Охотники за курганами
Гербергов прислонился холодным лбом к металлической двери повозки. Открыть дверь силы не хватило. Он так и припал на колени.
К обеду в стане послышались дальние выкрики и понукания. Походный обоз, загруженный у переправы, потянулся мимо потухших костров стана.
Передней повозкой правил Егер. Он при виде князя, есаула с обнаженной саблей и стоящего на коленях Гербергова заорал было: «Тпру-у-у!»
Артем Владимирыч погрозил Егеру плеткой. Егер понятливо стеганул свою лошадь, поддал ходу, поднялся с передка и отдал князю честь.
Ехавшие за ним стали тоже подниматься с передков телеги и чествовать Артема Владимирыча.
Гербергов, стоя на коленях, одревенел телом. Всех чувствований в нем было — звон по телу да звон в ушах. Где-то в груди прижалась мысль, что Джузеппе Полоччио спасет его… отобьет у проклятого майора. Да счастливой мыслишкой скакал тот факт, что шею утром он все же помыл. Ошибся клятый казак!.. И все, покудова…
Обоз промчался. Князь Гарусов ждал, не командовал есаулу.
Но Полоччио не показывался из «сундука».
Он лежал там на походной кровати, ждал хрустящего удара сабли и звука лопнувшего пузыря. Когда голова отделяется от тела и наружу вылетает ком крови, так слышно — будто пузырь лопнул.
Если Полоччио пальцем не шевелит — значит, понял Артем Владимирыч, истинная цена Гербергову в этом походе окончательно установлена.
Как было перед тем уговорено, молодой урядник, из забайкальцев, подтянул к ногам есаула Олейникова старого барана белой шерсти.
—
Купил за полтинник медью, — сообщил про барана молодой есаул.
Есаул коротко свистнул и ударил животное саблей. Безголовый баран крутанулся в руках урядника, обдав тёплой липкой кровью голову и обнаженную грудь Гербергова.
Есаул пошел с урядником прочь от крови, на ходу протирая клинок пучком травы.
Гербергов и князь остались вдвоем.
—
Теперь понял, Ваше высокородие, цену свою? Понял, спрашиваю? Второй раз тебя от смерти спасаю, третьего — не будет. Берегись теперь Акмурзы и меня.
—
Барана белого… зачем?.. Барана белого?.. — просипел обмякший Гербергов.
—
Обычай али не кумекаешь? Оценен сей старый баран в полтину медью. Как будто жизнь твоя оценена. Али не знал сего обычая, Александр Александрович? Теперь… всегда носи с собой полтину, либо… кажинный день шею свою умывай…
Гербергов тяжко поднялся с колен. Платком пытался вытереть животную кровь с лица.
Сзади них в вагенбурге тонко скрипнуло окно.
—
… Либо будешь мне докладывать каждый шаг этого иноземца. Каждый шаг, каждую бумажку! Как ты письма ко мне, от родителей да от невесты прочел и кому-то доложил… сволочь!
Жестко ударяя себя плеткой по сапогам, князь пошел прочь от остывающего тела старого белого барана.
Полоччио молчал там, за катаным железным листом вагенбурга. Отчего не взъярился на князя, не заступился за Гербергова — ученый посланник и сам не знал.
—
Артем Владимирыч! — послышался знакомый, басовный голосище. — И я примчал проститься!
Догоняя обоз, по приречному склону принесся на легкой пролетке кержак Калистрат Хлынов. Он сутки томился на перевозе, ожидая, пока в таборе у последней черты покончат нововерные церковные обряды.
Калистрат сам правил, сидя кучером. На кожаном сиденье пролетки среди малых пожитков разместились два бородатых старца.
Князь обнял Хлынова.
—
Уже пошли, — буднично сообщил староверу Артем Владимирыч. — Прощевай, Калистрат. Кланяйся от меня Настасье Старой.
—
Уж это — обязательно! Откланяюсь, княже!
Тут же, оглянувшись, Хлынов потихоньку отодвинул князя от потока телег.
—
Разреши мне дать тебе последний совет. Не столько совет, сколько — советчиков. Вон, в пролетке сидят. Возьми в строй стариков — не пожалеешь, князь!
Артем Владимирыч с ужасом глянул на старовера:
—
Своих начетчиков мне суешь? Почто?
