Аквариум(СИ)

Хохотал он долго. Хлопал по полу ладонями и пятками, бился затылком о железную створку и хохотал. Из глаз текли слезы. «Только со мной! — крутилось в голове заевшей пластинкой. — Только со мной, бля, такое могло произойти!»
Прибежал испуганный охранник, размахивая дубинкой. Остановился, узнав Егора, пробормотал что-то насчет пьяных идиотов и убрался восвояси.
Наконец истерика закончилась. Егор молча сидел перед распахнутыми воротами гаража, который должен был стать его могилой, и курил. В тишине паркинга негромко щелкал остывающий металл подкапотных агрегатов.
— Значит, не судьба! — вслух сказал Егор. Затушил бычок, поднялся на ноги. — Будем деградировать дальше…
* * *
Дождь кончился. Воздух был холодный, прозрачный и пьяняще свежий.
Егор шел по осеннему вечернему городу, опустив голову и засунув руки в карманы куртки. Куда он шел и зачем, было неизвестно ему самому. Ему вообще было ничего неизвестно. В голове гоняла по кругу песня «Гуд бай, Америка». Больше там не было ничего.
Машинально, он старался не наступать в лужи, но все равно постепенно ноги промокли насквозь и начали мерзнуть. Эти неприятные ощущения стали тем крючком, который зацепил его блуждающее где-то сознание и вернул обратно в тело. Егор остановился, оглядевшись. В полузабытьи он отмахал километра четыре и находился сейчас на круто спускающейся к Реке улице Луговой. Внизу была вторая очередь набережной, место, где он последнее время старался не появляться. Но ноги сами принесли его сюда, поэтому Егор решил, что не стоит идти наперекор судьбе, она сегодня явно сильнее. Он пошел вниз, к Реке. Она оставалась той немногой частью мира, которая еще что-то для него значила. По пути заглянул в супермаркет, купил там бутылку дешевой водки и маленькую коробочку сока. «Жалко, что не Шестерочка, — подумал Егор, подходя к кассе. — Интересно было бы зайти».
Набережная и пляж были пустынны. Ни души. Еще бы, в такую погоду. Егор спустился по гранитным ступеням, зачем-то разулся и, утопая в мокром песке по щиколотку, побрел к деревянным лавкам у воды, которые еще не успели убрать, хотя пляжный сезон официально был давно закрыт. Уселся на промокшее насквозь сидение, налил полстакана водки, поднял, посмотрел на Реку и, сказав самому себе, «С днем рождения», опрокинул его внутрь. Алкоголь обжег пустой желудок, изнутри начало подниматься кусачее тепло. Егор выпил еще, открыл сок, залив пожар в пищеводе яблочным концентратом, и осмотрелся.
Сзади зажигались городские огни. Шуршали машины по лужам Речного проспекта, мигали светофоры, автобус, полный народа, отъезжал от остановки, где-то тихо играла музыка. Широкая полоса набережной с облетевшими деревьями будто делила мир пополам. Яркий и шумный за ней, здесь он превращался в темный и безжизненный. Пустой пляж одиноко тянулся в обе стороны. Из песка сиротливо торчали кабинки для переодевания, солнцезащитные грибки, турники. Речная вода, кажущаяся в сумерках серой, лениво накатывала на берег. На той стороне чуть заметно темнела полоса леса. Гор видно уже не было. Егор был словно отрезан от остального шумного веселого человечества неосязаемой, прозрачной, но непреодолимой стеной.
Он налил себе еще, встал и со стаканом в руке зашел по колено в воду. Река, еще хранившая память о прошедшем лете, была намного теплее воздуха.
«А если я сейчас решу утопиться, вода высохнет или превратится в лед?» — подумал опьяневший Егор. Обернулся и вздрогнул. Перед ним, прямо около его лавки, стояли темные колеблющиеся фигуры. Высокие, метра четыре, тощие, горбатые, как те три набивших оскомину тополя на Плющихе. Стояли и пялились на Егора светящимися, желтыми, вытянутыми глазами. Их взгляды пронизывали насквозь. Они всегда были рядом, вдруг вспомнил Егор. Как будто в темных комнатах памяти неожиданно зажегся свет. Они шли за ним по пятам из гаража, в самом гараже они, скрючившись, прятались по углам, дома, когда он валялся в медикаментозной коме, они молча возвышались над его кроватью, до этого, когда он последний раз гулял по набережной с дочерью, они шагали, держась чуть позади, но не отставая ни на шаг. Они были с ним давно, очень давно, и он видел их, ощущал их присутствие, но почему-то считал это настолько естественным, что просто не обращал внимания. А сейчас ему милостиво разрешили включить определенный участок мозга и осознать их наличие рядом в полной мере. В душе наконец-то появились эмоции, появились обида и ярость.
 
