Аквариум(СИ)
— Две тысячи шестнадцатый, — не понимая к чему он клонит, ответил я.
— А теперь, прикинь, — и я тоже. И Борода, и Валуев, и Бабушка, и Светик, и Серега с дядей Мишей, мир их праху, все — из две тысячи шестнадцатого года. Хотя местный стаж у всех разный.
— Ни хрена себе! А почему мне не сказали?
— А мы с Бородой никому не говорили. Просто спрашивали год у новичка, потом важно кивали и все. Зачем вопросы плодить. Тут их итак завались, вопросов этих…
— То есть получается, время здесь и там по-разному идет? — спросил я.
— Блин, Егор! Опять ты со своим «там»! Ты выслушай сначала все до конца, потом будешь выводы делать… Если получится… — усмехнулся Леший. — Короче, большинство людей, которых я знаю или знал, — попали сюда, а точнее помнят, что попали, из шестнадцатого года. Так сказать, наши современники. А Сашок, например, говорил про две тысячи четвертый. И все, с кем он здесь пересекался еще до нас, которые в большинстве уже померли или пропали, тоже были оттуда. А совсем старые из тех, ну это уже чисто со слов Сашка, ну и еще пары пердунов на Рынке, знали старичков из тысяча девятьсот девяносто второго…
— Двенадцать лет… — подсчитал я.
— Именно! — увлеченно подхватил Леха. — Как в армии призыв, духи, слоны, деды и дембеля! Только не каждые полгода, а каждые двенадцать лет. И не одновременно все прибывают, а как-то распределяются по этим двенадцати годам. Дальше — сложнее. Про восьмидесятый или шестьдесят восьмой я ни от кого не слышал. Нету, к сожалению, таких, кто мог бы точно подтвердить, что мол, да, так всегда было. Не доживают просто. Мало у нас долгожителей…
— То есть, ты предполагаешь, что в этом мире… — опять начал подытоживать я.
— Да ничего я не предполагаю! — перебил меня Леший. — Я с тобой делюсь исключительно своими наблюдениями, основанными на реальных фактах. На том, что я сам видел и слышал за время, здесь проведенное. Ты пока не думай глобально про весь мир. Мы же дальше чем на шесть-семь километров от Сарая и не уходили никогда, вот и попробуй ограничить этот свой мир таким радиусом. Мы не знаем, что происходит за Городом. Мы даже про соседние районы мало, что знаем. Да, приходят на Рынок оттуда люди очень редко, рассказывают, что есть там у них свои рынки, свои кланы, свои Уроды. Вообще, иногда такое расскажут — волосы дыбом, наши места после этого раем кажутся. Но все это на уровне слухов, не более. Я же пытаюсь выстроить устойчивую логическую схему, которая опирается на конкретные факты, почерпнутые из исследованного непосредственно нами пространства. Бля, щас язык сломаю!
Судя по звукам, доносящимся из темноты, Леший приложился к баклажке и начал жадно пить. Я молча сидел, ожидая продолжения лекции.
— А теперь самое главное. — громко рыгнув, наконец продолжил он. — Только это — чисто между нами. Хотя, может ты и сам давно догадался… Итак — по порядку. Помнишь спайдермэна в носках?
— Да…
— Дядю Мишу?
— Ну?.. Я так понял, его кто-то укусил. Он ведь в Урода превращался?
— В него самого. Только я думаю, что никто его не кусал… А еще я видел одного зверька с татуировками на плечах, а у другого был проколот пупок, причем висюлька в нем еще была. Золотая, типа ангелочка. Бабская, короче… Да на каждом из них, если хорошо поискать, можно найти доказательства. Только мы же обычно не ищем, а в капусту крошим… Да, если Горгулья цапнет — тут без вариантов, в кого-нибудь превратишься. Но не всех же она покусала? Я сейчас говорю не про Трассера, Гвоздя, змею эту в Реке, не про Дятла того же, не про остальные явления, которые каждый месяц новые объявляются. Может — они физические или какие-нибудь еще законы этого мира. Или формулы, или боги, хрен поймешь… Но все человекоподобные, типа Волосатых, Уродов, Горгулий и так далее — они точно людями были. Теми, из прошлых двенадцатилетних призывов, которых не съели, а которые сами пропали… А есть и совсем свежие, типа дяди Миши.
Нельзя сказать, что я не догадывался, но верить не хотелось…
— А Борода знает? — не придумав ничего лучше, спросил я.
— Борода?.. — он усмехнулся — А ты видел когда-нибудь его руки?
— Ну да… В перчатках все время.
