Охотники за курганами

Старик замялся. Огляделся. Трое здоровенных молодых кержаков в овечьих, старой дубки тулупах отошли от них прочь.
— 
Возьмем, князь Артем, полон, как не взять?! Да только не весь ертаул. Малость кощиев мы уже покалечили, тебя дожидаясь. А начнем с бережением бой вести, своих людей много положим. Одначе, как прикажешь, князь. Скажешь лечь в резне — ляжем.
— 
Прикажу так. Пушки пусть пальнут еще раз. Потом застыньте. К отряду джунгар вышлите перемирщика. Толмача. Пусть орет, что князь Гарусов с ихним мурзой сам говорить станет!
Старик посветлел ликом и зычно крикнул своих ближних. Парни прослушали приказ и побежали в разные стороны, челюпкаясь в снегу.
Пушки пальнули снова. Потом стихло. Среди черных конников, увязших на поляне, появился длинный человек в русской шапке. Он орал им на киргизском наречии енисейских людей, но его, видимо, поняли. От конных людей отделились три верховых, пустили лошадей в сторону князя.
Подъехали. Князь Артем локтями проверил, на месте ли пистоли. Хотел тоже прыгнуть в седло, но передумал. Пошел пешим к трем всадникам, высоко поднимая в снегу ноги. Передний из джунгар, в черной лисьей шапке, неспешно покинул седло и утоп до колен. Потоптал ногами снег, потом двинулся встречь князю.
Сошлись. Лицо джунгарина было изрезано морщинами, но явственно выделялся тонкий сабельный шрам от подбородка до левого уха. Как знак власти, на левой руке предводителя узкоглазых воров тускло отсвечивал круглый золоченый щит, вроде немецкой супной тарелки.
В висках князя Артема застучало — на древнем золотом щите был выбит знак суров-надсмотрщиков — крылатый Шем с изготовленным к убийству божьим оружием. Князь Артем был из суров, сию аллегорию знал, вожак кощиев — нет.
Посему, решил князь, переговоры надо стремительно двинуть до злого кровопуска джунгарских всадников. Иметь вожаку показно, при себе, без понятия сущности сей жуткий и древний знак — каралось смертью. А ежели этот кощий имел знак надсмотрщиков с понятием да взял его силой — тоже смерть. Только длинная, с помощью рукастого Егера.
Князь Артем сощурил глаза, удерживая бешенство, спросил у вожака супротивцев его имя и чьего он рода. Говорил князь по-татарски, ловко и с вывертами. Как вальяжный татарин больших чинов.
Джунгарии удивления говору князя не показал, однако совершил малый поклон:
— 
Акмурза — Белый Вождь меня зовут. Из рода Найман. Наша тамга — пиринши. Палка по-вашему. Древний род. Какой ты князь и какого рода?
— 
Князь Гарусов. Из рода Гедеминовичей. От Ордынских великих ханов.
— 
Чем докажешь? — подозрительно сощурил глаза Акмурза, оглаживая саблю.
От своры его людей тотчас донеслось складное и тонкое визжание стали, выскребаемой из ножен.
Князь Артем вынул двухвершковый кинжал древней, дамасской еще работы. Обжал рукоять кинжала всей пятерней и вытянул руку. Лезвие смотрело вниз.
— 
Долгорукий! — сказал князь и убрал с рукояти большой палец. — Кончак, — и убрал с рукояти палец указательный. Три его пальца теперь держали рукоять оружия.
Акмурза расшеперил глаза. В глуши сибирских окоемов, по его сознанию, русский человек не мог знать древнего и смертельного правила поминания родословной.
Князь малость помедлил. Он сомневался, что степные люди восточной окраины знали великие рода Месопотамии.
— 
Сур Ак Кан, — сказал князь Артем и выпрямил средний палец, — Шурукан — по вашему говору. Ас-Сур-Банипал, — медленно выпрямил князь безымянный палец.
Теперь кинжал висел в его руке на одном мизинце.
Смысл такого испытания по именам родоначальников был в том, что человек с обнаженным оружием не мог ошибиться. Ежели он врал, но палец убирал, то его убивали за ложь. Ежели не мог назвать родоначальника третьего или четвертого колена, кинжал не падал из его рук. Тогда убивали за обнаженное оружие.
— 
Сар Гон Великий! — выкрикнул Артем Владимирыч и отвел мизинец.
Тяжелый кинжал по рукоять вонзился в снег.
И в снег прямо с коней попадали воины Акмурзы, Белого Мурзы, вождя древнего, русским людям вполовину родственного племени.
 
