Поэты 1790–1810-х годов

  
3. ОДА К БЛАНДУЗСКОМУ КЛЮЧУ
 
 
Из Горац<ия> с лат<инского>
 
 
 
О ты, Бландузский ключ кипящий,
 
В блистаньи спорящий с стеклом,
 
Целебные струи точащий,
 
Достойный смешан быть с вином!
 
Заутра пестрыми цветами
 
Хочу кристалл твой увенчать,
 
Заутра в жертву пред струями
 
Хочу козла тебе заклать.
 
 
 
Красуясь первыми рогами
 
И в силе жар имея свой,
 
Вотще спешит он за коза́ми
 
И с спорником вступает в бой;
 
Он должен кровь свою червлену
 
С тобой заутра растворить,
 
И должен влагу он студену
 
Червленой влагой обагрить.
 
 
 
Хоть Песией звезды горящей
 
Суровый час и нестерпим,
 
Но ты от силы сей палящей
 
Под хладной тенью невредим;
 
Волы под игом утружденны,
 
Стада бродящи на полях
 
Тобой бывают прохлажденны,
 
В твоих находят жизнь струях.
 
 
 
Ты будешь славен, ключ счастливый,
 
Достоин вечныя хвалы,
 
Как воспою тенисты ивы,
 
Обросши тощу грудь скалы,
 
Отколь твои струи прозрачны,
 
Склонясь серебряной дугой,
 
С отвагой скачут в долы злачны
 
И говорят между собой.
 
 
<1787>
 
  
4. ПЕРВЫЙ ЧАС ГОДА
 
 
К другу И<косову>
 
 
 
Час бил; отверзся гроб пространный,
 
Где спящих ряд веков лежит;
 
Туда протекший год воззванный
 
На дряхлых крылиях летит;
 
Его туманы провождают
 
И путь слезами омывают;
 
Коса во длани не блестит,
 
Но, смертных кровью пресыщенна
 
И от костей их притупленна,
 
Меж кипарисами висит.
 
 
 
Сын вечности неизъясненной,
 
Исторгнувшись из бездны вдруг,
 
Крылами юности снабденныи,
 
Слетает в тусклый смертных круг;
 
Фемиды дщери воскресают
 
И пред лицом его играют;
 
Весна усопшие красы
 
Рассыпать перед ним стремится
 
И вместо вихрей вывести тщится
 
Спокойны в январе часы.
 
 
 
Она с улыбкою выходит
 
Из храмины своей пустой,
 
Дрожащих зе́фиров выводит
 
На хладный воздух за собой;
 
Но, взор одеждой закрывая
 
И паки в храмину вступая,
 
Стенет, что скинуть не могла
 
Толь рано с древ одежд пушистых
 
И погрузить в слезах сребристых
 
Зимы железного чела.
 
 
 
Грядет сын вечности священной
 
Исполн влияния планет,
 
И жребий мира сокровенный
 
Во мрачной урне он несет;
 
Пред ним ирой с щитом робеет,
 
И червь у ног его немеет;
 
Кривому острию косы
 
Душа правдива лишь смеется,
 
Не ропщет, что перестрижется
 
Нить жизни в скорые часы.
 
 
 
Иной рыдает иль трепещет,
 
Что изощренно лезвее
 
Уже над головою блещет,
 
Готово поразить ее;
 
Другой, стоя́ вдали, вздыхает
 
И робки взоры простирает
 
На нового небес посла,
 
Железную стрелу держаща,
 
О роковой свой брус точаща,
 
Дабы пронзить его могла.
 
 
 
Колики смертны почитают
 
Сей новый год себе бичем
 
И сколь не многи обретают
 
Вождя к спокойной смерти в нем!
 
Но если я твой одр суровый
 
Слезой омою в год сей новый
 
И ты — в свой темный гроб сойдешь,
 
Возможно ль, ах! — при смерти люты
 
Иметь тебе тогда минуты?
 
 
 
Любезный друг! — ты лишь уснешь.
 
Когда же парки уважают
 
Тобой боготворимых муз
 
И ножниц острие смягчают,
 
Да не прервется наш союз, —
 
Тогда скажу я, восхищенный:
 
«О Феб, Латоною рожденный!
 
Еще дай новых нам годов,
 
Да мы продлим дни в дружбе нежной,
 
Доколе век наш безмятежный
 
Не осребрит на нас власов!»
 
 
<1789>
 
  
5. СУДЬБА ДРЕВНЕГО МИРА, ИЛИ ВСЕМИРНЫЙ ПОТОП  [51]
  
 
 
Я зрю мечту, — трепещет лира;
 
Я зрю из гроба естества
 
Исшедшу тень усопша мира,
 
Низверженну от божества.
 
 
 
Она, во вретище облекшись,
 
Главу свою обвивши мхом
 
И лактем на сосуд облегшись,
 
Сидит на тростнике сухом.
 
 
 
О древних царствах вспоминая,
 
Пускает стон и слезный ток
 
И предвещает, воздыхая,
 
Грядущу роду грозный рок.
 
 
 
Она рекла: «Куда сокрылся
 
Гигантов богомерзкий сонм,
 
Который дерзостно стремился
 
Вступить сквозь тучи в божий дом?
 
 
 
Куда их горы те пропали,
 
Которы ставя на горах,
 
Они град божий осаждали?
 
Они распались, стали прах.
 
