Таящийся ужас 2

Едва миновав перекидной мост, связывавший обе части башни, Амелия неожиданно резко прижалась ко мне. Страх ее был вполне обоснован, потому что это строение казалось еще более зловещим, чем предыдущее. Света здесь, правда, было больше — ровно настолько, чтобы разглядеть угрюмое обрамление окружавших нас стен. Создатели башни как бы намекали, что лишь им, каменщикам, работавшим наверху, были доступны радости яркого света и окружавшей их панорамы. Еще внизу мы заметили, что здесь были прорублены оконца, правда маленькие, глубоко утопленные в толщу стен, но все же окна, тогда как остальным помещениям приходилось довольствоваться лишь крохотными отверстиями-бойницами. Некоторые из них были расположены так высоко под потолком, что, даже подняв головы, мы могли разглядеть лишь крохотные кусочки неба.
В нишах, в беспорядке прислонясь к стенам, стояли бесчисленные мечи, палаши, сабли и другое оружие с широкими лезвиями и острыми краями. Неподалеку помещалось несколько деревянных колод, на которых когда-то рубили головы; местами дерево было испещрено глубокими бороздами с неровными, потрескавшимися от времени краями — здесь топор палача, пробив плоть жертвы, вонзался в колоду. По кругу на стенах в неуловимом для неискушенного глаза порядке висели несчетные орудия пыток, один вид которых, видимо, никого не мог оставить равнодушным. Цепи, обросшие тонкими иглами, от прикосновения которых все тело пронизывала резкая, жгучая, как удар бича, боль, канаты с тугими узлами, на первый взгляд совсем не страшные, но оставлявшие после нескольких ударов на теле кровоточащие раны, шириной с ладонь. «Пояса», «башмаки», «перчатки», «воротники», которые при желании истязателей могли вдвое уменьшаться в размерах; железные корзины, стискивавшие человеческую голову и превращавшие ее в сплошное кровавое месиво; крюки и ножи с длинными рукоятками — обычное оружие тогдашних стражей порядка.
Увидев эти и многие другие орудия пыток, Амелия была на грани обморока. В какое-то мгновение, видимо, почувствовав головокружение, она присела на один из «стульев пыток», но затем резко вскочила, тут же сбросив с себя остатки предобморочного состояния. Мы сделали вид, что она просто побоялась испачкать платье, а Хатчесон в подтверждение этой версии добродушно рассмеялся.
Однако центральным объектом этого сосредоточия ужасов был, несомненно, особый механизм, известный под названием «Железная Дева». Располагался он в самом центре помещения. Это было грубое, похожее на колокол металлическое «туловище» — оно лишь весьма отдаленно напоминало женскую фигуру, и только фантазия его создателя, отлившего некое подобие человеческого лица, оправдывала название этого монстра. Проржавевшее снаружи покрытие «Девы» покрывал толстый слой пыли; в середине корпуса — примерно на талии — красовалось большое кольцо, через которое была продета веревка, одним концом закрепленная за впаянный в стену камеры крюк. Служитель потянул за веревку и показал, что с ее помощью статуя раскрывалась — передняя часть откидывалась наподобие двери, открывая доступ внутрь, где мог в полный рост уместиться взрослый человек. По толщине дверь ничуть не уступала основному корпусу фигуры, так что служителю пришлось всем телом откинуться назад, натягивая веревку. Кроме того, в конструкции «Девы» была одна деталь — центр тяжести двери размещался несколько сбоку, из-за чего при малейшем ослаблении противовеса она наглухо захлопывалась.
Внимательно осматривая корпус «Девы», мы заметили, что изнутри она вся покрылась ржавчиной, которая рыжим пухом выстилала чрево дьявольского сооружения. Но лишь приблизившись и заглянув внутрь, мы поняли, в чем заключалось истинное и главное предназначение «Железной Девы».
На внутренней стороне двери были укреплены длинные металлические шипы — массивные у основания и острые у концов.
Располагались они таким образом, что захлопывавшаяся перед отчаявшимся узником дверь своей громадной массой вгоняла шипы в его тело: два верхних шипа пронзали глазницы, а нижние разрывали сердце и другие жизненно важные органы.