— 
Ат-татати! — неожиданно вскрикнул матерность старый кержак Хлынов. И тоже пал на колени.
Акмурза трепетно взял кинжал князя Артема, перерезал им сыромятные ремни, что держали круглый золотой щит на левой его руке. Согнул колени и подполз к ногам князя Артема. Протянул ему знак власти:
— 
Возьми мою жизнь, великий воин, и жизнь моих людей! Или повелевай нами до скончания времен! Этот щит мой прадед, Суюккан, снял с мертвого сурожанина. Его крови на мне нет! Клянусь Нибиру!
Артем Владимирыч аж побледнел от древности клятвы. Сим словом Акмурза показал ему, что они — точно одной крови. Может, только чутка разбавленной!
— 
Пусть будет так! — провозгласил Артем Владимирыч и принял золотой щит. — Эй, люди! Юрты ставить, мясо варить! Пир во имя мира!
От леса донеслось русское «Ура!».
Джунгары ответили своим: «Хурра!» И две ватаги сошлись здороваться.
— 
Так бы и я каждый день воевал, — сказал голос сзади князя.
Князь обернулся. Специальный посланник Императрицы, Александр Александрович Гербертов, в воинском наряде, но без оружия, растягивал губы в поощрительной улыбке. За ним стоял Егер и студил снегом обваренную горячим маслом левую руку.
— 
А ты, князь, все же узнай у Акмурзы — кто его снарядил в поход на Тобольск, — велительно сказал Гербергов. — Поелику считаю, что попал он точно посеред нашего плана не случаем, а по навету.
Услышав в неправильной русской речи свое имя, а по тону поняв, что второй человек хочет командовать светлым и могучим воином, коему только что был передан знак великой власти, Акмурза отмахом правой руки вытянул из ножен клинок сабли. Сделал полушаг назад.
Князь Артем, уловив намерение джунгарина, поднял глаза на шапку посланника Гербергова. Сказал мутным голосом:
— 
Шапку сними.
Глаза князя наливались белесой бешеностью.
Гербергов, мигом глянув на отодвинувшегося Егера, подогнул колени и сел на снег:
— 
Ваше сиятельство! Извините, в горячке боя захмелел.
— 
Охолонись! — сухо посоветовал князь Артем и шагнул к лесу, положив руку на плечо Акмурзы.
— 
Да, — тихо сказал Егер, — вот так и меня пару раз чуть не зашиб. Древняя кровь!
Гербергов вразумленно промолчал.
В лесу стучали топоры, и на снегу вставала во весь яркий зеленый окрас огромная гостевая юрта Акмурзы.
  
Глава 7
 
Императрица Екатерина Алексеевна, выпив в спальной комнате крепкий кофе, переменила ночную рубашку, надела поверх свежей ночнушки белый гродетуровый капот, белый же чепчик и перешла в кабинет. Секретарь к тому времени подготовил надлежащие к подписанию бумаги и удалился за дверь.
Бумаг на столе лежало три. Екатерина Алексеевна было макнула перо в чернильницу, но руку придержала. Согласно протоколу, подпись должна теперь быть так: «Екатерина Вторая». Очень не нравилось Императрице, что она — вторая. Вчерась на куртаге, за картами, граф Панин, первый министр двора и личный воспитатель наследника престола и сына Императрицы — Павла, подробно и нарочито терпеливо, при высоких гостях, описал ей, зачем нужно приставлять к имени досадное прозвание. Екатерина прикрыла тогда лицо веером, дабы граф не заметил гневной бледности лица свой повелительницы.
— Вторая! — фыркнула Императрица и стала перекладывать бумаги, ждущие наложения руки. Думала.
Первая бумага направлялась в пределы Германии. Короля Фридриха Второго внезапно уведомляли, что герцогиня Ангальт-Цербстская, которая имеет счастье быть матерью нынешней Императрицы российской, теперь от даты письма и до скончания лет жизни будет получать, исключительно в пределах своего княжества, российский пансион, определенный в размере 15 000 ефимков в год. Или, по немецкому расчету, 30 000 риксталеров. Ежели герцогиня Ангальт-Цербстская, сиречь — мать Императрицы, пожелает жить за пределами своего княжества, то пансиона ей не платить, даже ее доверенному лицу, буде таковой найдется в пределах княжества.