После поцелуя (ЛП)

— Ты вообще собирался рассказать мне о пари? — продолжала она. — Или ты просто собирался замять это?
Его молчание было достаточным ответом, и она почувствовала, как нож вонзился чуть глубже.
— Господи, Митчелл. По крайней мере, я собиралась признаться.
— Да, после того, как ты получила то, что хотела, — его руки были сложены на груди, отчего он выглядел полностью закрытым. Совершенно недосягаемым.
— Я никогда не хотела причинять тебе боль, Митчелл, — сказала она, часть борьбы ушла из нее.
— Не волнуйся. Ты не причинила ее.
Перевод: Его это не волновало настолько, чтобы это могло причинить боль. Он не позволял себе заботиться об этом.
Она беспомощно подняла руки, прежде чем позволить им упасть обратно на бок.
— Так это все? Мы закончили? Вот так просто?
— Можно утверждать, что мы и не начинали.
— Но мы начали, — сказала она. Ладно, она была на грани умоляющей, но, черт возьми, она знала, что все, что у них есть, стоит того, чтобы за это бороться. Знала, что все это было не из-за пари. В начале, возможно, но не прошлой ночью. И не сегодня утром. Это было по-настоящему.
— Детка, я просто хотел узнать, как далеко я могу зайти.
 Лжец. 
— Но я люблю тебя, — задохнулась она, позволяя всей своей гордости рассыпаться у ее ног, когда она обнажила себя.
На щеках Митчелла вспыхнули ямочки, а рука нежно провела пальцем по ее скуле, прежде чем он наклонился к ней вплотную.
— Молодец, Джулс. Это отличный штрих для твоей истории.
Не оглядываясь, он вышел за дверь.
Колени Джули подкосились, и она опустилась на пол, уткнувшись подбородком в грудь и схватившись за живот, как будто, если она сможет достаточно крепко сжать себя в руках, боль прекратится.
Но боль не прекращалась. Она все нарастала и нарастала, пока не показалось, что она проглотит ее. И даже когда гордость потребовала, чтобы она поднялась с пола в фойе Келли Кернс, раздался небольшой сухой всхлип.
Затем второй, третий.
Мягкая женская рука легла на ее руку, и Джули взглянула в лицо Келли, которое выглядело почти таким же опустошенным, как и лицо Джули. Келли прошептала: — Мне жаль, — и тогда Джули начала плакать по-настоящему, большими, надрывными рыданиями, которые, казалось, никогда не закончатся.
Ведь ничто так не говорит о том, что все кончено, как то, что твой злейший враг жалеет тебя.
И когда Келли присела рядом с ней, позволяя Джули рыдать у нее на плече, Джули поняла, что все не просто кончено.
Между ними было всё абсолютно, бесповоротно безнадежно.
 Глава 18 
Джули не хотела говорить об этом.
Ни с Грейс.
Ни с Райли.
Ни десяткам друзей и знакомых, которые звонили без остановки с нездоровым сочетанием любопытства и сочувствия. Грейс даже дошла до того, что связалась с тетей и дядей Джули, чтобы сообщить им о происходящем, и они ей позвонили, но Джули уклонилась и от этих звонков.
И уж точно она не уделяла времени горстке репортеров, жаждущих услышать ее версию событий.
Потому что ее версия истории не продавалась. Никогда.
Тем не менее, попытка Джули избежать этой темы не помешала светской хронике раздуть всю эту грязную историю. Усугубляло ситуацию то, как таблоиды превозносили все это.
Вместо того чтобы изобразить Джули бессердечной бродяжкой, они раскопали все фотографии улыбающейся Джули в дизайнерских коктейльных платьях, на шпильках и с блестящими губами. Эти фотографии были помещены рядом с фотографиями неулыбчивого Митчелла в сдержанных костюмах по дороге на работу.
Она должна была быть довольна таким поворотом. Это не было случаем, когда сердцеедка сокрушила несчастного парня. Это была любимая тусовщица Манхэттена, перехитрившая придурка с Уолл-стрит.
Вместо этого она чувствовала себя дерьмово.
