Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4. (СИ)
На меня накатил приступ красноречия. Соображения о балансе между сословиями, о должности государя как верховного арбитра, о значении городских промыслов и торговли в государственной экономии - легко изливались словами, понятными даже двадцатилетней красавице. Как ни удивительно, оная красавица слушала: похоже, удары судьбы пробудили в ней дремавший доселе разум. Дети, которым все блага земные достаются по праву рождения, не чувствуют нужды в упражнении ума и воли. Только ледяная купель невзгод выявляет, кто из них годен к суровым испытаниям жизни.
- Не все потеряно, цесаревна. Люди знают, чья в тебе кровь, и никакой Тайный Совет сего не изменит. Ты моложе тетушки семнадцатью годами, крепче здоровьем... Уж не стану говорить, кто из вас красивей. Только надо многому научиться - и не забывать, что фортуна благоволит предусмотрительным.
Неуверенная, но благосклонная улыбка была мне ответом.
Сей разговор не преследовал дальних политических видов: скорее, в нем выплеснулась обида, сходственная с лизочкиной. Ненужность моя нынешним властителям чувствовалась на каждом шагу. Разве что взашей не гнали. Ответить переходом на сторону врагов Голицына? При всей обоснованности подобного шага, он все-таки отдавал предательством. 'Чума на оба ваши дома', повторял я себе; а Татищеву при следующей встрече сказал, что готов служить России при любом устройстве правительства. Единственным лекарством от уныния служили приватные дела.
Изобилие свободных денег позволило развернуть ряд прожектов, отложенных ранее по недостатку средств. В Тайболе начали отлаживать новый способ сварки ружейных стволов. Никифор Баженин заложил для меня два новых судна по французским чертежам. Возобновились опыты с винтовальными ружьями.
За время моего отсутствия новоманерным фузеям (уцелевшим только в Низовом корпусе) был нанесен тяжкий, хотя и непредумышленный, удар. 'Верховники' упразднили Преображенский приказ, сей мрачный памятник минувшей эпохи, не подумав (а вернее, просто не зная), что единственная лаборатория, изготовляющая 'очищенную селитру', как раз при этом учреждении и состоит. В видах сохранения тайны, лишь двое мастеров владели секретом. Один из них сразу по выходе в отставку помер, другой исчез без следа: судя по дальнейшему, не перебежал на службу враждебной державы, а просто, наскучив неволей, спрятался. Это дворянину в России никак не затеряться - мужику запросто.
Так что пришлось самому восстанавливать полузабытые химические тонкости, а потом учить им новых работников. Как и двадцать лет назад, присущая русским людям беспечность доставила много хлопот: не обошлось без отравлений и взрывов. Зато обнаружились любопытные свойства ядовитой эманации, не замеченные мною раньше из-за чрезмерной целеустремленности. Она сильнейшим образом обесцвечивала краски и чернила, отбеливала бумагу и ткань, а в малом количестве оказалась превосходным средством от насморка. Ничего удивительного: многие яды оборачиваются лекарствами при надлежащей дозировке. Недрогнувшей рукою я лишил род человеческий этих благ, под смертною казнью обязав посвященных молчать. Для выработки надлежащей аккуратности заставил помощников очищать полученную субстанцию способом двойной перекристаллизации с нагревом раствора до кипения и охлаждением на льду - и был вознагражден. Смесь псевдо-селитры с размолотой серой и толченым кремнем теперь не портилась от времени! Ну, если в сухости держать, конечно.
Впрочем, срочной нужды в ударных воспламенителях армия не заявляла: после исчезновения оных новоманерные ружья переделали под кремневый замок и единственный зарядный вкладыш. Судя по докладам Левашова и Румянцева, оставшейся огневой мощи вполне хватало. Грешным делом, подумалось: может, и правильней будет отступить на столь удобную позицию? Делать оружие сравнительно дешевое и не требующее сверхъестественных усилий для поддержания в годном к бою виде. Кроме того, ожидали воплощения новейшие инвенции.
