Охотники за курганами

И белобородые тихо растеклись среди вековых кедрачей.
***
Баальника быстренько нашли, в скорую дорогу перекрестили, намекнули — куда идти. И он пошел.
А Вещун появился в доме старовера Хлынова сам.
Три дня назад постучал поздней ночью по воротам, свирепые волкодавы разорвали ночную тишь лаем и тут же заскулили тонким подвзвизгом. Калистрат еще накидывал, шепча яробу, кожух на плечи, а стучавший уже вошел в избу, будто патриарх. Коротко поклонился Настасье Старой, повернул сухой, бородатый лик навстречь злому Хлынову и сказал тихим, но звучным голосом:
— 
Будь по здорову, хозяин! Кажи благому страннику лик Девы с младенцем, что сработан Дмитрием Серебряником во граде Дамаскин!
Хлынов мог — племянники его спали рядом, в клети — выкинуть на улицу наглеца, не положившего крест на иконы при входе. Но только засипел горлом и обмяк.
Он в Сибири был един, кто хранил покой свидетельства православной древлянской веры — икону серебряного литья, на коей щитоносная Матерь с грозным ликом воительницы держала в одной руке копье, а на другой — младенца — Владыку Мира — рогатенького Ваала.
— 
А ты, калика… — проговорил, сглотнув, Хлынов, — тоже… предъяви…
Но Настасья Старая уже пала на колени, чтобы целовать правую руку пришлеца. Она в свете лампады успела заметить на пальце перстень темного серебра с крылатым знаком Надсмотрщиков.
Хлынов подошел к целованию перстня, без преклонения колен. Это было показателем большой важности его древлянского служения.
После целования перстня, откинув крышку напольного сундука и подняв в нем вторую, ложную боковую стенку, Хлынов вынул на свет тяжелое квадратное литье видом парсуны и величиной с самоварный поднос. Тяжесть литейной работы была не в серебре. Икона содержала, кроме серебра, половинную примесь самых божественных металлов — золота и платины.
И лита была тем Дмитрием Серебряником, что служил своим мастерством древней вере четыре на тысячу лет назад во граде, кой ноне зовется Дамаск. А много ранее — именем был Москва.
***
Отец Ассурий пришел из Петербурга в Тобольск, дабы под именем Вещун пройти путь, начертанный князю Артему.
Пришел — так надо говорить. На самом деле его везли по «зеленой тропе» кержаков особым гоном, позволяющим по северному тайному проходу через горы Аль Ур попасть за тридцать ден от пристанища Ваала у моря Баалтик до последнего стана Владыки Неба — озера Баалкара.
Тупые люди зовут это священное озеро — Байкал, но Бог тупых прощает.
  
Глава 16
 
Когда бугровщики поднялись по Оби на двести верст и стало чувствительно, что ход незаметно глазу, но идет в гору, ученый посланник Полоччио учтиво попросил Гербергова пересесть на время во второй вагенбург, к Фогтову и Гуре.
— 
Надо кишечник почистить, — без смущения в голосе объяснил сию оказию Полоччио, — уже не можно привала дожидать.
Гербертов понял, что ему теперь, после демонстративной бараньей казни, прямо указывают — не совать нос в дела секретные. Откинул щеколду двери и на ходу выпрыгнул из «сундука».
— 
Гурю ко мне! — успел услышать вдогон Александр Александрович.
***
Александр Александрович, ожидая подхода второго «сундука», задумался. Как пошли походом, почуял он всей кожей, что ему не по пути шлындать между авантюристом и ярым русским служакой. Он сто раз ругал себя за согласие, данное Императрице Екатерине поспешествовать государственной над обе князя Тару сова.
А ведь он, Гербертов, еще двадцать ден назад мог бы и возвернуться с летним обозом в Петербург. Сидел бы через пару месяцев тряского пути в уютном голландском клубе на Васильевском острове, курил бы табак с английскими да датскими купцами да подталкивал их к покупке русских антиков из своего магазина.
В столице империи он, Гербертов, стоял во второй линии приближенных Двора, вечерами с удовольствием носил мундир тайного советника.
 
