Год дурака (СИ)

— Почему мы не делали этого раньше? — спросила я, когда Роланд соизволил вернуться, уже облаченный в пижаму, закрывающую его тело от подбородка до пальцев на ногах.
— Потому что была не суббота.
— А что с субботой?
— В будни я слишком устаю на работе. В субботу же чувствую себя достаточно отдохнувшим.
— А в воскресенье?
— В воскресенье мыслями я уже на работе.
Хорошо, что он не еврей. А то шаббат лишил бы его последней возможности оставить потомство.
— Удивительно, что ты не потребовал от меня справки от гинеколога, — после свершившегося я решила наконец перейти на «ты».
— Я запросил твою карту в клинике, обслуживающей нашу компанию.
— Как я сразу не догадалась, — вздохнула я.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи с равнодушными интонациями соседок, встретившихся с ведрами возле мусоропровода. Вскоре дыхание Роланда стало редким и глубоким, а я все лежала и смотрела в темноту, вспоминая, что нужно моргать только когда глаза начинало жечь. Спустя час или больше я тихо встала, нащупала телефон и выскользнула в ванную.
Я слушала гудки до упора, пока холодный женский голос не известил меня, что абонент недоступен. Вдруг ослабев, я присела на край ванны. Эрик был доступен всегда. Он отвечал, когда я звонила, открывал, когда я стучалась в его дверь, и приходил, когда я звала. В любое время дня и ночи. Без него разверзлась зияющая пустота, и в нее посыпались оптимизм, жажда общения, мелкие радости дня, значимость вещей и событий, все, что наполняло мою жизнь. И я осталась одна в тишине.
Слезы падали на мои колени и, разбиваясь, превращались в маленькие лужицы.
Проснувшись утром, я увидела десяток пропущенных вызовов от Эрика — он все-таки перезвонил! Вот только я вчера не обратила внимания, что звук телефона отключен… дура. Я уже решилась набрать его номер, когда на дисплее высветился звонок. Я нажала кнопку «принять».
— Да, мама, все хорошо. Я больше не живу в той квартире. Я переехала к своему директору. Он ищет жену-рохлю, которая будет следовать за ним, не отсвечивая, и решил, что я вполне подходящая кандидатура. Да, мама, это правда. Да, я вас познакомлю.
Она молчала пять минут, переваривая новость. Потом выдохнула:
— Доча, я невероятно за тебя рада!
  
Глава 13: Несчастливый Новый Год
 
Мне никогда не нравилась зима. Кто-то считал, что заснеженная земля похожа на невесту, но я бы сказала, что она одета в саван. Декабрь был тем более угнетающим, что за ним следовали январь и февраль.
Когда утром я выходила из дома, снег был белым, а небо черным. К вечеру все смешивалось в непроглядную муть. Блуждая по монохромной квартире Роланда, я думала, что моя жизнь растеряла краски. Да, каждый раз зимой как будто немного умираешь. Или впадаешь в анабиоз. Иначе как объяснить мою глубочайшую апатию?
Мы с Роландом, кажется, начали привыкать друг к другу. Наша совместная жизнь позволила мне узнать о себе много нового: я бросала обувь там, где ее сняла, на кухне не всегда вешала прихватки на крючки, а в ванной порой забывала закрыть тюбик с зубной пастой. Я мыла руки, приходя с улицы, перед едой, после туалета, но даже не задумывалась, что их нужно мыть и в остальное время. Примерно с интервалом в пять-десять минут. Ничего, что они все растрескались — это с непривычки. У Роланда же вон не растрескиваются. У него дубленая кожа.
Грешная, безалаберная и неряшливая, я должна была встретить Роланда, чтобы он направил меня на путь истинный. Когда он смотрел на меня с тихим упреком, мне хотелось ударить его по лицу, но вместо этого я мысленно вздыхала и делала все правильно. В конце концов, я понимала, как он страдает. Беспорядок был для него больше, чем беспорядок. Крушение основ. Потеря душевного равновесия. Дезориентация и хаотизация. Может, это было ненормально, но я слишком запуталась, чтобы разобраться самостоятельно. Мои нервы расшатались.
Все же, Роланд не был плохим или злым. И прежде чем высказать очередную придирку, он мысленно досчитывал до ста двадцати четырех. С ним вполне можно было жить. Более того, отыщи он похожую на него женщину, они были бы удовлетворительно счастливы, занимаясь сексом по субботам и разговаривая по воскресеньям. Кстати, о сексе. Шестидневное табу Роланда уже не казалось мне таким возмутительным. Не то чтобы мне вообще чего-то от него хотелось.
 