— Как же вы все меня затрахали! — заорал он, пятясь в воду. — Хрена вам от меня надо, пидоры?! Даже сдохнуть спокойно не даете, бля!
Ему ответила вся Вселенная. Как тогда, летом, казалось, что кричат со всех сторон и изнутри.
— Ты есть выбор! Ты есть наше! — это был вопль на том же древнем языке, но на этот раз Егору было разрешено понять смысл сразу.
— Наше!!! — проревело еще раз, и фигуры начали медленно таять в воздухе. Несколько секунд еще висели высоко в воздухе светящиеся миндалевидные пятна глаз, но потом и они, потускнев, исчезли.
Остался только Егор, севший от неожиданности в воду, но так и не выпустивший стакан с водкой. Он ошарашенно перевел взгляд с исчезнувших чуваков на стакан, залпом выпил его, а потом снова заорал в пустоту:
— Ваше, бля! Ага! Хер вам в рыло, а не ваше!..
Посидев немного в воде и отдышавшись, уняв колотящееся сердце, Егор встал, нетвердой походкой дошел до лавки и сел, обхватив голову руками.
Все! Пора в дурдом! Столько всего и сразу на одного бедного проектировщика…
Он поднялся, взял ботинки, и оставив на лавке недопитую бутылку водки на радость бомжам, побрел в сторону дома прямо по береговой линии. Идти было далеко и холодно, но Егору было все равно. Река обдавала его босые ноги теплой водой, а он шел и шел, опустив голову, не думая ни о чем, бессмысленно напевая песенку про Америку. Снова пошел дождь. За его пеленой полоска противоположного берега совсем исчезла, и Егору стало казаться, что он идет вдоль океана. Ледяные капли падали на голову, затылок и ручейками стекали под воротник, оставляя на теле холодные дорожки.
  
7
 
Холодная вода. Нет. Не холодная. Ледяная. Текла по моей голове, спине, груди.
Я медленно приходил в себя. Ощущения были, словно с дикого похмелья. Основательно подзабытые, но от этого не менее отвратительные. Голова просто раскалывается от боли, в ушах — шум, все тело ноет и мелко трясется. Не хватает только запаха перегара.
Сверху снова полилась вода. Много, от души. Стало получше, получилось разлепить тяжелые веки и приоткрыть глаза.
Мокрый пол, покрытый белой керамической плиткой. Больше ничего не видно, так как голову пока поднять не могу. Судя по ощущениям в теле, я прикован за вывернутые руки к чему-то за спиной и безвольно свисаю, касаясь босыми ногами плитки. На мне только штаны. Ладно хоть совсем не раздели…
— Еще полить? — раздался мужской голос.
— Хватит пока. — ответил другой, тоже мужской, хриплый, властный. — Табуретку ему подставь, а то так и будет болтаться, как говно в проруби.
Вокруг послышалась какая-то возня, потом меня грубо потянули за ремень, так что суставы вывернутых рук взорвались острой болью, а потом сильно толкнули в грудь. Я упал задницей на твердую поверхность, оказавшись в сидячем положении. Поставил затекшие ноги на пол, оперся спиной и головой обо что-то холодное и железное. Ой, как хорошо! Еще бы руки опустить…
Снова разлепил глаза. Небольшое квадратное помещение с низким потолком. На полу — плитка, на стенах тоже, метра на два, выше — белая масляная краска. Ее же покрыт потолок, с которого свисают длинные лампы дневного света. Вдоль стен стоят больничные каталки. Слева открытая дверь, за которой видно уходящий вдаль широкий коридор. Явственный запах больницы. Бля, я что в морге?
 
Передо мной стояли люди в зеленых камуфляжных штанах и таких же майках. Много. Человек восемь. Смотрят нехорошо, даже враждебно. В основном — мужики, хотя есть и две девушки. Одна — высокая блондинка с короткой стрижкой, лет тридцати, ничего так; вторая… О! Вторую я уже видел!