 
 
Почто из молнии зловредной,
 
Как вихрь бурлив, удар летит
 
В средину колыбели бедной,
 
Где лишь рожденный мир лежит?
 
 
 
Ужели звезды потрясаяй
 
Лиет млеко одной рукой,
 
Другою, тучи подавляя,
 
Перуном плод пронзает свой?
 
 
 
Увы! — о племена строптивы!
 
Забыв, кто мещет в бурях град
 
И с грозным громом дождь шумливый,
 
Блуждали в мыслях вы стократ!
 
 
 
Блуждали, — и в сию минуту
 
Отверз он в гневе небеса
 
И, возбудив стихию люту,
 
Скрыл в бездне горы, дол, леса.
 
 
 
Тогда вторая смесь сразилась,
 
Вторый хаос вещей воззван;
 
Вселенна в море погрузилась;
 
Везде был токмо Океан.
 
 
 
Супруг Фетиды среброногой,
 
Нахмурив свой лазерный взор,
 
Подъял вод царство дланью строгой
 
Превыше Араратских гор.
 
 
 
Тогда тьмы рыб в древах висели,
 
Где черный вран кричал в гнезде,
 
И страшно буры львы ревели,
 
Носясь в незнаемой воде.
 
 
 
Супруги бледны безнадежно
 
Объемлются на ложе вод;
 
С волнами борются — но тщетно…
 
А тамо — на холме — их плод…
 
 
 
Вотще млечно́й он влаги просит;
 
Свирепая волна бежит —
 
Врывается в гортань — уносит —
 
Иль о хребет, — рванув, дробит.
 
 
 
Четыредесять дней скрывались
 
Целленины лучи в дождях;
 
Двукратно сребряны смыкались
 
Ее рога во облаках.
 
 
 
Одна невинность удержала
 
В свое спасенье сильну длань,
 
Что бурны сонмы вод вливала
 
В горящу злостию гортань.
 
 
 
Хотя десницею багряной
 
Отец богов перун метал
 
И, блеск и треск по тверди рдяной
 
Простерши, небо распалял;
 
 
 
Хоть мира ось была нагбенна,
 
Хотя из туч слетала смерть, —
 
Невинность будет ли смятенна,
 
Когда с землей мятется твердь?
 
 
 
Ковчег ее, в зыбях носяся,
 
Единый мир от волн спасал;
 
А над другим, в волнах смеяся,
 
Пени́сту бездну рассекал.
 
 
 
Не грозен молний луч отвесных,
 
Ни вал, ни стромких скал край, —
 
Сам вечный кормчий сфер небесных
 
Был кормчим зыблемой ладьи.
 
 
 
Меж тем как твари потреблялись,
 
Явился в чистоте эфир,
 
Лучи сквозь дождь в дугу соткались,
 
Ирида вышла, — с нею мир.
 
 
 
О Пирра! пой хвалу седящу
 
На скате мирной сей дуги!
 
Лобзай всесильну длань, держащу
 
Упругие бразды стихий!
 
 
 
Но о Ириды дщерь блаженна!
 
Страшуся о твоих сынах!
 
Их плоть умрет, огнем сожженна,
 
Как прежде плоть моя в волнах.
 
 
 
Когда смятется в горнем мире
 
Пламенно-струйный Океан,
 
Смятутся сферы во эфире,
 
Со всех огнем пылая стран.
 
 
 
Пирой, Флегон, маша крылами
 
И мчась меж страждущих планет,
 
Дохнут в них пылкими устами,
 
Зажгут всю твердь, — зажгут весь свет.
 
 
 
Там горы, яко воск, растают
 
От хищного лица огня,
 
Там мрачны бездны возрыда́ют,
 
Там жупел будет ржать стеня.
 
 
 
Не будет Цинфий неизменный
 
Хвалиться юностью своей,
 
Ни Пан цевницей седьмичленной,
 
Ни Флора блеском вешних дней.
 
 
 
Крылатые Фемиды дщери
 
Взлетят к отцу в урочный час,
 
Небесные отверзнут двери, —
 
Отверзнут их в последний раз.
 
 
 
Лишь глас трубы громо-рожденной
 
С полнощи грянет в дальний юг:
 
Язык умолкнет изумленный,
 
Умолкнет слава мира вдруг.
 
 
 
Героев лавр, царей корона
 
И их певцов пальмо́вый цвет,
 
Черты Омира и Марона —
 
Всё их бессмертное умрет.
 
 
 
Как влас в пещи треща вспыхает,
 
Как серный прах в огне сверкнет
 
И, в дыме вспыхнув, — исчезает,
 
Так вечность их блеснет — и нет…
 
 
 
Едино Слово непреложно
 
Прострет торжественный свой взор
 
И возвестит из туч неложно
 
Последний миру приговор.
 
 
 
Меж тем как в пламени истлеет
 
Земнорожденный человек,
 
Неборожденный окрылеет,
 
Паря на тонких крыльях ввек.
 
 
 
Падут миры с осей великих,
 
Шары с своих стряхнутся мест;
 
Но он между развалин диких
 
Попрет дымящись пепел звезд.
 
 
 
О мир, в потомстве обновленный!
 
Внемли отеческую тень,
 
Сказующу свой рок свершенный
 
И твой грядущий слезный день!»
 
 
 
Изрекши, — скрылася тень мира;
 
За нею вздохи вслед шумят;
 
Из рук падет дрожаща лира,—
 
Я в ужасе глашу: «Бог свят!»
 
 
<1785>