Поворот за мостом (СИ)

Аксель сидел на крыльце, опустив голову, и выпускал изо рта рваные клочья сизого дыма, которые вились вокруг его темных волос подобно нимбу. Одну руку он держал зажатой между коленей, и слегка покачивался взад-вперед: казалось, еще немного, и рухнет на землю.
Что ж, попалась. Скрываться больше не было смысла; я поставила корзину на деревянный настил у двери, спустилась по ступенькам и вытянула вперед ногу, чтобы сполоснуть ее под струями, хлещущими из водосточного желоба.
Я сразу решила, что он смертельно пьян, и от этого разозлилась: кем надо быть, чтобы в таком виде сесть за руль?
— Похвальное рвение. Работаешь даже так поздно, — глухо произнес он, и голос его, на удивление, был вполне ровным, как у трезвого человека.
— Тебе бы тоже не помешало делом заняться, — желчно произнесла я.
Он усмехнулся, но совсем не весело, и ничего больше не сказал.
Я подхватила свою корзину с бельем и, гордо задрав нос, прошла мимо него к двери; я оставила ее открытой, захлопнув только сетку от москитов, так что пришлось взять ношу одной рукой и изловчиться, чтобы дотянуться до ручки.
И тут я замерла: на старой, облупленной и давно потерявшей свою белизну краске, которой был выкрашен дверной косяк, явственным зловещим пятном алел отпечаток. Словно египетский иудей пометил свой дом кровью ягненка, чтобы божья кара не забрала его первенца, или как будто кто-то мазнул нечаянно кистью, испачканной красными чернилами. Я была уверена, что, когда я выходила из дома, этой отметины не было.
Я медленно перевела взгляд на Акселя.
Он не смотрел на меня, только сидел, ссутулившись, на скамье и глядя прямо перед собой. В его зубах была зажата тлеющая сигарета.
Руки он держал опущенными, но даже в тусклом желтом свете лампочки, освещающей крыльцо, было видно, что он пытается их спрятать. Или, может быть, сжать, чтобы…
— Господи, — пробормотала я, потому что теперь заметила несколько темных капель на деревянном настиле прямо под его ногами.
— Иди спать, — неожиданно резким, приказным тоном бросил он мне. — Просто. Уйди.
Я не шелохнулась.
— Что случилось?
Каким бы он ни был подлецом, оставить вот так истекать его кровью на пороге я не могла.
Аксель, разумеется, ничего мне не ответил; я убрала корзину и, присев перед ним на корточки, осторожно потянула его руки на себя.
Он посморщился от боли, но вырваться, должно быть, у него не было сил.
Одна ладонь его была перепачкана кровью, но невредима. Вторую же он обмотал чем-то вроде полотенца. Оно было мокрое от дождя и все в грязно-рыжих разводах.
— Что-то ты зачастил кровоточить при мне, — попыталась пошутить я, припомнив недавний инцидент с его носом, хотя мои руки слегка тряслись от тревоги. — Я правильно понимаю, что вызвать сюда скорую не вариант?
— Ты можешь просто оставить меня в покое? — он попытался подняться на ноги, но тут же побледнел, как полотно, и пошатнулся. Явный признак кровопотери.
Моргнув искорками, окурок улетел во тьму и погас. От Акселя пахло табачным дымом и кровью, но не алкоголем.
— Если придется зашивать, я тебе не помощник, сразу говорю, — я пыталась не обращать на него внимания и аккуратно подтягивала к себе его руку, чтобы оценить тяжесть повреждений. — Нужно обработать рану…
— До чего же ты… Как ты тогда сказала? Навязчивая? Прилипала?
Мои губы дрогнули в улыбке.
— Ладно, “докучливая” тоже сойдет. Сделаю скидку на то, что ты, должно быть, при смерти.
— Ты мое наказание, да? За какие такие грехи?
Странно: мы так мало знакомы, а я уже слышала этот тон. Признаюсь, от него у меня что-то защемило внутри. Дело было не в словах, а в том, как он это произносил. Без злобы, а устало и с непомерной, леденящей внутренности тоской. В кино таким тоном герои, умирающие на поле боя, говорят: “Брось меня и иди”.
