Прекрасная, как река
Жюли перестала жевать.
– А чего ждешь?
– Наверное, не знаю, что сказать.
– Это же просто. Напомни ей какие-нибудь ваши подростковые истории. Мы с девчонками всегда так делаем, когда собираемся, это же весело.
– Спасибо, буду иметь в виду.
Я повернулась к Этьену сказать, что его подруга – золото, и у меня кольнуло в сердце. Он плакал, глядя вдаль.
– Эй… что случилось?
– Брижит была мне как мать. Ты хоть плакала после ее смерти?
Мне не понравилась его интонация. Хотелось спросить: это что, такой конкурс, но я не смогла – было слишком жаль его.
– Зачем тебе это?
– Не знаю, но у меня такое впечатление, что тебе все равно.
– Мне не все равно, Этьен, просто я реагирую не так, как ты.
Я сменила тему, напомнив ему о некоторых забавных моментах.
– Жюли, а ты в детстве когда-нибудь стригла себя?
– Сама? Нет.
– Моя мама работала в магазине одежды, и мне было запрещено носить джинсы – она считала, что это для мальчиков. Вечно покупала мне вельветовые штаны, а я их ненавидела. Однажды вечером я взяла кухонные ножницы и обстригла себе волосы до ушей.
– О нет!
– Да, я пошла к ней в комнату и заявила, что теперь я Фабьен и мне нужны джинсы. Мама раскричалась, а папа – он читал в постели – просто закрылся книгой, чтобы я не видела, как он смеется.
Вытирая слезы, Этьен рассмеялся.
– Выглядело просто жутко! У тебя остались фотографии? Ты должна показать их Жюли.
– Эй, я все равно была красивая. Но знаешь, что хуже всего, Жюли? Мне их все-таки купили, эти чертовы джинсы, только я не смогла их носить. Когда я их надевала, у меня на бедрах начинала гореть кожа.
– Это как?
– Я только недавно узнала, что это связано с повышенной тактильной чувствительностью.
– Из-за аутизма?
– Да.
– Теперь каждый раз, надевая джинсы, буду думать о тебе.
Я засмеялась.
– Наверное, я должна сказать спасибо?
Уже почти стемнело, когда мы забрали остатки ужина и поднялись по небольшой набережной, которая соединяла пляж с бульваром. Через дорогу было видно, что в одном из окон дома горит свет – в гостиной кто-то есть. Я повернулась к Этьену:
– Ты уверен, что в доме было пусто, когда ты его обходил?
– Ну да, уверен. А что?
Я показала пальцем на дом.
– Посмотри!
– Конечно, оставлять дверь незапертой на восемь месяцев не лучшая идея.
Я промолчала. Это же из-за меня мы так долго не приезжали. Переходя дорогу, Этьен ворчал без остановки, а Жюли умоляла его все бросить и вернуться в Монреаль.
Было трудно отделаться от мысли, насколько же очевидно, что они встречаются недавно. Иначе она бы уже знала, что он много говорит, но мало делает. Я попросила Жюли не волноваться, и мы поднялись по лестнице на второй этаж. Дверь оказалась заперта. Я постучала три раза, на что с другой стороны кто-то ответил двумя ударами.
В изумлении я посмотрела на Этьена и Жюли: что это значит? Игра в перестук с незваным гостем повторилась дважды, пока я не потеряла терпение.
– Ладно, хватит уже дурака валять.
Мужчина медленно открыл дверь, он как будто ждал нас. Посмотрев мне в глаза, он сказал:
– Рад познакомиться, Фабьена. Ты так же прекрасна, как твоя мать.
Я не успела отреагировать, как Этьен шагнул к нему, оттеснив меня от порога.
– Это ты Марсель?
– А ты Этьен? Мои искренние соболезнования, я о Жизели.
– Ее звали Брижит. Это ты придумал Жизель, типа вторая жизнь, ты и твоя идиотская секта.
Я посмотрела Марселю в глаза и сказала:
– Теперь, когда она умерла, переименуете ее в Мортаделлу? Раз уж покромсали ее имя.
Марсель прижал руку к сердцу и на несколько секунд закрыл глаза. Затем, глядя ввысь, начертал в воздухе крест. Это безумие, но он показался мне красивым: карие глаза, обаятельная улыбка и вьющиеся волосы до плеч. Когда мама о нем рассказывала, у меня в голове всегда возникал образ отталкивающего уродца. С одного взгляда я поняла, что мама пыталась объяснить мне все эти годы словами: «Он очарователен!»
