Японская разведка против СССР
Что касается Растворова, то ЦРУ разработало для него легенду-биографию и выдало документы на имя Мартина Ф. Саймонса, родившегося в 1924 г. в Тегеране. Это было сделано прежде всего для его безопасности, т. к. американские спецслужбы опасались, что «длинная рука» советской разведки может найти и покарать предателя в США. В соответствии с этой легендой, чтобы каким-то образом объяснить свой сильный акцент в английском языке, Растворов до конца своих дней говорил окружающим, что родился в Тегеране и что его отцом был датчанин, а мать — русской. В США якобы он переехал после смерти родителей. Правда, на вопросы дотошных собеседников, пытавшихся что-либо выудить о его датских корнях, он не отвечал, стараясь перевести разговор на другую тему.
Как обычно бывает с подобными перебежчиками в США, ЦРУ с самого начала приставило к Растворову своего оперработника с одной стороны для оказания ему всяческого содействия для безболезненного привыкания к «американскому образу жизни», а с другой стороны — для его охраны и наблюдения за ним. Этим человеком оказалась женщина Хоуп (Надежда) Макартни. Через некоторое время они поженились, и у них родились две дочери. Однако в конечном счете этот брак распался.
В 1959 году Саймонс-Растворов по специальному решению конгресса США получил американское гражданство. На первых порах американская разведка использовала его как специалиста по КГБ. Иногда он читал лекции и проводил беседы с молодыми сотрудниками ЦРУ о методах борьбы с КГБ. С течением времени, когда ЦРУ он стал не нужен, Растворов занялся электронным и ресторанным бизнесом. Это давало ему возможность хорошо одеваться и ездить на дорогих автомобилях. Он иногда даже выезжал в Европу покататься на горных лыжах. После развода Растворов поселился в пригороде Вашингтона Маклейн, недалеко от штаб-квартиры ЦРУ, где проживал один. Последние три года после перенесенной на ноге операции он был прикован к постели, и семья поместила его в дом престарелых.
До самой своей кончины Растворов опасался за свою жизнь, так как после побега военный трибунал в Москве в 1954 году заочно приговорил его к смерти, и даже после развала СССР он постоянно ждал возмездия за предательство.
В 1994 году Японская телевизионная корпорация (NHK) сняла документальный телевизионный фильм по случаю 40-летия со дня побега Растворова. Один из нас консультировал съемки этого фильма в Москве. Японцам удалось встретиться с Растворовым в вашингтонской гостинице «Маклейн Хилтон» и взять у него интервью. В запечатленном на пленке таинственно-зловещем силуэте 72-летнего беглеца трудно узнать бывшего симпатичного и элегантного советского разведчика. Его жизнь прошла в постоянном страхе. Его хозяева в ЦРУ хотя иногда и продолжали прибегать к его услугам как бывшего советского разведчика, однако относились к нему как к перебежчику. Как правильно сказал о Растворове один из бывших американских разведчиков, «предатель не может вызывать уважения…». От себя мы хотели бы добавить окончание этой фразы: «…независимо от того, какими мотивами он объясняет свое предательство».
После побега Растворова по указанию Н.С. Хрущева была срочно создана комиссия, которую возглавил первый заместитель министра внутренних дел генерал-полковник И.А. Серов. Наряду с выяснением обстоятельств измены Растворова комиссия «выявила серьезные недостатки в работе МВД». Напомню, что МВД в том его обличье было создано после смерти Сталина в марте 1953 года и его возглавил Л.П. Берия. Это была трудно управляемая громоздкая организация, объединившая все силовые структуры, но она представляла большую опасность для партийной верхушки.
Поэтому побег Растворова пришелся как нельзя кстати для разгона МВД. Не требовалось особых трудов доказать это, и уже в марте 1954 года МВД было реформировано и генерал Серов возглавил вновь созданный КГБ, в подчинение которого была передана и внешняя разведка.
