Охотники за курганами
Левка вынул из-за пазухи пистоль. Егер напружинился — прыгать.
Артем Владимирыч на то его движение горько увел на сторону губы. Матюгнувшись про себя, Егер исчез в темноте. Через мгновение среди тлеющих солдатских костров раздалась его безбожная матерность. Какой князь от своего ближнего еще и слыхом не слыхивал.
—
В Сибири еще не так богохулить научишься, — подвыпучив глаза, весело сказал Левка Трифонов. — Имею я к тебе, князь, одну мыслишку насчет боя наших орудий. Тут, понимаешь, в чем радость-то? В том, что имаем мы при обозе три огромные бочки с топленым коровьим маслом. Оно так пересолено, что солдаты его клянут, но едят… по чутка. Куда денешься. А вот я, будучи в артиллерии, при Императрице Елизавете Петровне, чтобы она век земляных червей ела! — то бишь, до того, как меня на каторгу упекли… будучи в Курляндии на квартирах… Князь махом сел. Махнул садиться и Левке.
— Говори! — разрешил князь.
***СКАЗ АРТИЛЛЕРИЙСКИХ ДЕЛ МАСТЕРА, ФЕЙЕРВЕРКЕРА ЛЕВКИ ТРИФОНОВА, ПРО ТАЙНУЮ МАСТЬ НЕМЕЦКИХ ПУШЕЧНЫХ СНАРЯДОВ
—
Я, Ваше сиятельство, будучи поверстан в артиллерию из посада Великого Устюга, отслужил порядком пять годков. Пока полк наш не поставили на зимние квартиры в Курляндии. Там я завел дружбу с пушкарем герцога Ганноверского — Карлом. Пили, гуляли… А потому, когда Карла, друга мово, погнали на тайный остров — пробовать в огненном бое новые пушечные припасы, друга бросить не мог. Пришиб одного голштинского гвардейца, переоделся в его форму и натурально попал вместе со всеми немцами на тайный остров, где немчура училась обращению с новыми снарядами пушечного боя… Не перебивай меня, княже. Сам скажу, время у нас мало… То были пушки-то обычные, заряд обычен, — а вот ядро! Ядро, княже, было как бы распиленное! На части распиленное и снова в кузне слегка прихваченное в цельный мячик. При выстреле то ядро целым летело из дула пушки, но коли встретит на пути дерево али манекен… подлые немчуры манекен тот рядили в русский мундир! — да, так вот, встретит то ядро манекен — и разлетается на куски! То было бы, конечно, для воинского дела крепко потребно, кабы не одна заминка — половина ядер рассыпалась еще в пушечном дуле. И те ядра пушки портили… для нового их переливу… Я все сие паскудство, для русского солдата предназначенное, подсмотрел, да еще кое-чего совсем уж злое — приметил. Ученый механик, тот, что затеял возню с распиленными ядрами, тот еще напридумал вовнутрь распиленного ядра вставлять пороховой заряд…
Князь тут не выдержал:
—
Получилось?
—
Никак нет, Ваше сиятельство! Не получилось… на тот раз, что я своими глазами видел! Когда закатили то, начиненное порохом ядро в пушечное дуло, утолокали, как след, то все полегли наземь, а механик сам решил выстрел сотворить… И сотворил… жену свою вдовою… Пушка поднапряглась да как ахнула!.. Ну, кто лежал — тех пронесло в мизинце от смерти. А кто поодаль стоял — тех — в калеки… Сразу шумство на поляне, рейтары появились… они то меня и высмотрели — больно морда у меня на немецкую не схожа… Кинули в подземную тюрьму — повесить было принарядились, да меня наш полковник спас… Что да как — теперя не расскажешь… Но полковника того внезапно Императрица Елизавета Петровна послала в генералы, а меня при нем не оставила… Так я сам за полковником побег в Астрахань… Суворов тому полковнику фамилия. Побег, да не догнал… Быстрый больно… А меня вот в Сибирь за дезертирские как бы подвиги…
Князь промолчал. Тогда Левка Трифонов собрался с духом и выпалил:
—
А то я к тому баял, что ежели бы нам собрать заранее камней, в полкулака да подзавернуть их в тряпье… А тряпье — смазать этим злым от соли маслом. И класть тот самодельный снаряд — затолакивать, но не в натяг, поверх уже забитого ядра… Как считаешь, княже? Можно?
