Крест и крыло

– Вот доставь меня домой и доказывай хоть по три раза за ночь, – я была не против. Но обычно секс на поляне заканчивался для нас в реальности. А туда мне не хотелось. Вот поправлюсь – тогда пожалуйста. И мы еще не все обсудили…
– Доставлю.
– Когда?
– Юля, ты знаешь, что Рокин жив?
– Жив?! – обрадовалась я. – Минутку… а почему мне сказали, что его – того? Убили?
– Сложный вопрос. Вот поймаем того попа – и спросим. Нам уже известно, где ты можешь быть. Ночью я пошлю несколько групп, которые проверят все монастыри…
– Так ты уже знаешь, что я в монастыре?
– Знаю. Рокин сказал.
– А как он у тебя оказался?
– Сам позвонил. И сам сдался. Сказал, что с тобой поступают неправильно.
– Это факт. Но я не думала, что он это поймет. Мне казалось, что у него в голове одни церковные догмы.
– Как видишь – он тоже человек. Потому и жить останется.
– А кого ты нацелился убить?
Мечислав сверкнул зелеными глазами.
– ИПФовцев! Всех! Они перешли все границы – и я этого так не оставлю!
– А убивать не замучаешься? По России ездить, отлавливать… а они еще и международная организация.
– И что ты предлагаешь? Спустить им все с рук?
– Еще чего! Выяснить, кто именно планировал, кто замешан, кто – что. И нанести точечные удары.
– И эта женщина называет меня жестоким!
– А ты белый и пушистый?
– Добро должно быть с кулаками.
 
 
С клыками, острыми рогами,
 
Копытами и с бородой.
 
Огнем дыша, бия копытом,
 
Колючей шерстию покрыто,
 
Оно придет и за тобой!
 
Ты слышишь – вот оно шагает,
 
С клыков на землю яд стекает,
 
Хвост гневно хлещет по бокам.
 
Добро, зловеще завывая,
 
Рогами тучи задевая,
 
Все ближе подползает к нам!
 
Тебе ж, читатель мой капризный,
 
Носитель духа гуманизма,
 
Желаю я Добра – и пусть
 
При встрече с ним мой стих ты вспомнишь,
 
И вот тогда глухую полночь
 
Прорежет жуткий крик: «Hа помощь!»
 
А дальше – чавканье и хруст…
 
 
– продолжила я.
Мечислав от души рассмеялся.
– Откуда стишата?
– Из интернета, вестимо. Жаль, автора не нашла. Но согласись, теперь я могу пожелать ИПФовцам добра. От души.
– Такого добра я им отвалю – не унесут, – веселился вампир. – Это не Шарля, часом, описали?
– Где ты у драконов бороду видел?
– Так со страху от такого количества добра еще и не то привидится…
– Может быть, – мне было хорошо и спокойно. Здесь, на поляне. Здесь, дома…
– Ты, главное, постарайся не покалечиться и не умереть. А забрать мы тебя заберем. Скоро. Обещаю.
Я кивнула. Знаю.
– А что-то еще новое есть?
– Есть. На меня тут пытались покушаться.
Выслушав рассказ Мечислава, я глубоко задумалась. По всем прикидкам вампира выходило, что минимум один заговорщик остался за кадром. Кто-то же пользовался видеоаппаратурой в его кабинете. Кто-то был там. Но почему? Кто? Как?
– Кому вообще нужно свергать тебя?
– Вампиры, милая, вообще существа асоциальные.
– А русским языком?
– Редкостные сволочи. Каждый из нас твердо уверен, что сможет управлять государством.
– Какая жалость, что все, кто знает, как управлять государством, уже работают таксистами и парикмахерами, – скорчила рожицу я.
– Примерно так. Мы все рабы своих амбиций.
– Особенно ты?
– Естественно. И… если бы не ты, я бы не смог удержать место Князя. Нашлись бы посильнее меня. Ты даешь мне очень много сил.
– Но сейчас я не могу быть рядом с тобой…
– А это уже и неважно. После четвертой Печати мы всегда и везде будем связаны. Почему тебя выбросило сюда? Почему здесь я? Вампиры днем спят, это общеизвестно.
 
