Стальная империя (СИ)
Эффект неожиданности — всегда привилегия того, кто точно знает, куда направляется противник и где его ждать. Он усугубил все три вышеуказанных фактора, умножая потери и снижая моральный дух атакующих батальонов.
Когда переправы выше и ниже укрепрайона были наведены, армия вторжения зацепилась за падь Ортуй, нашла проводников и первые эскадроны выдвинулись в обход станции Оловянной к Агинскому дацану, обстрелы прекратились и укрепрайон, обожжённый и заваленный стреляными гильзами угрюмо замолчал. До цели всей экспедиции оставалось всего 120 верст, однако генерал Куроки не радовался. Перед ним лежали списки потерь в личном составе. Общие цифры были вполне приемлемы, но если анализировать…
На пехотный батальон вместо тридцати офицеров осталось в среднем пять, на артиллерийский дивизион вместо одиннадцати — семь. Больше всех пострадали инженерные части, где в каждом батальоне не более трёх офицеров вместо положенных двадцати, а нижних боеспособных чинов — не более двухсот из полагающихся по штату пяти сотен.
А впереди, судя по карте, после небольшого степного участка, от посёлка Ага и вплоть до Читы тянулась изрезанная сопками и речушками лесистая местность, являясь раем для организации внезапных нападений и сущим адом для наступающих.
Обескураживающий эффект принесли карательные операции. Погибшими, ранеными и пропавшими без вести было потеряно почти три полных батальона пехоты и два эскадрона кавалерии. Даже с учётом десятка уничтоженных снайперов противника и пары сотен выловленных местных жителей, результат являлся строго отрицательным.
Одним словом, победа была явно пиррова. Генерал покрутил листок в руках, прошёлся по помещению станционного смотрителя, превращенному во временный штаб, взглянул на сопку, с вершины которой вёлся убийственный огонь по его солдатам, и вызвал адъютанта.
— Запросите штаб о срочной отправке пополнения. Остро требуются командиры взводов, рот, батальонов, сапёры и далее — всё по прилагаемому списку.
— Простите, сёкан, — поклонился адъютант, — связь с Харбином потеряна. Причины выясняются…
Глава 19. Моонзунд.
Балтика. Эзель. Мыс Церель.
Остров Эзель чухонцы зовут Курессааре — остров журавлей, хотя за год службы в береговой шестидюймовой батарее поручик артиллерии Григорьев их не видел ни разу. Только бакланы да чайки, с дикими криками бросающиеся во взбитую прибоем пену, в зелёную глубь, чтобы потом на росистых крыльях вырваться из морской пучины навстречу солнцу. Но зато тут было море. Огромное! Сон его детства. Мечта ничем не примечательного отрочества провинциального смоленского мещанина. Его родители перебивались с хлеба на квас, исправно держа пост не из-за набожности, а потому что мясное меню на их столе — непозволительная роскошь. Жалованье служащего земства в 52 рубля на семью не располагает к разносолами, да и вообще к излишествам, формируя привычку к аскетичному строгому быту.
Мише очень пригодилась эта воздержанность в Псковском кадетском корпусе, да и в первый год офицерской службы, когда оказалось, что после всех выплат и удержаний подпоручику артиллерии остаётся всего 39 рублей в месяц. Но всё равно жилось тяжко, вплоть до издания манифеста императора о реорганизации и резком сокращении армии с одновременным кратным увеличением денежного содержания аж в четыре раза. Правда, начались другие сложности. Пришлось капитально переучиваться. Новые уставы. Тактика применения артиллерии, управление огнем, полевая фортификация, взаимодействие родов войск, проводная и радиотелеграфная связь и множество других предметов, полностью меняющих все представления о войне пушкарей, полученные в кадетском корпусе.