А сегодня он, Гербертов, кто? Слуга итальянца, вознамерившегося провести глубокую разведку неведомой страны? Али наперсник его по карточной игре, в коей уже проиграл от скуки пути более двух тысяч рублей?
Или теперь, после «белого барана», тайный наушник и шпион князя Гарусова? Впрочем, неведомо еще — князя ли в будущем, или все же — висельника? Может, все же постараться, чтобы — висельника?
Опасно. Ох и опасно. Да что делать — сам виноват!
В тот раз, вернувшись в вагенбург после позорной казни, от которой его, Гербергова, подло и трусливо не спас ученый посланник, Гербертов расплакался.
Полоччио тогда не удержался и надавал пощечин особенному человеку Императрицы. После пощечин заставил выпить русской водки и долго расспрашивал — чего от Гербергова добивался майор Гарусов.
Узнавши, что доносов на него, на Полоччио, много смеялся. Еще более смеялся, когда Гербертов передал ему угрозу князя расправиться с Джузеппе Полоччио согласно русскому древнему наказу.
— 
Рычащий лев — не нападает, — смеясь, отвел угрозу князя Полоччио.
Только вот показалось Александру Александровичу, что в смехе ученого посланника проскочила легкая трещинка страха.
Второй вагенбург приблизился. Возчик притормозил шестерку коней. Металлическая дверь со скрипом отворилась.
— 
Гуря, — ненавидя себя и свой неясный голос, сказал Гербертов^ — беги к ученому посланнику. Кличет.
Гуря выскочил, придерживая рукой черную, нелепую в этих местах шляпу. Так и побежал догонять первый вагенбург с рукой на макушке шляпы.
Гербертов сел в «сундук» напротив Фогтова. Тяжелая повозка заколыхалась, набирая ход.
Глаза у Фогтова, хоть и было позднее утро, заплыли. Внизу глаз обозначились темные мешочки. Постель с походной скамьи Фогтов не убрал, и от нее несло прелым телом.
— 
Налей мне, — без экивоков приказал Гербертов.
Фогтов несуетно, вяло сунул руку под скамью, достал бутыль в четверть ведра. На треть бутыль была уже порожней.
Гербертов выпил полную солдатскую кружку сладкого тягучего вина. Выпил и подставил кружку снова под горлышко бутыли. Фогтов еще раз налил темную жидкость. Не поднося кружки ко рту, Гербертов сказал:
— 
Скучаю я здесь. Да и голова стала болеть. Вода, что ли, другая в реке? Гуря вино пьет?
Фогтов зажал бутыль меж ног. Подумал.
— 
Да ты пей, пей, — неожиданно солгал единокровцу Гербертов, — иностранцев запрет на питие не касается.
— 
Не пьет иудей, — неожиданно признался Фогтов, — а меня совращает. И так ловко, подлец, совращает, будто фокусом берет. Пью — куда денешься? Тоже, видать, со скуки…
Когда Гербертов покинул вагенбург, Полоччио достал из тайника на подволоке крыши карту. На той карте имелась синяя линия реки, кою только что бродом миновал обоз. Полоччио на этом участке пути ориентировался по рекам, что стекали в Обь с Востока.
Ученый посланник достал лупу и пригляделся к тонким линиям на портулане. Выходило по ним, что отмеченная им река стекала с восточных возвышенностей, у подошвы коих во древние времена составления карты стояли города. Вот они, города, помечены то квадратом малым, а иной — кружочком. Кружочков имелось на карте мало, больше было квадратиков. Отчего, почему? Мудрили, видать, древние, рисовали города криптой.
С тем — ладно. Главное — где города, там люди. Где люди — там могилы.
Полоччио подсунул карту на место и дернул за шнурок. Колокольчик над ухом кучера, управлявшего цугом запряженных лошадей, резко звякнул. Кучер начал тянуть разом три пары вожжей, матерясь тонким голосом.
В остановившийся вагенбург молодцом вскочил Гуря.