После появления в «Совершенно секретно» статьи о Растворове в Москве объявилась его бывшая жена-балерина, по милости которой и сбежал муж. Она очень обиделась, что я написал о ее близких отношениях с Лаврентием Берией. Я бы очень хотел, чтобы дело не закончилось только устным выражением недовольства. Галина Андреевна предъявила по телефону мне претензии, что я назвал ее любовницей Лаврентия Павловича, и грозила, что подаст на меня в суд. Я обрадовался этому и сказал обиженной даме, что обязательно буду добиваться, чтобы суд был открытым, и хочу пригласить на него японских и американских журналистов. К сожалению, истица больше не звонила, а суд не состоялся.
В США у Растворова остались две дочери, а в Москве проживала одна. «Совершенно секретные» ассоциации бывших американских и советских разведчиков быстро подсуетились и организовали в Москве встречу трех сестер.
«Артур» — «Вьюн»
В конце шестидесятых годов (более точную дату не помню) мой товарищ по работе Игорь Андреевич Севастьянов, человек трудолюбивый как на работе, так и в домашних делах, скромно сообщил, что он завербовал перспективного агента, советского гражданина, который работал в Москве в Комитете защиты мира (КЗМ). Вновь приобретенный источник информации, который избрал себе псевдоним «Артур», хорошо владел японским языком и имел выход на интересовавших нас объектов, ибо часто бывал на устраиваемых японцами приемах и имел с ними связи по работе. Он был скромен, дисциплинирован и писуч. Как раз то, что надо. Ну как тут по-доброму не порадоваться за приятеля?
Через некоторое время начальник отделения Газизов сходил с Севастьяновым на контрольную явку с вновь приобретенным агентом. «Артур» ему «показался», и начальник стал работать с ним непосредственно. Что ж, это его законное право.
Агент поддерживал дружеские отношения с двумя молодыми японскими дипломатами Катэямой и Тавамацу, о встречах с которыми подробно и красочно описывал в своих сообщениях. Указанные японцы и теперь работают в МИД Японии на солидных должностях. Знакомство с «Артуром» нисколько им не помешало продвижению по службе. А может быть, еще и способствовало этому? Ибо неизвестно, кто из них больше писал друг о друге — японцы о нашем агенте или он о них.
Крайне удовлетворенный работой с «Артуром», Газизов любил поучать нас, что именно такой агентурой и нужно располагать, чтобы взять японских разведчиков «за бока».
Правда, порой бывали и осечки. Так, однажды «Артур» засиделся допоздна в гостях у Тавамацу, и гостеприимный японец предложил переночевать у него. Так как у японского дипломата было только одно спальное место, то гость улегся в одну кровать с хозяином.
Подробности этого ночлега неизвестны, однако в очередной своей депеше «Артур» донес, что, по всей вероятности, Тавамацу гомосексуалист, ибо во сне пытался его обнимать, но, правда, не опорочил. Нужно быть опытным сексологом, чтобы по неосознанному поведению человека во сне сделать вывод о его индивидуальных отклонениях.
Но Газизов сделал однозначный вывод, что Тавамацу — японский гей, что тщательно скрывает от руководства японского посольства. Обуреваемый какими-то мыслями или замыслами, Газизов, шагал по кабинету и, радостно потирая руками, поговаривал:
— Ну, голубчик, скоро мы тебя прихватим тепленького!
Странно, что чекистский «Фрейд» убедил руководство контрразведки и оно поверило писаниям «Артура», что показали последующие события.
Случилось, как в сказке: Тавамацу, который до этого не увлекался путешествиями по Советскому Союзу, вдруг решил прокатиться на несколько дней в Тбилиси. Получив такие данные, Газизов убедил руководство, что пришла пора действовать, и в КГБ Грузинской ССР была отбита грозная телеграмма с просьбой оказать особое внимание японскому гостю. Главным в ней была рекомендация найти для амурных дел симпатичного «голубого» грузина.
Через некоторое время, когда японский путешественник возвратился в Москву, был получен и ответ от грузинской контрразведки. Газизов пренебрег вопросами конспирации и с хохотом зачитал нам грузинский ответ. Я не могу припомнить дословный текст, но смысл был примерно такой.