— Не мешай, — попросила я почти веселым, на грани с истерикой, голосом. Почему-то казалось важным подбодрить его, сделать вид, что ничего серьезного не случилось. Я чувствовала, что, если начну вслух ужасаться или жалеть его, Аксель оттолкнет меня и уйдет, а этого допустить нельзя, потому что ему нужна была моя помощь, готов он ее принять или нет.
 
Я распутала, наконец, кокон, в который была обмотана его ладонь, и едва удержала на языке вскрик.
Кровотечение уже почти остановилось, но порез был свежим. Что-то острое рассекло его ладонь от середины и до ребра: кожа по краям раны разъехалась в стороны, обнажая бордовую, глянцевую поверхность мышцы.
Выглядело это так, словно Аксель пытался выхватить у кого-то нож, дернув за лезвие со всей силы.
Поножовщина? Я, пожалуй, не удивлюсь.
— Как это произошло? — сглотнув, спросила я.
— Ну, мисс Недотрога, тебе это знать совершенно необязательно.
Он вырвал из моих пальцев свою руку, прилагая заметные усилия, чтобы не поморщиться и не застонать от боли.
— Иди спать, — повторил он, и, помолчав немного, добавил: — Я сам справлюсь.
— Хватит строить из себя крутого парня, — миролюбиво сказала я. — Я помогу забинтовать руку. Ну, или ампутировать, если придется.
Он не рассмеялся, да я и сама понимала, что шутка прозвучала глупо. Но, разнервничавшись, я могла и не остановиться, так что решила предупредить об этом Акселя:
— Я иногда начинаю глупо шутить из-за стресса, — я открыла дверь и жестом пригласила его войти в дом. Аксель недоверчиво покосился на меня, словно перспектива провести ночь на крыльце под дождем была куда более привлекательна. — Ну, знаешь, смех — одна из главных защитных функций психики.
На самом деле, переживая эмоциональный всплеск, моя нервная система выдавала не только дурацкие шутки. Только об остальных своих “защитных функциях” я решила умолчать.
— У тебя, значит, стресс из-за меня? Что ж, я польщен, — его губы растянулись в самодовольной улыбке. Я этого не видела, потому что шла по коридору впереди него, но почувствовала.
— Нет, ты тут ни при чем. Переживаю, что мою комнату окончательно затопит этой ночью, — и тут я почти не солгала.
— Тут нет ничего твоего.
— О, ты такой гостеприимный.
— Сложно быть гостеприимным с тем, кого ты вообще не звал.
Я проигнорировала это замечание, и, войдя на кухню, сразу направилась к нужному шкафчику за аптечкой.
Аксель, вместо того чтобы сесть за стол и смиренно дожидаться помощи, достал с одной из полок уже знакомую мне бутылку и стеклянный стакан.
— Не стоит, — сказала я, но он, разумеется, не послушал и плеснул себе щедрую порцию горячительного.
— Вместо обезболивающего, — насмешливо пояснил Аксель и выпил залпом.
Я не знала наверняка, но была уверена, что алкоголь и резаные раны — вещи плохо совместимые. Впрочем, его жизнь — не моя. Плевать.
Хотя смутное подозрение, что, будь мне на самом деле плевать, я бы не стала бегать вокруг него с аптечкой, лениво шевельнулось где-то на окраине моего сознания.
Аксель попытался забрать у меня бинт, но травмированная рука плохо его слушалась, так что ему пришлось ждать, пока я сделаю все сама. Вид у него при этом был такой, словно это он делал мне одолжение, позволяя помочь ему.
Ладони Акселя были теплые и шершаво-грубые от тяжелого физического труда.
Я заметила, как стоически он пытается не показать, что ему больно. Только когда я случайно задела ватным тампоном край пореза, очищая и обрабатывая кожу вокруг раны антисептиком, он тихо зашипел сквозь зубы. Можно подумать, я высмеяла бы его, если бы он взвыл от боли. Сама я с таким порезом, наверное, уже хлопнулась в обморок или звонила бы в службу спасения, вопя, что умираю.
Не знаю, зачем, но я подула на порез.
Аксель хмыкнул, заметив это, и я рассердилась.
— У тебя дрожат руки, — сказал он, — если боишься вида крови, может, не стоило…
— Боже, помолчи, пожалуйста, — одернула я его.
— Как скажешь, мисс Недотрога.
Ему, очевидно, доставляло удовольствие мое новое прозвище, потому что по моему лицу можно было прочесть, что я от него не в восторге.