Во-первых, я готовил на испытание ружье де ла Шометта (куда деваться от гугенотов?!), запатентованное в Англии лет восемь назад. Казнозарядное, нарезное, довольно остроумной конструкции. Вопрос был, сколько оно прослужит в грубых солдатских руках. Во-вторых, мнилось возможным упростить и ускорить заряжание обыкновенных дульнозарядных штуцеров, используя эффект Лейтмана. О сем последнем стоит сказать подробней.
Санкт-Петербургская Академия, созданная Блюментростом и Шумахером по указу Петра Великого, мне тогда представлялась не скажу, чтобы совсем ненужным - но преждевременным и не вполне уместным заведением. Примерно как золотая пряжка на лохмотьях нищего. Чисто немецкий анклав, от профессоров до студентов, - какая польза России от обучения немецких юношей на русские деньги? Десяток школ, уровня Навигацкой, был бы полезней. Однако среди академиков и адъюнктов затесались несомненные таланты: Даниил Бернулли, Леонард Эйлер и ряд других, помельче. Профессор механики и оптики Иоганн Лейтман звезд с неба не хватал, зато интересовался штуцерной стрельбою и сделал ряд интересных наблюдений. Одно из них касалось продолговатых пуль.
Он заметил, что свинцовый цилиндр (длиною в два калибра и более) претерпевал в момент выстрела небольшое, но заметное сжатие по продольной оси и одновременно чуть утолщался. Этого хватало для вхождения в нарезы, если первоначальный зазор между пулей и стволом не превышал одной точки, сиречь десятой части линии. При надлежащей аккуратности изготовления того и другого, виделось возможным заряжать штуцер без пластыря и молотка - с такой же легкостью, как обыкновенный мушкет. Помимо прямого результата, успех означал бы мое торжество над Брюсом и Минихом (обоими сразу!), которые не оценили находку, хотя знакомы были с Лейтманом гораздо ближе. Уже ради этого стоило продираться сквозь жуткие дебри готического шрифта, коим отдруковал чудаковатый немец свой прошлогодний трактат.
Еще до Рождества, сразу после разбойничьего набега, я скупил соседние с компанейским домом владения. Весь квартал: чего мелочиться?! Лишние постройки снес, остальные приспособил для своих нужд. Архитекторы и строительные подрядчики вились, как пчелы вокруг сладкого, ожидая заказа на дворец с обширным парком. А вот им шиш! В середине участка, с письменного дозволения губернатора Плещеева, устроено было небольшое стрельбище. Короткое, шагов на двести. По периметру - жилье и мастерские для вызванных с завода оружейников. Работа пошла! В иные дни пальба стояла, как на поле брани: теперь и самый бесстрашный разбойник не отважился бы перелезть высокий забор.
Когда новая государыня въехала в Москву, я спохватился и велел притихнуть на время. Но было поздно. Нелепые слухи успели расползтись. Одни говорили: Читтанов готовит команду головорезов, чтобы перебить 'верховников' прямо на присяге в соборе; другие, напротив, утверждали, что сей отряд предназначен для защиты Голицыных от их врагов. Моим оправданиям никто не верил. Даже императрица спросила на одном из первых официальных приемов: 'С кем это вы, генерал, воевать собрались?' 'С кем Ваше Императорское Величество прикажет', - вылетел мгновенно из моих уст придурковато-бравый ответ, и в ту же секунду всплыло в памяти, что объявление войны и заключение мира отнесено пресловутыми 'кондициями' к компетенции Совета! Князь Василий Лукич готов был просто испепелить меня взглядом - однако огнеметательной силы недостало. Несколько дней и ночей прошли тревожно, в опасении ареста. Нет, тишина! Сторонники аристократического правления сами боялись нарушить резкими мерами шаткое равновесие. Во знаменитый день восстановления самодержавства я держался в стороне и ничего не подписывал - тем не менее, в память сей необдуманной фразы, причтен был к наиболее благонадежным. Правда, в новоназначенный состав Сената не попал: туда включили только российских подданных; из иноземцев - одного Остермана. Где уж мне состязаться в пронырливости с Андреем Ивановичем! Пришлось довольствоваться членством в Военной коллегии.