Любовь и смерть Катерины

— До чего мы дошли с тобой, Кохрейн! Два революционера-подстрекателя, два товарища, два опасных врага режима сидят на грязном старом пароме и уплетают бутерброды.
— Нет, это один из них уплетает бутерброды, второй слишком занят тем, что блюет в свою шляпу, ха-ха-ха?
— Господи, а я-то думаю, куда ты дел шляпу
— Не волнуйся, куплю новую, — сказал доктор Кохрейн.
— Идет, и для официального отчета — я сейчас не смеялся.
И всю дорогу до берега они сидели бок о бок, беседуя о пережитом, вспоминая молодость и безумные надежды на лучшее мироустройство.
Однако все путешествия когда-нибудь заканчиваются, и через какое-то время паром подошел к другому берегу реки.
— Что ж, прощай, друг, до будущего года, — сказал доктор Кохрейн.
— Да. Полагаю, мне пора идти. Еще раз спасибо за то, что не забываешь старика. Спасибо, что присматриваешь за моими. Ты — настоящий друг.
— Я счастлив, что могу хоть чем-нибудь помочь, — сказал доктор Кохрейн.
— Знаешь, я заметил, что ты ни разу не спросил, чем я здесь занимаюсь, где живу, как зарабатываю на жизнь. Ты даже не спросил мое новое имя.
— Если я не спрошу, ты ничего не расскажешь мне. А если не расскажешь, я не буду этого знать, и тогда никто не сможет заставить меня проболтаться.
— Мы слишком преувеличиваем опасность. Иногда мне кажется, что я спокойно мог бы вернуться, вновь пересечь эту границу. Но я боюсь.
— Я только что пересек ее, и я уже в такой панике, что с трудом сдерживаюсь, чтобы не заорать от ужаса. Меня будет рвать всю обратную дорогу. Оставайся здесь, Вальдес, прошу тебя. Оставайся.
* * *
Есть что-то неописуемо восхитительное в заварном пирожном, наполненном кофейным суфле. Если рассуждать о пирожных вообще, то кофейное суфле, правильно приготовленное и должным образом поданное, представляет собой прямое доказательство существования Господа нашего, ибо только Он, в бесконечной мудрости своей, мог придумать нечто подобное. Конечно, циничные атеисты начнут со мной спорить. Согласно их так называемой теории возникновения жизни, если взять бесконечное количество взбитых белков, молока, муки, сахарной пудры и корицы, использовать триллионы свежих яиц (и миллионы медных кастрюль с горячей водой) и если перемешивать эти и другие ингредиенты в разных пропорциях и сочетаниях и заниматься этим с момента образования первой вселенной, возможно, суфле получится само собой. В конце концов, и более сложные вещи возникали в нашем мире: например, клопы, или бактерии, или голубые киты. Но в таком случае господа атеисты должны допустить, что невообразимое количество гипотетических пекарей на протяжении тысячелетий бесконечное количество раз зачерпывало ложкой тугое, сырое тесто и осторожно шлепало его на доисторический пергамент, а потом выпекало из бледных шариков румяные пышные булочки. И после этого множество гипотетических пекарей протыкало в булочках небольшие дырочки, чтобы дать пару выйти наружу, и заполняло их самым душистым, воздушным и густым кофейным суфле, какое только можно вообразить, нежным и смуглым, как кожа на бедрах новой девочки дома мадам Оттавио.
Конечно, вы можете сказать, что миндальное пирожное ничем не хуже, особенно если оно украшено тертым миндалем и засахаренными вишнями, зацементированными в толстом слое молочного шоколада. Но, согласитесь, в миндальном пирожном есть нечто предательское. Никогда не знаешь, когда острый осколок ореховой скорлупы вопьется тебе в десну или застрянет в дырке из-под недавно вывалившейся пломбы.
Однако можем ли мы ждать предательства от заварного пирожного с кофейным суфле? Да никогда на свете, господа! Оно не разочарует вас, поверьте, оно будет лежать перед вами на бумажной салфеточке, свежее, ароматное, холодное, но не ледяное, напоминая упавшее с неба облачко, поблескивая шоколадной глазурью и покорно ожидая, когда его съедят. Прямо невеста-девственница на свадебном ложе!
Если бы у отца Гонзалеса было хоть немного больше ума, он отложил бы в сторону книги по теологии, выбросил бы в мусорное ведро «Катехизис» и «Сборник упражнений для укрепления духа» и поставил бы перед каждым неверующим чистое блюдце с заварным пирожным, сказав им громким и ясным голосом: «Вот, братья, лучшее доказательство существования Его. Увидимся в церкви в воскресенье».