Что уж говорить о политической учёбе, если максима “армия вне политики” вбивалась доселе в плоть и кровь на всех начальственных уровнях. Офицерам приходилось осваивать новые науки бок о бок с нижними чинами, что рушило въевшиеся в тело армии сословные перегородки и создавало невыносимые условия для привыкших к собственной исключительности… Сколько было написано прошений об отставке за это время в основном теми, кому и без жалованья было на что жить! Его батарея лишилась трети офицерского состава, включая командира и обоих заместителей. Зато открылись вакансии и карьера двинулась в гору у тех, кто уже по причине худородности и не надеялся на служебный рост. А Мишу совсем не оскорбляло присутствие в учебном классе нижних чинов. Его собственное детство прошло в совместных играх и приключениях с крестьянскими парубками и пацанами из рабочей слободки. С чего сейчас-то нос задирать, даже если он, поручик Григорьев, уже командир разведки, в ведении которого три наблюдательных поста на мысе Церель, в том числе маяк построенный ещё в 1646 году купцом Эбертом-Деллингсгаузеном.
Поручик опустил бинокль и оглядел невооруженным взглядом неприветливый северный остров. Листья на деревьях только что появились, вишня и черёмуха уже в цвету, красные домики в зелени, белые парусники — и над всем этим благоденствием ясное небо. Везде солнце, даже на мрачных, холодных обрывах! Жителю среднерусской равнины всё-таки далека эта неприветливая страна, где мелкие сосенки и кустики пробиваются из расщелин, покрытых скромным слоем мха. Тысячи лет они здесь стояли невозмутимо. Столь же долго их не разрушит ни дождь, ни высокие волны, ни рука цивилизации. Пустыни превращаются в оазисы, степи в нивы, но какая власть способна зажечь живой огонь в этом вечном камне? Однако есть люди, кому эти громады близки, кто понимает их и знает, что у камня тоже есть душа. Она открывается только тем, кто рядом с ней переживает десятилетия. По вечерам, на закате, когда воздух у моря тихий и прозрачный, у скал медленно открываются глаза в покрытых мхом ресницах, дрожат иссохшие губы, и грустный, но сладостный звук чуть слышно вибрирует.
“Кто владеет Моонзундскими островами, тот владеет всей северной половиной Балтийского моря,” — вспомнил Григорьев письмо императора к личному составу, глядя на дымы британской эскадры, маячившей на горизонте вторые сутки. “Стратегическое значение этих островов чрезвычайно велико. Огромные силы и средства направлены на острова для создания оборонительных сооружений. Сталь и бетон, самые современные артиллерийские системы мы доставили на Моонзунд, установили на позициях и направили стволы орудий в туманный горизонт Балтийского моря. Теперь только от вас, солдаты и офицеры, зависит результат наших общих усилий. Терпения Вам и выдержки, мужества и стойкости. Делайте, что дОлжно и Отечество вас не забудет…”- на высокой драматической ноте заканчивалось императорское послание.
Поручик крепче нахлобучил фуражку на голову, спасая её от ветра, прищурился от беспощадно бьющего в глаза Солнца. Над скалами — бесконечное сияние заката. Как горит горизонт! Кажется, что кровоточит сердце мира. А под ним — море, как синее серебро. Смотришь — глаза слепит. Беспредельность положила на колени водную гладь и качает, баюкает — из бездны на вершину, из небытия в бытие, из жизни в жизнь…
Почему одни пророки с просветлёнными глазами говорят — «Всё, всё является радостью! Божественное опьянило радостью пространство»? Другие, пребывая в тоске, шепчут: «Нет, мир — это борьба не на жизнь, а на смерть; есть в нём и радость, но еще большая грусть его наполняет. Если рождаются могущественные ликования, то и страданиям нет конца». Совсем скоро красные небеса расступятся и растворятся. Исчезнет величественное сияние, и все краски сольются в поглощающем единстве ночи.
“Боже мой! Хорошо-то как!” — хотел сказать артиллерист-разведчик, но слух резанул противный свист, раскат грома и маяк вздрогнул всем своим каменным телом, как человек, которого ударили палкой, а в ослепительно белой кирпичной кладке образовалась аршинная выщербина.