Версия Митчелла так и не была опубликована. Джули отказалась читать «Трибьюн» на следующий день после их с Митчеллом разборки, но Джули и Грейс сказали ей, что вторая часть статьи Аллена Карсонса так и не была опубликована. Джули полагала, что Митчелл угрожал иском о клевете, но она не знала наверняка. Да ее это и не волновало.
 
И все же, несмотря на продолжающуюся драму, Джули отказывалась говорить об этом хоть слово. Не доверилась Грейс. Не хныкала на плече Райли. Не рассказала своей семье, не купила дневник, не болтала с незнакомцами в метро.
Не звонила Митчеллу.
Но был один человек, который не собирался долго терпеть молчание Джули по этому поводу.
Камилла.
Ее босс назначила ей встречу один на один и не скрывала своих замыслов. Набросок августовской статьи должен был быть представлен в понедельник. Джули не сделала ни одной заметки.
Пришло время поднапрячься.
Бросив тревожный взгляд на часы, Джули схватила блокнот и приготовилась к неизбежному допросу. Она направилась в кабинет Камиллы, едва заметив, что никто ее не окликнул. Коллеги, которые когда-то требовали ее общества, избегали смотреть ей в глаза. Смех и болтовня сменялись притворной сосредоточенностью на мониторах, когда она проходила мимо.
Она не винила их. Она чувствовала себя скучной, вялой и раздражительной. И хотя какая-то ее часть жаждала нацепить на лицо улыбку и притвориться сияющей, другая ее часть устала от этого спектакля.
Она чувствовала, что у нее не осталось ни одной искренней искорки.
Камилла разговаривала по телефону, когда Джули постучала, но она нетерпеливо махнула Джули рукой.
Джули сидела и ждала, и впервые за несколько недель ей захотелось рассмеяться над невероятными переменами, через которые она прошла. Всего пару месяцев назад она сидела в этом самом офисе, в этом самом кресле, на вершине мира, такая чертовски уверенная в своей жизни.
 О, как пали сильные мира сего. 
— Извини, — пробормотала Камилла, положив трубку.
Джули заставила себя улыбнуться и стала ждать начала допроса.
 Где твом заметки? 
 Как продвигается история? 
 Будет ли он хороша? 
— Келли уволилась, — сказала Камилла. — И скатертью дорожка, да?
Ого. Джули села немного прямее. Она не видела Келли всю неделю, но решила, что та просто прикидывается больной, пока не пройдет самая сильная буря.
— О? Она сказала, почему?
Шпилька была для Келли всем. Она не могла себе представить, чтобы она оставила этот журнал намеренно.
Камилла изогнула бровь.
— Скажем так, ее отставка была настоятельно рекомендована.
 Ах.  
— Вы знаете?
— Что она нас продала? Да. Не то чтобы она проявила честность и призналась. Но Аллену не терпелось сообщить мне, что один из моих сотрудников был ответственен за тот мусор, который он написал.
Джули более внимательно посмотрела на Камиллу и отметила темные круги под глазами, сколы на ногтях и волосы, которые были чуть менее блестящими, чем обычно. Что особенно показательно, на ее губах не было красной помады, и она забыла нарисовать брови. В результате она выглядела... человеком.
Очевидно, Джули была не единственной, кто раскаивался за то, что Шпилька работала под прикрытием.
— Мне жаль, что история получила такую огласку. Это была не очень лестная реклама для журнала, — пробормотала Джули.
Камилла отмахнулась.
— Ты шутишь? Мой телефон разрывается от звонков. Я не удивлюсь, если этот номер станет одним из самых продаваемых за все время. Как обычно, у недальновидного Аллена не хватило мозгов понять, что в нашем мире любая реклама бесценна. Его глупая попытка саботажа взорвалась на его раздутом лице.
— Что ж, я рада, — сказала Джули, имея в виду это. Она не хотела, чтобы Шпилька страдала вдобавок ко всему прочему.
— Однако дурацкий трюк Аллена причинил тебе боль, — сказала Камилла, ее голос смягчился.
Джули быстро опустила взгляд на свой блокнот. Она не проронила ни слезинки с тех пор, как Митчелл ушел, но сочувствие со стороны вечно недоверчивой Камиллы могло оказаться выше ее сил.