Итак, я жила, практически не приходя в сознание. Изредка я пробуждалась и меня начинали одолевать разные мысли. Например, что совместная деятельность оздоровляет отношения. И мы с Роландом явно нуждаемся в совместной деятельности. Например, прорыть туннель под Ла-Маншем. Или построить Байкало-Амурскую магистраль. Но, поскольку все это сделали до нас, пришлось довольствоваться чем-то попроще. Посмотреть вместе комедию, например.
Я заметила сомнение на лице Роланда, но он тоже, видимо, размышлял о пользе совместной деятельности и поэтому согласился. Далее мы провели самый дискомфортный час в нашей совместной жизни. Роланд честно старался мне угодить. Проблема в том, что ему было бы легче посадить самолет на картофельном поле, чем разобраться, что является шуткой в семейной комедии. Он напрягался, как бегун перед выстрелом сигнального пистолета («Это смешно? Достаточно ли смешно? Если я проявлю веселье сейчас, будет ли это уместным?»), но каждый раз либо спешил, либо запаздывал. Его натужный смех невпопад был еще ужаснее, чем его чувство юмора. Это било по нервам. Это было хуже, чем китайская пытка водой, капающей на голову, да еще во время четвертования, как раз когда тебя сжигают, обув в испанские сапоги и унижая вербально. Роланд становился печальнее с каждой минутой. И, сдавшись, я нажала на «стоп».
— Попробуем посмотреть что-нибудь с закадровым смехом. Потом. В другой раз. Может быть.
Я находилась не в том месте, не с тем человеком, но это только подстегивало мой вымученный оптимизм.
Следующей попыткой стал боулинг. Хорошо хоть не бои в грязи. Я сорок минут уговаривала Роланда надеть специальную обувь, без которой не пускали на дорожку. Зря — уже на этапе объяснения правил он впал в ступор.
— Я должен сбить как можно больше кегель? Но они стоят так упорядоченно.
Удивлял сам факт, что человек, дожив до его лет, понятия не имеет о боулинге, но эта претензия совсем меня деморализовала.
— Ну да. Чтобы ты мог их сбить.
— Какая здесь мотивация, кроме абстрактного желания привнести в мир беспорядок?
— Э-э… тебе начислят очки.
— Я так понимаю, эти очки невозможно конвертировать в какую-либо валюту, — самодовольно изрек Роланд.
Он пошутил! Вы посмотрите на него!
— Ярослав Борисович… Я не понимаю, что вы… то есть ты несешь. Это соревнование в меткости.
— Меткость не является фактором, определяющим мою карьерную и жизненную успешность.
— Это расслабление! Люди играют, чтобы расслабиться!
— Впустую разбрасывать кегли — очень странный способ расслабиться. С тем же успехом можно давить пластиковые стаканчики или рвать траву на газоне. Чистая деструкция.
— Хорошо. Ты что предлагаешь?
— В детстве я пытался доказать теорему Ферма[1]. Но в 1995 году она была доказана Эндрю Уайлсом.
— А что ты делал после 95 года?
— А потом учеба, работа, стало не до расслабления. Впрочем, всегда можно подумать над проблемой Ландау. И две проблемы Гильберта[2] из двадцати трех пока остаются нерешенными.
— А можно я не буду думать над проблемами Гильберта?
— Только если ты очень занята.
Я почувствовала, что сейчас заору. И буду орать, пока потолок не рухнет на его сверхразумную голову. Заметив гнев на моем лице, Роланд засуетился:
 
— Ладно-ладно, давай поиграем в этот твой боулинг. Но мы можем при этом не разбрасывать кегли?
В тот день только моя пассивность позволила ему сохранить его жалкую жизнь.
Через неделю в городской музей привезли прерафаэлитов[3], и я решила дать Роланду последний шанс.