Наблюдая за ним, Этьен рассмеялся.
– Если не возражаешь, обойдемся без ритуалов. Полагаю, ты прощаешься со своими апартаментами? Теперь дом принадлежит нам.
– Долго же вы думали, прежде чем решились приехать. Неуважительно по отношению к Жизели, разве нет? Он ваш благодаря мне: это мне она хотела его отдать, но я отказался.
Я едва успела отступить на шаг, когда Этьен замахнулся и врезал гуру по носу. От звука удара у меня мурашки по спине побежали. Я, конечно, не врач, но, судя по крови на белой рубашке Марселя, я бы поставила пятьдесят баксов на то, что у него сломан нос. Марсель набросился на Этьена, и они стали колотить друг друга на лестничной площадке, а мы с Жюли закричали. Она схватила меня за руку, и через несколько секунд мы оказались на улице. До нас доносились крики:
– Не тебе учить меня уважению! «Лунный круг»! Ну что, увидал звезды? Проваливай ко всем чертям, и чтоб духу твоего здесь не было! Хватай свою рясу и вали. Ясно?
От шока я не сразу заметила, что напротив дома собралось с десяток человек. Несколько минут спустя на пороге появился Марсель с голым торсом, он прикрывал нос краем рубашки. Люди принялись его оскорблять:
– Эй, Марсель! Нарвался, наконец?
– У меня есть бетонные ботинки, могу одолжить, если вдруг надумаешь в речке искупаться!
– Тебе идет эта тряпка на лице, почаще так наряжайся!
Он прошел мимо меня. Надо было сказать ему, что так надувать людей – отвратительно. Что если бы он встретил мою мать много лет назад, она бы дала ему пинок под зад, осмелься он хоть подумать, что она станет ему подчиняться. Единственное, на что меня хватило, – показать средний палец. Первый раз в жизни.
Когда спустился Этьен, собравшаяся толпа зааплодировала. Несколько человек даже подошли пожать ему руку и поздравить. Один мужчина вышел вперед и сказал:
– Спасибо, что навели порядок!
Я больше не могла мыслить здраво. Это была слишком долгая и напряженная, полная неожиданностей неделя. Сев на крыльцо и обняв колени, я зарыдала. Надолго.
28 декабря 1996 года: черный окунь
Алиса позвонила мне, когда я развешивала постеры в своей комнате. Я сделала магнитофон потише – Шарль Азнавур пел «Je m’voyais déjà». Диск с лучшими его хитами я попросила на Рождество, а мама нашла странным, что я хочу именно его, а не альбом модных групп. Не то чтобы они мне были неинтересны, но я подумала, что еще успею их наслушаться.
С модой я никогда не заигрывала, ибо считаю ее изменницей. Сначала она разжигает страсть, а когда все начинают сходить от нее с ума, убегает на цыпочках, оставляя после себя разочарование. Мне больше по душе пропустить волну мимо, а уж потом самой решить, когда пришло время познакомиться с новой музыкой. В семь лет у меня был кассетный радиоприемник, и я слушала и переслушивала альбом фолк-рок-группы Beau Dommage. Снова и снова, пока не выучила все слова наизусть. Потом был основоположник рок-н-ролла Джерри Ли Льюис и все, что попадалось под руку и хватало за душу. Теперь все это хранится у меня в голове, в папке «Музыка», вместе с другими любимыми исполнителями.
Мама два раза постучала:
– Телефон! Это Алиса!
Длина провода кухонного телефона позволяла мне говорить и в комнате, хотя мама повторяла, что ей не нравится играть в лимбо [6], когда она пытается добраться до ванной. Но мне звонили так редко, что ей можно было не опасаться боли в спине.
– Алло?
– Фаб! У меня для тебя хорошая новость: вчера на тебя запал Симон!
Я попыталась понять, о ком она говорит. В моей голове каждый человек, которого я встречаю, пронумерован. Прическа, цвет, особенности волос – эти данные обрабатываются в первую очередь. Затем – лицо, одежда и обувь. А слова зачастую сохраняются с регистрацией по времени и дате, что впоследствии можно использовать как улику.