Обитель

На разводе появился незнакомый, крепкий, молодой, в очках мужик. Во время экзекуции он смотрел в сторону, иногда трогал очки: похоже, ему всё это не нравилось.
После традиционной малоумной матерщины, которую проорал Кучерава, дали слово незнакомцу.
– Меня зовут Борис Лукьянович, – сухо и не очень громко, но басовито сказал он. – Я занимаюсь подготовкой лагерной спартакиады, посвящённой очередной годовщине Октября. Меня интересуют те, кто всерьёз занимался спортом: бег, прыжки, плавание, бокс, гири, футбол.
– Бег через границу принимается? – спросил кто-то. Раздался хохот.
– А плавание за баланами? – спросили в другом месте. Заржали ещё веселей.
– А комариков считать – это спорт или частное увлечение?
Всем было очень смешно.
“Вот оно”, – понял Артём. Шагнул из строя:
– Я!
– Встать в строй! – прошипел Бурцев.
Артём не двинулся с места: не заметят ещё, а надо, надо, надо, чтоб заметили, позвали, спасли.
“Зови меня скорей, эй, в очках! Я буду прыгать для тебя во все стороны! С мячом на голове и с гирей на ноге! Ну же!”
Борис Лукьянович что-то шепнул Кучераве.
– Сюда иди! – ткнул Кучерава толстым и гнутым пальцем в Артёма. – Смотри, если набрехал! – И, уже обращаясь ко всем, добавил: – Все самозванцы получат трое суток карцера!
Борис Лукьянович нахмурился: слова про карцер ему тоже показались неуместными.
Теперь Артём смотрел на строй, поймав себя на мысли, что с этой стороны роту никогда не видел.
“А приятно так стоять…” – думал Артём удивлённо. Ему немедленно понравилось чувствовать себя начальством.
Афанасьев улыбался и подмигивал Артёму.
“Вот так, Афанас, а фокусников и картёжников сюда не берут”, – с ироничной мстительностью размышлял Артём.
Увидел Щелкачова и добавил: “…и шахматистов, Митя, тоже!”
Фельетонист Граков перетаптывался, по всей видимости, пытаясь вспомнить какой-нибудь вид спорта, которым он когда-то занимался, но странным образом позабыл о том. Бокс? Нет, точно нет. Гири? Объективно нет. Плавание? Вряд ли. Футбол? Даже не видел, как это выглядит. Может быть, прыжки? Но что это за прыжки? Как их совершают?
Схожие чувства переживал Моисей Соломонович, который уже пытался прорваться в артистическую роту, и вроде бы его готовились перевести, но всё ещё раздумывали. Теперь он решал вопрос, плыть или не плыть – да и плавают ли на спартакиадах, да и годовщина Октября – далеко ли в октябре уплывёшь.
Сивцев стоял понуро и отстранённо, словно и не понимал, о чём речь: он даже не смеялся, когда балагуры горланили про бег и баланы.
Нашлось всего трое желающих – видимо, угрозы Кучеравы повлияли.
Сразу после развода вызвавшиеся отправились с Борисом Лукьяновичем на проверку спортивных навыков.
Артём чувствовал не волнение, а совершенно неуместное безразличие. Отчего-то он был уверен, что его возьмут. Дышал через нос, размазывал комаров по лицу, шёл, глядя под ноги.
Совсем мальчишкой Артём недолго занимался боксом: около трёх месяцев. Вообще у него получалось, но тут вовсю началась война… Много чего началось.
Не имевший никакой предрасположенности ни к рукоприкладству, ни к подавлению тщедушных и робких, Артём тем не менее был самым сильным в своём гимназическом классе, лучшим на брусьях и турнике и порой несколько даже бравировал своей природной ловкостью и умением метко, с оттягом бить в зубы, сшибая с ног.
При этом разозлиться как следует никогда не умел. После гимназии драться приходилось куда реже.
Его однажды, лет в девятнадцать, двое, немногим старше его, пытались ограбить – снять пальто. Артём прикинул шансы и благоразумно решил убежать. Рванул сначала резво, но пальто путало ноги, мешало бегу – вдруг развернулся и с такой силой ударил первого, нагонявшего, что показалось – у того лопнула щека.
Вроде бы не должно было такого случиться, но Артём так убедительно и чётко это видел, что сам испугался и побежал в итоге вдвое быстрей.