— Нет, Егорка! Без перчаток видел ты его руки? Кисти, пальцы, ногти? Нет? А я видел…
Я ошарашенно потер затылок. Потом включил фонарь и стал изучать свои руки. Да нет — вроде обычные. Пока…
— А зачем тогда в карантин сажать? Если он знает, что в любой момент тот же Бабушка или я, например, можем в обезьяну превратиться, то зачем этот цирк? Тем более, если он сам…
— Да чтоб спокойней всем было. Меньше знаешь крепче спишь. Про Бороду знаю только я. Ну может Светка еще, хотя вряд ли. Она его на километр бы к себе не подпустила… Вот теперь и ты в курсе… Он ведь давно меняться начал. Началось с рук. Потом зубы… Но больше всего, по его словам, изменений в сознании, в восприятии мира. Он недавно мне сказал, что совсем тяжело контролировать все это стало. Ты, говорит, если почуешь, что не то, застрели меня на хрен, пожалуйста. Где-нибудь на поверхности. А всем скажи, что зверье порвало…
— Значит, мы все… — начал я.
— Все. — сказал Леший. — Все мы станем ими… Если не убьют, конечно. Это обратная сторона нашего бессмертия. Кто-то быстро, как дядя Миша. Кто-то медленно, как Борода. Но вывод напрашивается один. Очень-очень неприятный. Зверьки все эти не из неведомых пространств к нам лезут, а из нас самих…
У меня в голове все перемешалось. Слишком много вывалил на меня Леший. Нельзя так…
— Ну что, не закипели мозги еще? — он включил фонарь и направил луч мне в лицо.
— Выкипели, на хрен, — ответил я, щурясь от яркого света. — Выруби, хорош!..
— Ну, значит место освободилось, — удовлетворенно сказал Леха, выключил фонарь и продолжил. — А теперь послушай мои, повторяю, исключительно мои, скромные выводы. Они тебе толком ничего не прояснят, но могут послужить, так сказать, списком литературы для будущей диссертации. Это ты ведь хочешь все узнать и понять, а не я. Мне, в принципе, итак хорошо. Я привык. Мне здесь даже нравится. Я там, в «твоем» мире, когда со службы вернулся, пил по-черному. Смысла в жизни не видел… А тут и смысл есть — жопу свою беречь каждый день, и, вообще, не скучно, а очень даже интересно…
— Ну и каковы твои выводы, Сократ гребанный? — перебил его я.
— Вобщем, смотри! Существует некое пространство, ограниченное с Запада, в старом понимании сторон света, Рекой, которую нельзя пересечь и противоположного берега которой не видно. Может и нет его больше, океан теперь у нас тут. С Юга это пространство отсечено еще одной рекой — поменьше. Два других направления вроде бы доступны для движения, но пути туда нами пока не проложены по понятным причинам, поэтому по умолчанию проводим границы и там. Сверху небо. Всегда низкое, серое и непроглядное. Солнце, луну, звезды — никто никогда не видел. Природных явлений, типа дождя, снега, града нет. Смены времен года тоже нет, вечный Октябрь. Все это уже ставит под сомнения известные нам с детства постулаты естествознания и астрономии.
Пространство заполнено Городом. Городом, в котором мы все жили или думаем, что жили. В этом городе не ездят машины, потому что в них нет бензина, нету животных, типа собак, кошек, и прочих птиц, а также отсутствует всякая растительность, вроде деревьев, кустов и травы. Есть, конечно их жалкие остатки, но все сухое и увядшее. То есть, такой город можно красиво назвать Мертвым.
— Можно назвать его городом без времени. Ничего не движется, не растет и не живет. — вставил я. — Кроме нас… Но мы, оказывается, не стареем. А время, по сути, это — изменение материи.
— Ну, в принципе, ты прав, однако время все-таки есть. Только оно искусственное. Мы можем отсчитывать его по загадочным сменам дня и ночи и периодам, которые, заметь, раньше приходили через каждые двенадцать дней. Дальше. С определенной периодичностью в этом нашем пространстве появляются новые люди. Никаких детей, никаких древних стариков. Эти люди обладают багажом знаний, навыков и воспоминаний, привязанных к определенному периоду жизни в «нормальном» мире. Свой это багаж или кем-то подкинутый — спорить не будем. Мы перечисляем только проверенные факты. Как они сюда попали, они не знают, что этому предшествовало не помнят. Помнят только год перехода. Тут наблюдается интересная взаимосвязь между мирами. Все, попавшие сюда в течении местных искусственных двенадцати лет, помнят один и тот же год в том мире, например, две тысячи четвертый, а те, кто оказался здесь раньше или позже этого периода, помнят — другой, на двенадцать «нормальных» лет раньше или позже, то есть девяносто второй или шестнадцатый, соответственно… Не запутался еще?