давал, теперь и выполняли. Наш вож — Долото — молчал. А куда денешься? Ему злато-серебро скоро надоть! Да без людских потерь надо. Самому ему, что ль, копаться в земле? Прочистили мы в угол край кургана, кости коней вынесли наружу, стену могильную из тесаного камня убрали и что же? Уперлись во вторую стену! Так же кладеную из тесаного камня, так же крепы тех плит были из серебряных скоб.
Баальник отчего-то снова перекрестился — двоеперстно. За ним, только троеперстно, осенились слушатели.
—
Вож наш, Долото, рылся в конских костях, сымал с доверенными людями золотые бляшки да разные побрякушки со сгнившей упряжи да убранства коней. А мы репы чесали перед второй стеной. Скиф прямо нам сказал, что за второй стеной могла иметь место хитрая засадень для охочих людей, навроде нас. Ибо, ежелив смотреть бы сверху на курган, то мы копались с краю. Вот так, как я на каравае обозначил. А могила сама строена бывает всегда по центру. А то, что с краю, это в тех краях, тавридских, это под тризну строилось. Знание сие сейчас у меня есть, а тогда — какое знание я мог иметь, беглый раб с тульских заводов Афоньки Демидова?
—
Никаких! — неожиданно, увлеченный рассказом, проворчал князь. — Тихо всем! Слушать в оба уха!
—
Да, так вот, — ободренный князем, продолжил Баальник. — Скиф нам кричит — думать надо, обождать ломать. А вож наш, Долото, — он долотом узким, плотницким обычно людей бил насмерть, — тот орет — давай!
Ну, мы дали. Опять скрепы серебряные вытащили, топором дыры пробили и снова оглоблями ломанули кладочные камни. Вывернули их наружу, а сами — тикать. Но — ничего! Камни выпали, дыра на их месте появилась, а курган — хоть бы хучь. Камешек не двинулся. На прутиках отыграли мы жребий: кому короткий прутик — тому идти внутрь. И опять меня судьба упасла. Пятеро жеребьевщиков вошли в пролом, орут, что там пусто, а далее, по ходу к центру кургана, — новая стена. Вож наш, Долото, подвскинулся и сам — туда, в пролом. Говорят, видели, что он до той, новой, стены дотронулся. И все. Осел курган и похоронил и Долото, и тех пятерых товарищей. Доставать их тела мы уже не стали. Поделили промеж собой серебро да малую толику злата, передрались, как водится, да мелкими ватагами разошлись в разные стороны.
Меня угоном взяли казаки, когда я пробирался по Дону до Воронежа. Пять верст не дошел до реки Вороны — повязали, добычу отняли и «вороньим трактом» прогнали до Москвы. Оттуда и пошел я мерять ногами уже сибирский тракт…
***
Князя тронули за плечо. Он недовольно обернулся. Перед ним на корточках сидел Егер.
—
Худо дело, князь, — подставив сбоку ладонь ко рту, сказал он.
Артем Владимирыч поднялся и пошел от костра. Егер шел сзади и
тихо бубнил:
—
Подобрался сим часом ко мне Гуря, холуй ученого посланника… Повел за телеги. А там двое наших солдат под телегами лежат, лыка не вяжут.
—
Пьяные? — спросил князь, загораясь бешенством. — Бочки с водочным зельем проверил? Оттуда брали?
—
Вот то-то и оно, — сказал в голос Егер, — бочки целы, водочный тайник не обозначился. А пито ими, судя по запаху, — вино.
—
Ясно, — сказал князь. — Солдат тех пробудить, без пристрастия допросить, связать, поставить надежный караул. На утренней поверке им — отрубание голов.
—
Уже пробудил и повязал, — ответил Егер.
—
Гуря спаивал?
—
Гадать нечего — он, — зло пробормотал Егер, — не в ем дело. Мне что — завтра две головы рубить? Так я несвычен. Мне бы кистенем… да по ворогам… А тут — наши! Ать жалко — парни молоды, податливы…
—
Как зовут винотерпцев? — вдруг весело спросил князь. Ему пришла на ум занятная думка.
—
Веня Коновал да Сидор Бесштанный, — назвал имена Егер.
Из кустов тальника, со стороны реки, на свет костров вдруг высунулась бородатая, но лысая голова.
—
Князь Гарусов где будет? — строго вопросила борода.
—
Я — есть таковой! — откликнулся князь.
—
Привет тебе от Баба Демид, князь, — сообщил, совсем вылезши наверх, лысый мужик. — Возы с оговоренным припасом стоят отсюда в версте. И, едрена корень, угостите хоть водкой! И покурить!
За десять тысяч рублей серебром ушлый промышленник Баба Демид послал десять пятифунтовых пушек полевого боя, да к ним же тысячу картузов огненного зелья — по сто на пушку. Пороховой припас везли на отдельных телегах. Опять же отдельно везли ядра — пять тысяч каленых шаров по пяти фунтов весом. Немудрено, что возчики запросили водки, — такой припас каждый миг про смерть напоминает! И покурить возле него никак, да и где нечаянно стукнуть — беда! А с другой, особой стороны — до смерти каждому охота такой припас приберечь. В приречных долинах Оби! Для себя!
Две сотни ружей особой, демидовской работы, с треугольным штыком, таким, что не втыкался в дуло, как немецкий багинет, а входил в подствольный паз, тоже везли отдельным обозом. Для плотности поклажи патронные припасы к ружьям везли вместе.