—
И после двадцати выстрелов — будет у тебя не пушка, а свисток… — тихо ответил князь. Потом внезапно заорал так, что стая корсаков, крадущаяся на запахи табора, порскнула за сопку: — Сточишь, подлец, дула пушек! Камнями своими дурацкими — сточишь! Или хуже того — порвешь, к ядрене матери, дула пушек! Ведь — порвешь?
—
А вот порвать — хрен порву, — вдруг зло отозвался Левка Трифонов, не глядя на прибежавшего на крик Егера, — зарядов всего осталось по тридцать выстрелов… на ствол! А потом — что? Что потом?.. А так, глядишь, побольше этой нечисти положим… Пусть хоть памятью своей русских боятся!
—
Егер, — отчего-то весело подфыркивая, вдруг спросил князь Гарусов, — поди, и на меня должна быть в отрядной кухмистерской порция табака… Хоть я того зелья и не приемлю, но быть моя порция — должна?
—
А то как же! — обрадовался Егер. — Раскурить тебе, барин, первую трубочку? Я раскурю!
—
Левке Трифонову — мой порцион! — рыкнул Артем Владимирыч, — весь порцион, без остатку! Другой награды пока не имеется…
—
Так я побегу, княже? — воссиял Левка Трифонов. — У меня и камни уже подсобраны, да я и шаболья уже у народа подвыпросил…
—
Беги, — ответил Артем Владимирыч, — только испытания твоему каменному отстрелу, опричь боя, у нас уже не будет. Понял?
***
С утра, ранехонько — солнце только что край земли покинуло, — засобирались с визитом в Кяхту. Ехать к городу, на переговоры, нарядились, кроме Колонелло, еще и Гербергов и Гуря. Про Гурю, что тот есть последний — третий — надсмотрщик за ученым посланником от иезуитов, Колонелло князю все же не поверил. Князь напоминать не стал. Но в последний момент отослал Егера готовить оборону на сопках Ук-Сок, а вместо него позвал Вещуна.
Егер поумничал, покидал матерностей в сторону китайцев, но, увидевши отчего-то печальные глаза князя, вздыбился и начал орать, как они, русские, здесь устроят баню, в которой китаезы крепко умоются!
Вещун ушел одеваться для посольства и вернулся быстро. На нем, как и на князе, была одета красная рубаха до колен, подобранная тонким выдубленным ремнем. На рубаху брошена душегрейка, белой бараньей шерстью наружу.
В овчинных душегреях было жарко, а без них никак — под свою овчинку Артем Владимирыч упрятал один двуствольный пистоль, а Вещун — свой плоский, но страшный в деле стилет на тонкой цепи. Артем Владимирыч еще подумал — зачем, а от далеких ворот уже закричали. Надо ехать.
***
К воротам торговой фактории Кяхты подъехали, когда пристава уже пускали купеческий народ внутрь, за ограду. Купцы не гомонились, как на русских базарах. А молчком совали приставам серебро. И быстро проходили.
Увидев явно русские рожи, да при них — рожи иностранные, да не при купеческих повадках, старший русский пристав что-то пробормотал по-китайски высокому старику китайцу, сидевшему на возвышении при воротах.
Китаец громко крикнул в пространство. Тотчас к воротам торга сбежались двадцать китайских лучников и двадцать же копейщиков.
—
Чьих будете? — строго спросил русский пристав князя, ставшего у ворот первым.
—
В рожу хочешь? — равнодушно спросил Артем Владимирыч, закатывая правый рукав красной рубахи, — сейчас получишь… Людей российской Императрицы не узнаешь, сволочь?
Пристав открыл было рот, но князь уже пустил ему в рожу кулак. Пристав полетел на циновки, устилающие площадь за воротами Кяхты.
Китайские воины подняли луки, копья. Не обращая на них внимания, Артем Владимирыч, чутка отодвинув Вещуна, подсунувшегося вперед, проорал высокому китайцу:
—
Князь Гарусов, особый посланник российской Императрицы, войти желает! Убери солдат, иначе — бойня будет!
Длинный китаец, на удивление, слова князя понял. Крикнул приказ. Китайские воины отбежали на сорок шагов от ворот, уперлись спинами в «Дом приятных бесед».
Русский купец, что стоял за княжеским посольством, зашептал в спину князя: