Снежный ком
Ляля очень чутко уловила мое настроение. Она легла рядом, негромко спросила:
— Ты разочарован?
— У меня это впервые, — честно признался я.
— Я знаю, — тихо сказала Ляля. — У меня тоже… таких светлых и чистых дней, как сегодня, никогда не было и, наверное, никогда не будет. Спасибо тебе…
— За что, Ляля? Это тебе спасибо, что простила меня, дурака!
— Молчи…
Ляля снова поцеловала меня, прижалась вся и даже всхлипнула.
— Не могу. Сама не знаю, что со мной.
— Но если тебе сейчас хорошо, почему же ты плачешь?
— Потому что ты глупый, а я еще глупее тебя.
— Это не ответ. Скажи, почему?
— Ничего я тебе не скажу, — с каким-то отчаянием в голосе ответила Ляля и снова принялась жадно и настойчиво меня целовать. Между нами не было ни стеснения, ни стыдливости, но, если по-честному, я все больше тревожился: слишком исступленно, с каким-то надрывом ласкала меня Ляля, как будто жила последний день…
Наконец мы немного успокоились и притихли. Ляля по-прежнему прижималась ко мне, обхватив пальцами мою руку выше локтя. Пульс отдавался ей в ладонь сильными толчками.
— Сердце-то как у тебя бьется, — сказала Ляля, словно бы прислушиваясь не только к моему сердцу, но и к самой себе.
Я незаметно глянул на часы, и Ляля тут же ревниво перехватила мой взгляд.
— Вот видишь!.. Уж и на время посматриваешь… Надоела я тебе?
— Что ты, Ляля… Просто хорошо бы еще сегодня на почту успеть…
Лялька насторожилась:
— Зачем это?
— Маме телеграмму послать.
— Какую телеграмму? Еще что придумал?
— Ну… Телеграмму… Что я женился…
— О, господи! То-то обрадуется твоя мама!
— Ну почему, Ляля?.. Мама всегда желала мне счастья, а я никогда, наверное, не буду так счастлив, как сейчас.
— Вот балда! — с какой-то непонятной мне досадой сказала Лялька. — Ну кто же так делает? Такая телеграмма просто уложит твою маму в постель! Ни кола, ни двора, ни специальности, весной в армию идти, а он: «Мама, я женился!»
— Ну как же, Ляля? Мы теперь муж и жена. Это главное. А остальное приложится.
— Не зли меня, — сказала Лялька. — Интересно, как ты себе представляешь эту нашу с тобой семейную жизнь?
— Ну как? Обыкновенно… С мамой вы подружитесь…
— Хотела бы, — откликнулась Лялька. — Только все мамы, наверное, одинаковые.
— Как одинаковые?
— Очень просто: нравятся им невестки до тех пор, пока не становятся невестками.
— А она… Теперь теща?
— О господи! — возмутилась Лялька. — Она теперь зять!
— Ну пусть зять, — согласился я, чтобы не вносить разлад в молодую семью. Но, учуяв подвох, тут же спохватился: — Погоди, как это? Все-таки я ей сын.
— Вот именно. В школе учил небось: «И полно, Таня, в эти лета мы не слыхали про любовь, а то бы согнала со света меня покойница свекровь».
— Ну да, свекровь, — поправился я, хотя слово «покойница» в этих стихах мне не понравилось.
Лялька на некоторое время притихла. А я размечтался вслух:
— Ты знаешь, мне как-то трудно представить себя отцом. Но ты не думай, я уже представил.
Ляля вздрогнула, не сразу сказала:
— Мне тоже.
— Что тоже?
— Трудно представить тебя отцом.
— Ну почему?
— Надо будет, например, пеленки постирать или ребенка в садик отвести, а ты в это время где-нибудь торчишь вверх ногами или головой в известку летишь.
— Я ведь серьезно. Правда, о пеленках я как-то не думал.
— А о распашонках, подгузниках, клизмах, если у малыша животик заболит, думал? Или за бутылочками с молочком и кефиром бегать?
— Н…не приходилось, — несколько оторопело признался я.
— Удивляюсь, — сказала Лялька. — О чем ты только думаешь? Надеюсь, не о лодочных моторах или мотоциклах?
Тут Лялька попала в самую точку: о лодочном моторе и мотоцикле я думал не переставая, так мне хотелось их приобрести. Надо было срочно переводить разговор на безопасный путь.
— А зачем нам за молоком бегать? — сказал я. — У тебя и свое должно быть: такая здоровая…
— У здоровых тоже, бывает, пропадает. А искусственников вскармливать очень трудно.
Она вздохнула.
— Другие вскармливают, и мы вскормим, — успокоил я ее.
— Согласна. Возьмешь это на себя.
Лялька злилась, а я никак не мог понять, в чем дело.
— Ляля, что с тобой?
— Ничего, Боренька. Просто очень интересно тебя слушать, как будущего отца. Ты мальчика хочешь или девочку?
Вопрос был задан явно с подвохом, поэтому я промолчал, хотя ответ на него был у меня давно готов.
— Ну что молчишь? Трудно ответить?
— Почему трудно? И мальчика, и девочку, — сказал я, чувствуя, как в улыбке расплывается сама собой физиономия.
— Ах, и мальчика, и девочку? — ласково переспросила меня Ляля. — Ну и как ты объяснишь это свое не очень скромное желание?
«Да что это с нею?» — подумал я, но ответил бодро:
— Забавный они народ, эти ребята, а потом, когда родители молодые, дети у них все равно как младшие братишки и сестренки — близкие друзья…
— Значит, тебе «близкие друзья», а рожать мне? Славно распределил.
— Ляля, ну что ты говоришь! Да если бы я мог!
Я хотел сказать, что если бы мог, всю боль, какая, только ей, Ляле, предназначена в жизни, не задумываясь, взял бы на себя.
— Нет, это просто невозможно! — приподнявшись на локте и глядя на меня теплыми, лучистыми глазами, сказала Лялька. — Ты или очень умный, или очень глупый, или просто хитрый человек! Ну что ты мне всю душу наизнанку выворачиваешь?
— Почему, Ляля? — я протянул руки, чтобы побыстрее вернуть ее себе под бок и восстановить между нами такое уютное равновесие. — Я говорю то, что думаю… Я тебя люблю… Так люблю, что вместо тебя и родил бы, и вскормил нашего малыша.
— Ну кто же в наше время говорит то, что думает? Да еще и «вскармливает нашего малыша»?
— Ну я, например…
— Во всем мире один-единственный… Знаешь, у меня к тебе порой такое чувство, как будто ты и есть — «наш малыш», а я тебя, должна кормить и опекать.
— А я, знаешь, не против… Осталось ли там у нас что-нибудь пожевать?
Но Лялька не приняла мое «веселье».
— А если не «малыш», то наверняка олух царя небесного, прости за прямоту.
— Почему ты ругаешься?
— Потому что таких людей не бывает, не может и не должно быть!.
— Но я-то есть? Почему я должен быть другим?
— Да не должен! Не должен! Оставайся такой, какой есть!
— Тогда я не понимаю, почему я — олух?
Все-таки мне удалось вернуть ее к себе.
— Я просто люблю тебя, Ляля, а это у меня на всю жизнь.
Лялька вдруг обхватила мою шею и воскликнула просто в отчаянии:
— Ну откуда ты только взялся на мою голову? Где ты был хотя бы полгода назад?
— Рядом был… Только ты меня не замечала.
Ляля молча плакала. Из глаз ее одна за другой скатывались слезинки. Я не знал, как ее успокоить.
— Я же тебе ничего плохого не сказал.
— В том-то и дело, что слишком все хорошо говорил!
— Тогда я ничего не понимаю.
— А тебе и не нужно понимать. Оставайся таким, какой ты есть. Больше ничего от тебя и не требуется.
Ляля продолжала плакать, а я лежал и не мог сообразить, что же такое нагородил? Ну сказал, что не представляю себя отцом. Другие-то ведь тоже отцами не рождаются? Как-нибудь освою это дело, не бестолковый же… Решив так, я поцеловал Лялю, как будущий глава семьи, и даже похлопал ее, как маленькую, по спинке, будто уже проходил отцовскую практику.
Ляля спрятала лицо у меня на груди и неожиданно рассмеялась:
— Ой, не могу! — сквозь слезы сказала она. — С тобой не соскучишься!
Вот и пойми ее: то плачет, то смеется.
— Чем же я тебе не нравлюсь? — спросил я ее обиженно.
— В том-то и беда, что всем нравишься. Даже не заметила, как подобрался и в душу залез.
— Так это же хорошо?
Я благодарно поцеловал Лялю: наконец-то вырвал у нее признание!
— Тебе может быть и хорошо, а мне совсем ни к чему.