– Заблуждение – это и есть то, что общеизвестно, – глубокомысленно поведала я.
– Пушистик, я тебя просто обожаю… знаешь, я только здесь увидел солнце, – тихо признался Мечислав.
Я ткнулась лицом в его плечо.
Не хотелось говорить. Не хотелось думать о монастыре, о привязи, на которую меня посадили, о какой-то Ксении, даже о Рокине… ни о чем.
Хотелось просто лежать – и смотреть, как медленно и плавно качаются деревья. И кажется, что они плывут, и ты плывешь вместе с ними, так же медленно и величаво…
Я потянула Мечислава на траву.
– Давай просто полежим рядом…
Естественно, просто полежать нам не удалось.
Мечислав начал приставать ко мне, потом его руки как-то оказались под моей одеждой, а потом… потом все исчезло.
Были только мы.
Только наши руки, без устали ласкающие друг друга, наши губы, шепчущие вечные слова, наши глаза… мы не отрывались взглядами друг от друга, стараясь впитать каждую частичку любимого человека… когда это произошло?
Когда я полюбила?
Когда полюбил Мечислав?
Мы не знали. Но и лгать друг другу не могли.
И было всё.
Мечислав касался меня губами – я ощущала это, но почти не чувствовала своего тела. Казалось, стоит мне отпустить его – и я оторвусь от земли и взлечу. Как ребенок во сне. Казалось – стоит ему оторваться от меня – и наши руки навек разъединятся. И мы не отпускали друг друга. Я что было сил цеплялась за его шею, слизывала крохотные капельки пота, выступившие на медовой коже, стонала от радости и плакала от счастья…
Мечислав впивался губами в меня так, словно хотел навеки оставить свое клеймо. Вытравить его на моей коже – и пусть оно сияет вечно. Чтобы все видели – его женщина. Его собственность. И с моей стороны звучало тихо – я твоя… только твоя… люблю тебя…
И вздохом ветра прилетало:
– Я твой, только твой, люблю тебя…
А потом ласки стали отчаяннее, поцелуи – горячее, и мы перестали думать. Мы могли уже только чувствовать. Только ощущать любимого человека всей поверхностью тела…
И когда не осталось сил сдерживаться, когда разрядом молнии ударил момент радостного безумия – или безумной радости, когда закружился с нами весь мир и мы слились с ним в одно целое, – тогда мы словно умерли в один миг от счастья, а потом тут же возродились, словно Адам и Ева, словно первые души на земле, словно единственные люди во всем мире, и окружающий мир вспыхнул фонтанами разноцветных искр… и показалось, что это было, уже было… в день творения?
А потом чернота закрыла собой мир в момент наивысшего наслаждения.
* * *
Валентин вышел из допросной и досадливо поморщился.
Ему было тошно, мерзко и гадко. Ничего омерзительнее пыток он не знал. И знать не хотел.
Только вот сейчас не было выбора.
Эти твари хотели убить Юлю. Убили Константина. Пытались убить ее мать. При этом погибли четверо оборотней. Своих. И плевать, что они были тиграми! Все равно свои! И за них надо взять полную цену!
Эти твари знали, на что шли. Надеялись, что смогут убить и уйти.
Не смогли. Не повезло.
Поделом.
Можно было говорить себе это – и стараться не блевать от отвращения. Но все равно было противно и мерзко. Все равно было тошно. Все равно… поступать так было недостойно человека. И даже зверь внутри корчился от отвращения. Звери в этом отношении благороднее. Они убивают ради еды. Они не пытают. Не мучают. Почему мы говорим – люди, уподобившиеся зверю? Да ни один зверь не дошел еще до человеческой подлости!
Валентин знал, что в данном случае справедливость восстанавливается. Но ему все равно было тошно.
Сидевшая неподалеку в коридоре Даша взглянула на него с надеждой.
– Ну что?
– Есть.
– Расскажешь?
– Да. Только пойдем, я душ приму…
Даша кивнула.