Поэты 1790–1810-х годов

6
 
 
Пред безумцем, на амвоне —
 
           Кавалерских связка лент,
 
Просьбица о пенсионе,
 
           Святцы, список всех аренд,
 
Дач, лесов, земель казенных
 
           И записка о долгах.
 
В размышленьях столь духовных
 
           Изливал он яд в словах.
 
 
7
 
 
«Горе! Добрый царь на троне,
 
           Вер терпимость, пыток нет!..
 
Ах, зачем не при Нероне
 
           Я рожден на белый свет!
 
Благотворный бы представил
 
           Инквизиции проект;
 
При себе бы сечь заставил
 
           Филосо́фов разных сект.
 
 
8
 
 
Я, как дьявол, ненавижу
 
           Бога, ближних и даря;
 
Зло им сделать — сплю и вижу
 
           В честь Христова алтаря!
 
Я за деньги — христианин.
 
           Я за орден — мартинист,
 
Я за землю — мусульманин,
 
           За аренду — атеист!»
 
 
9
 
 
Други, признаюсь, из кельи,
 
           Уши я зажав, бежал…
 
Рядом с ней на новосельи
 
           Злунич бегло бормотал:
 
«Вижу бесов пред собою,
 
           От ученья сгибнул свет,
 
Этой тьме Невтон виною
 
           И безбожник Боссюэт».
 
 
10
 
 
Полный бешеной отваги,
 
           Доморощенный Омар
 
Книги драл, бросал бумаги
 
           В печку на пылавший жар.
 
Но кто сей скелет исчахший
 
           Из чулана кажет нос?
 
То за глупость пострадавший
 
           Ханжецов… Чу, вздор понес!
 
 
11
 
 
«Хочешь мельницу построить,
 
           Пушку слить, палаты скласть,
 
Силу пороха удвоить,
 
           От громо́в храм божий спасть,
 
Справить сломанную ногу,
 
           С глаз слепого бельмы снять —
 
Не учась, молися богу,
 
           И пошлет он благодать!
 
 
12
 
 
К смирненькой своей овечке
 
           Принесет чертеж, размер,
 
Пробу пороха в мешечке.
 
           Благодати я пример!
 
Хоть без книжного ученья
 
           И псалтырь один читал,
 
А директор просвещенья,
 
           И с звездою генерал!»
 
 
13
 
 
Слыша речь сию невежды,
 
           Сумасброда я жалел
 
И малейшия надежды
 
           К излеченью не имел.
 
Наш Пустелин недалёко
 
           Там, в чулане, заседал
 
И, горе́ возведши око,
 
           Исповедь свою читал:
 
 
14
 
 
«Как, меня лишать свободы
 
           И сажать в безумный дом?
 
Я подлец уже с природы,
 
           Сорок лет хожу глупцом,
 
И Наглицкий вечно мною,
 
           Как тряпицей черной, трет;
 
Как кривою кочергою,
 
           Загребает или бьет!»
 
 
15
 
 
«Ба! Зачем здесь князь Пытнирский?
 
           Крокодил, а с виду тих!
 
Это что?» — «Устав алжирский
 
           О печатании книг!»
 
Вкруг него кнуты, батоги
 
           И Трусовский — ноздри рвать…
 
Я — скорей давай бог ноги!
 
           Здесь не место рассуждать.
 
 
16
 
 
«Что за страшных двух соседов
 
           У стены ты приковал?»
 
— «Это пара людоедов! —
 
           Надзиратель отвечал. —
 
Вельзевуловы обноски,
 
           Их давно бы истребить,
 
Да они как черви — плоски:
 
           Трудно их и раздавить!»
 
 
17
 
 
Я дрожащими шагами
 
           Через залу перешел
 
И увидел над дверями
 
           Очень четко: «Сей отдел
 
Прозаистам и поэтам,
 
           Журналистам, автора́м;
 
Не по чину, не по летам
 
           Здесь места — по нумерам».
 
 
18
 
 
Двери настежь надзиратель
 
           Отворя, мне говорит:
 
«Нумер первый, ваш приятель
 
           К<аченовск>ий здесь сидит».
 
Букву Э на эшафоте
 
           С торжеством и лики жжет;
 
Ум его всегда в работе:
 
           По крюкам стихи поет.
 
 
19
 
 
То кавыки созерцает,
 
           То, обнюхивая, гниль
 
Духу роз предпочитает;
 
           То сметает с книжек пыль
 
И, в восторге восклицая,
 
           Набивает ею рот:
 
«Сор славянский! пыль родная!
 
           Слаще ты, чем мед из сот!»
 
 
20
 
 
Вот на розовой цепочке
 
           Спичка Ш<алик>ов, в слезах,
 
Разрумяненный, в веночке,
 
           В ярко-планшевых чулках.
 
Прижимает веник страстно,
 
           Ищет граций здешних мест
 
И, мяуча сладострастно,
 
           Размазню без масла ест.