—
Охолонись, князюшка! Не начетчики это, а люди, до твоей заботы наиважнейшие! Вон тот, что лицом полон, это — Баальник. Он не раз бывал в таковских набегах на инородческие земли. Дело сие знает практично и может от беды уберечь. А второй — ох, второй! Он — Вещун! Хоть он и худ, а жилист, что твой Егер. Сказки станет баять, притчи древние. Летние ночи, они тягучи, обязательно балакирь нужон!
—
Так ведь стариков ты мне даешь! — возмутился князь. — Им же назад возвернуться милости Божьей может не достаться!
—
Они в разуме, князь, — другим голосом сказал Хлынов. — Им по жизни терять нечего и некого. За тебя идут, за дело твое.
Князь переступил, чтобы из-за Хлынова глянуть на Вещуна и Баальника. Все сказано старовером правильно. Тут подлога нет. И Баальник его войску ныне нужен, и Вещун. Это — древнее правило похода, как же он сам, князь, о том не домыслил?
—
А я им за свой кошт две повозки даю, провиант и одежу, — уже шепотом заговорил Хлынов. — Коней только дать не могу, да ты от двух коней не обеднеешь, чай…
—
Добро, — согласился Артем Владимирыч, поражаясь пронзительности взгляда, каким глядел на него Вещун. — Спасибо и прощай! Свидимся — я тебя, Калистрат, от благодарности Императорской не отодвину!
Калистрат Хлынов открыто наложил на себя крест двумя перстами:
—
Той благодарности мне и даром не надо. А от тебя, князь, что в левом сапоге дашь, то и приму. Хоть бы и медный алтын!
Умен, но и хитроват был старовер Хлынов! По древнему русскому обычаю — через левый сапог — можно было и деньги предать… и рабов че. шдинских, и даже — землю. В размере целой страны с народцем!
Князь хохотнул, притопнул своим левым сапогом и повернулся от старовера. Дела ждали.
Князь не видел, направляясь к своей лошади, как Вещун погрозил Хлынову сухим и длинным пальцем. Старовер крякнул, засуетился и стал за узду поворачивать пролетку к двум полным возам, пока стоящим без лошадей.
Баальником забайкальские кержацкие верховники велели Калистрату Хлынову поставить бывшего каторжанина, исходившего Сибирь с темными ватагами от Урала до Байкала и под конец жизни без сумления уверовавшего в Бога по обычаю старой веры.
Им, верховникам всей сибирской старой веры, было уже доподлинно известно, что небывалый доселе поход в Закаменную землю затеян иноземным человецем ради денег. Чтобы опосля на вырученные в земле Сибирской деньги внедрить в Сибири же подлую ромейскую веру! В кою намерился поверстать всех сибиряков Папа Римский, главноначальник над Вавилонской блудницей, как о том в пяти первых и самых правильных книгах Библии уже писано!
—
Нашим же салом, да по нашим мусалам! — разошлись обычно тихие бородачи.
—
Куй ему окоротим, этому казуиту подлому! — окончательно решил приговор всесибирского кержацкого собора. — Баальника сюда приглашаем! Он им покажет, как мертвяки оживают в древних могилах!
—
Да понюхать даст — чем мертвое золото пахнет!
—
Старики! Старики! — пытался утихомирить собор старый волхв, — старики! Не о том мерекаете!
Притихли. Волхв сейчас как правду скажет! Как истину сыпанет!
—
По заимкам да по урманам надобно теперь же собирать молодых… кто звериной крови уже отведал! А значит, и человечьей не отпужнется! Сами укорот дадим охальному иноземцу! Князя в тое дело мешать негоже! Он нам еще важен по делам станет!
—
Так не решаем! — строго и тихо молвил самый старый из заседальщиков — протопоп. — Крови нам не надо. Чем другим помочь князю Гарусову, истинному сурскому блюстителю обычаев и традиций, поможем. И верная ему помощь станет — Баальник!
—
И Вещун. Его не забывай! — донеслось из темного угла скита, затерянного в буреломах.
Второе имя все решило. Споры мигом кончились. Старый предстоятель древлянской веры наложил на всех древний, еще во второй Москве — в Дамаске — кованый крыж.