 
Сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бьянко Вальдес сидела перед подобным произведением поварского искусства за столиком в зале для почетных членов «Мерино», Загородного клуба любителей игры в поло, и смотрела через поднос с пирожными в окно на зеленую террасу.
Терраса выглядела по-английски, по крайней мере сеньора Вальдес именно так представляла себе Англию. Она была вымощена старым камнем песочного цвета и обсажена бордюрами маленьких цветочков неброских, благородных оттенков. Ничего кричащего. Ничего показного. Спокойная роскошь и достоинство.
На поле еще толпились люди, оттуда доносились лошадиное ржание и удары копыт, невнятное хрипение, отрывистые крики, глухие удары клюшек и временами жидкие, вежливые аплодисменты. Сеньора Вальдес повела занемевшими плечами. Она и так пробыла на поле большую часть дня, сидя в жестком, неудобном кресле и защищаясь от солнца лишь огромной шляпой, выпрямив по правилам этикета спину, изящно наклонив колени чуть вбок и скрестив щиколотки. Еще в юности, когда ее щиколотки были тонки и находились в идеальной пропорции с икрами и лодыжками, она освоила все правила политеса и с тех пор неуклонно следовала им. Странно, что после скольких лет тренировок эта поза заставляла тело ныть так же, как в молодости. Жизнь очень несправедлива! Сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бьянко Вальдес знала это не понаслышке.
Она находила игру в пало слишком шумной и вульгарной. В этой игре все претило ее тонкой натуре: и противные жесткие мячики, и то, как всадники грубо врезались друг в друга, нестройное бряцание шпор и скрип упряжи. А эти потные тела, эта пена на лошадиных мордах, а длинные, уродливые нити конской слюны, что вырывались из-под уздечек и пачкали всех, кто оказывался рядом! Она уже почти раскаивалась, что когда-то позволила Чиано увлечься таким варварским видом спорта. Если бы не его отец… если бы не отец…
Но все же она выполнила свой долг. Никто не может обвинить ее в том, что она плохая мать. Она явилась вовремя, и ей пришлось сидеть на жаре, скучая чуть ли не до дурноты. В какой-то момент она вынуждена была прибегнуть к помощи приятного молодого человека, случайно оказавшегося рядом, когда она попыталась встать с кресла, чтобы сходить в дамскую комнату, и поняла, что ноги совершенно затекли. Но потом, чтобы доказать сыну преданность, она вернулась и опять уселась в кресло, досидела до конца игры и увидела, как ее Чиано поднял над головой с честью завоеванный кубок. Да, она исполнила свой долг до конца.
И теперь она заслужила награду. Разве нет?
Стол, накрытый белоснежной крахмальной скатертью, тяжелое столовое серебро и тонкий фарфор, костяные чашки с золотыми ободками и искусно нарисованными китайскими розами. Надо еще немного подождать, пока Чиано примет душ и переоденется, чтобы предстать перед очами матушки чистым.
Сеньора Вальдес зачем-то повертела в руках серебряную чайную ложечку и положила ее на блюдце. Ложка весело звякнула о чашку. Она заглянула в сахарницу. Надо же, настоящий сахар, неровные куски, явно отколотые от сахарной головы. Вот что значит качество!
— Кофе, сеньора Вальдес?
Она отрицательно покачала пальцем.
— Нет, благодарю вас. Я подожду.
Официант поклонился и отошел. Она была счастлива — он узнал ее! Он назвал ее «сеньора Вальдес», а не просто «сеньора». Как это приятно. Она опять взглянула в окно, на этот раз с благосклонной улыбкой.
Такой и застал ее Чиано, когда поднялся наверх после душа — сидящей спиной к двери, приподнявшей прямые плечи, с аккуратно уложенной прической и блестевшей на шее тонкой золотой цепочкой.
Спинка кресла заслоняла ее спину, и внезапно сеньор Вальдес ощутил нечто вроде дежавю — когда-то в далеком детстве его мать в такой же позе сидела в машине рядом с отцом, а мимо с тихим шипением — шшшшшшлюб — пролетали зажженные уличные фонари. В те дни сеньор Вальдес умел силой воли воздействовать на светофоры, заставляя их переключаться с красного света на зеленый, чтобы родители могли как можно скорее промчаться по Кристобаль-аллее до их дома на верхушке горы. Лежа на заднем сиденье, он слушал испуганный, нервный шепот матери, родители всегда обсуждали серьезные вопросы в машине, никогда в доме, втроем укрываясь от мира в тесном пространстве салона, наматывая километры, нигде не останавливаясь.