Ещё он подрался, когда подрабатывал грузчиком. Там был дядька, тоже грузчик, вдвое больше – и он бы Артёма прибил, когда б не был сильно пьян и оттого неряшлив в замахе. Артём сбил о него кулак до крови, но, надсадив дыханье и умаявшись, всё же победил… На работу, правда, не пошёл больше. И так собирался бросать это занятие, а тут ещё с этим бугаём разбираться заново. Хотя в сравнении с тем, что теперь творилось вокруг Артёма, тот случай казался совсем смешным.
 
В общем, послужной список выглядел не очень убедительным – но не мешал Артёму быть спокойным сейчас.
Вот только он не спал. И ещё этот шрам на виске. Если попадут – и он снова разойдётся? Примут его опять в лазарет? Скорей всего нет. Будет ходить с мозгами наружу, пока все не вытекут.
“А драться с кем? – размышлял Артём. – Неужели с этим в очках? Очки-то он снимет? Хорошо б он вообще не видел без очков”.
Спортивную базу решили делать за монастырём. Возле нового, длинного, ещё без крыши амбара наблюдалась поляна, вроде бы пригодная для игр с мячом; чуть поодаль врыли турник… собственно, всё.
Работали строители – естественно, лагерники: двое – внизу, подавая доски, двое принимали сверху. Десятник, притащив себе откуда-то сена, полёживал внутри амбара и наблюдал. В руках у него был кий, сломанный посередине.
– Здесь будем… – сказал Борис Лукьянович, близоруко осматриваясь: у него с собой была папочка, положить её было некуда.
Он присел на корточки и переписал себе в захватанную грязными пальцами ведомость всех приведённых из двенадцатой роты. Артём заглянул в список – там уже было фамилий тридцать или около того.
– С кого начнём? – спросил Борис Лукьянович и сам тут же выбрал, кивнув Артёму: – Давайте с вас… Говорите, занимались боксом? Насколько серьёзно?.. Впрочем, сейчас увидим… Пиджак, наверное, надо снять? Боксёрских перчаток у нас нет, зато я нашёл вот такие замечательные варежки… Примеряйте. Хорошо? На варежки, в свою очередь, мы приспособим… ру-ка-ви-цы! За неимением спортивного – рабочий инвентарь, хо-хо.
“Какой интеллигентный человек, неужели он сейчас будет меня бить по лицу? – с доброй насмешкой думал Артём. – Раз рабочий инвентарь, дал бы мне черенок от лопаты, всё фора была бы…”
Единственное, что Артёму всерьёз не нравилось, – так это навязчивое внимание строителей, забросивших свою работу и о чём-то пересмеивающихся.
– А что, у вас простой? – спросил Артём десятника: с недосыпа он часто вёл себя как подвыпивший.
– Занимайся своим делом, у них перекур, – ответил десятник недовольно.
– Не обращайте внимания, – сказал Борис Лукьянович тихо. Он вообще был настроен очень приветливо и добродушно, но чувство веского достоинства слышалось за каждым его словом. Артём уважал таких людей.
– Прямо здесь будем? – спросил Артём, когда Борис Лукьянович, тоже надев варежки, а на них рукавицы, бережно снял этими лапами очки и передал их стоявшему рядом лагернику из двенадцатой, выдавшему себя за бегуна и прыгуна.
– Можем выйти на улицу, – сказал Борис Лукьянович, с костным хрустом разминаясь.
Хруст был впечатляющим.
“Если он так хрустит, – зябко подумал Артём, – можно представить, какой от меня сейчас хруст будет стоять”.
Для виду он поскакал на одной ноге, на другой, сразу понял, что его слишком качает, и начал разминать себе шею и голову, будто пытаясь её выкрутить или вкрутить.
“Надо было за бегуна себя выдать, – подумал напоследок Артём. – Хотя бы не стали бить по голове…”
Борис Лукьянович повёл бой неспешно и бережно, только намечая удары. Через полминуты Артём уже успокоился, а через минуту подумал с некоторым раздражением о противнике: “…Так уверенно ведёт себя, словно и подумать не может… что я могу его сбить…”
Неожиданно для себя Артём перешёл в наступление, был встречен прямым в голову, но не унялся и, настырным рывком сблизившись, провёл “двоечку”.
Борис Лукьянович не шелохнулся, а, напротив, с довольной улыбкой кивнул: продолжайте, продолжайте, очень неплохо.