 
Услышав столь подробное объяснение, моя жена вновь почувствовала себя дурно, так что мне пришлось проводить ее вниз и усадить на скамью. Вернувшись минут десять спустя, я все же уговорил Амелию продолжить осмотр, пообещав не показывать больше подобных страстей. Мы застали Хатчесона стоявшим перед дверью «Девы». Наш друг пребывал в явно философском настроении.
— Знаете, — проговорил он, — о чем я подумал, пока вы отсутствовали? Мои старые знакомые — Щепка и та индианка — видимо, были уверены, что превзошли всех и вся в искусстве причинять человеческому существу физические мучения. Бедняги! Знай они, что человечество еще за несколько веков до их появления на свет произвело на свет подобную железную куклу, им пришлось бы оставить свои детские забавы с поджариванием человека на огне лучины. Не отказался бы я подарить — что ему, что ей — пару вещиц из тех, что висят там на стенах.
Произнеся эти слова, он снова о чем-то задумался, после чего продолжал:
— А знаете, мне захотелось на минутку залезть внутрь. Интересно узнать, что чувствует человек в подобной ситуации.
— Нет, прошу вас! — воскликнула Амелия. — Это слишком ужасно.
— Думаю, мадам, что испытание собственных чувств меня не шокирует. Мне доводилось бывать в нескольких переделках, так что я успел приобрести некоторый опыт, а заодно и выдержку. Помните, я рассказывал вам, как провел ночь в утробе дохлой лошади, пока вокруг полыхала загоревшаяся от молнии прерия? В другой же раз мне пришлось залезть в брюхо сдохшего полмесяца назад буйвола — залезть, да еще и виду не показывать, что я там нахожусь, иначе разбушевавшиеся индейцы непременно набили бы уже мне живот камнями. Так что, как говорится, не привыкать.
Поняв, что он действительно настроился на этот эксперимент, я посоветовал ему не мешкать и поскорее завершить свою затею.
— Понял, понял, генерал, — кивнул он. — Но я, пожалуй, еще не готов. Думаю, те несчастные, кому пришлось оказаться моими предшественниками, попадали в эту «Деву» не по своей воле. Наверняка ведь существовал обычай связывать их, чтобы они и пальцем не могли пошевелить. Мне хочется, чтобы все было по правилам.
Он вынул золотую монету и кинул ее служителю:
— Возьми, хранитель ужасов, и не очень мучай свою совесть. Ведь я пока не собираюсь устраивать собственные похороны.
Старик для виду недолго посопротивлялся затее Хатчесона, потом достал из кармана толстую веревку и связал Хатчесона по рукам, а когда тот втиснулся внутрь «Девы», — по ногам. Амелия со страхом взирала на эту процедуру, однако не решалась проронить ни слова.
Наконец служитель закончил работу, и теперь Хатчесон стоял спеленутый, как дитя, и столь же беззащитный. По его лицу блуждала тщеславная улыбка.
— Черт побери, — пробормотал он, — а здесь все же тесновато. У нас гробы и те делают попросторнее. Эй, старик, а теперь отвязывай веревку от крюка и бери в руки, да только держи покрепче! Потом начнешь потихоньку отпускать и притворять дверцу. Интересно, как все это будет выглядеть…
— Нет-нет, прошу вас, — снова взмолилась Амелия. — Я не смогу этого вынести.
Но американец заупрямился.
— Послушайте, полковник, — обратился он ко мне, — а почему бы мадам немного не подышать свежим воздухом? В самом деле, надо поберечь ее нервы, даже если я и оказался за восемь тысяч миль от собственного дома, чтобы немного поразвлечься. В конце концов, мужчина не может все время ходить, как ухоженный баран на ферме. Давайте быстренько все это проделаем, а потом вместе посмеемся над этой забавой.
Не знаю, то ли любопытство оказалось сильнее, то ли что еще, но Амелия решила остаться — прижавшись ко мне и уцепившись за мой локоть, она неотрывно смотрела на Хатчесона. Тем временем служитель начал медленно отпускать веревку, и дверь стала постепенно приближаться всеми своими шипами к телу узника. Лицо Хатчесона светилось возбуждением, он внимательно всматривался в надвигающиеся на его глаза иглы.