Поэты 1790–1810-х годов

  
272. К*** («Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас…»)
 
 
Cujus autem aures veritati clausae, ut ab amico verum audire nequeant, hujus salus desperanda est.
 
Cicero  [284]
 
 
 
Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас;
 
Но строг, несправедлив карающий ваш глас,
 
И бедные стихи, плод шутки и дороги,
 
По мненью моему, не стоили тревоги.
 
Просодии в них нет, нет вкуса — виноват!
 
Но вы передо мной виновнее стократ.
 
Разбор, поверьте мне, столь едкий — не услуга:
 
Я слух ваш оскорбил — вы оскорбили друга.
 
Вы вспомните о том, что первый, может быть,
 
Осмелился глупцам я правду говорить;
 
Осмелился сказать хорошими стихами,
 
Что автор без идей, трудяся над словами,
 
Останется всегда невеждой и глупцом;
 
Я злого Гашпара убил одним стихом,
 
И, гнева не боясь варягов беспокойных,
 
В восторге я хвалил писателей достойных!
 
Неблагодарные! О том забыли вы,
 
И ныне, не щадя седой моей главы,
 
Вы издеваетесь бесчинно надо мною;
 
Довольно и без вас я был гоним судьбою!
 
В дурных стихах большой не вижу я вины;
 
Приятели беречь приятеля должны.
 
Я не обидел вас. В душе моей незлобной,
 
Лишь к пламенной любви и дружеству способной,
 
Не приходила мысль над другом мне шутить!
 
С прискорбием скажу: что прибыли любить?
 
Здесь острое словцо приязни всей дороже,
 
И дружество почти на ненависть похоже.
 
Но боже сохрани, чтоб точно думал я,
 
Что в наши времена не водятся друзья!
 
Нет, бурных дней моих на пасмурном закате
 
Я истинно счастлив, имея друга в брате!
 
Сердцами сходствуем; он точно я другой:
 
Я горе с ним делю; он — радости со мной.
 
Благодарю судьбу! Чего желать мне боле?
 
Проказничать, шутить, смеяться в вашей воле.
 
Вы все любезны мне, хоть я на вас сердит;
 
Нам быть в согласии сам Аполлон велит.
 
Прямая наша цель есть польза, просвещенье,
 
Богатство языка и вкуса очищенье;
 
Но должно ли шутя о пользе рассуждать?
 
Глупцы не престают возиться и писать,
 
Дурачить Талию, ругаться Мельпомене;
 
Смеемся мы тайком — они кричат на сцене.
 
Нет, явною войной искореним врагов!
 
Я верный ваш собрат и действовать готов;
 
Их оды жалкие, забавные их драмы,
 
Похвальные слова, поэмы, эпиграммы,
 
Конечно, не уйдут от критики моей:
 
Невежд учить люблю и уважать друзей.
 
 
1816
 
  
273. НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ В. А. ЖУКОВСКОГО
 
 
 
                   Он стал известен сам собой;
 
На лире он любовь, героев воспевает;
 
                   Любимец муз соединяет
 
Прекраснейший талант с прекраснейшей душой.
 
 
<1817>
 
  
274. К НОВЫМ ЗАКОНОДАТЕЛЯМ ВКУСА
  
 
 
Хвала вам, смелые певцы и стиходеи.
 
В поэзии теперь нам кодекс новый дан:
 
                   Гораций и Парни — пигмеи,
 
                   А Пумпер Никель — великан!
 
 
1824
 
  
275. ЭКСПРОМТ НА ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ А. И. И С. И. Т<УРГЕНЕВЫМИ>
 
 
 
Прощайте, милые друзья!
 
Подагрик расстается с вами,
 
Но с вами сердцем буду я,
 
Пока еще храним богами.
 
Час близок; может быть, увы,
 
Меня не будет — будьте вы!
 
 
1825
 
  
276. ЭКСПРОМТ НА ОТЪЕЗД Н. М. КАРАМЗИНА В ЧУЖИЕ КРАИ
 
 
 
            Дельфийский бог, венец тобою дан
 
            Историку, философу, поэту!
 
О, будь вождем его! Пусть, странствуя по свету,
 
Он возвратится здрав для славы россиян!
 
 
Май 1826
 
  
277. КАПИТАН ХРАБРОВ
 
ГЛАВА 1
 
 
Большой саратовской дорогой,
 
В кибитке низенькой, убогой,
 
На родину тащился я,
 
В село, где в домике смиренном
 
Жила старушка мать моя,
 
И с сердцем, часто сокрушенным,
 
Воспоминала обо мне.
 
Семь лет я не был в той стране,
 
Семь лет с родимой я расстался,
 
В походах и сраженьях был,
 
Чин капитана получил
 
И орденами украшался.
 
 
 
Хотел бы я, романтик новый,
 
Осенний вечер описать
 
И тоном жалостным сказать,
 
Как ветер бушевал суровый,
 
Как с неба дождь ушатом лил,
 
Как в бурке я дрожал косматой;
 
Но Аполлон замысловатый,
 
Увы! меня не наградил
 
Талантом Байронов чудесных,
 
И на Руси теперь известных.
 
 
 
Подъехал мой ямщик к реке,
 
И вот паром. Там вдалеке,
 
Я вижу, огонек мелькает;
 
«Скорей, — я закричал, — друзья!
 
Ночлег нас добрый ожидает:
 
Я вас согрею и себя».
 
Старик с плешивой головою,
 
С седою длинной бородою
 
Стоит на берегу другом
 
И нас встречает с фонарем;
 
А дождь всё льет, и с мокрым снегом.
 
Слуга мой верный Еремей
 
В шинели фризовой своей
 
В дом к старику пустился бегом,
 
А я за ним, старик за мной;
 
Ночлегу рад я всей душой.
 
 
 
Мы входим в горницу. На лавке
 
Старуха сгорбившись сидит,
 
Лучинка перед ней горит;
 
В ногах ее мальчишка в шапке
 
Играет с кошкою своей.
 
«Старушка добрая, здорово!
 
Согрей нам чайник поскорей!»
 
— «Сейчас, бояре! Всё готово!»
 
И самовар уже кипит,
 
Ром на столе, я согреваюсь;
 
Хозяин пристально глядит,
 
Как я ко сну приготовляюсь.
 
Мой добрый спутник Еремей
 
Давно храпит: он спать охотник.
 
Старик, старуха и работник —
 
Все вышли вон. Сверчок-злодей
 
Мне скучным криком спать мешает,
 
Огарок сальный догорает;
 
Но как заснуть? Там сотни крыс
 
Возиться, кажется, сошлись.
 
Я вдруг вскочил от нетерпенья,
 
Пошел убежища искать;
 
В сенях чулан и там кровать:
 
Вот место для отдохновенья.
 
Я лег — и слышу разговор:
 
У старика с женою спор.
 
«Что мешкаешь? Ступай скорее!
 
Приезжие сном крепким спят».
 
— «К рассвету наши прилетят:
 
Их подожду! Тогда смелее
 
К концу мы дело приведем;
 
Пощады нет! Мы их убьем!»
 
— «А где ж ямщик?» — «Он связан мною
 
И пьяный на́ сене лежит».
 
— «Ну, как всё кончится бедою?»
 
— «Ни слова боле! Я сердит
 
И проучить тебя умею».
 
— «Я, Климыч, за тебя робею».
 
Умолкли. Я тихонько встал,
 
Кинжал и пистолеты взял;
 
Сонливый мой слуга проснулся,
 
Пошли мы ямщика будить:
 
Насилу наш бедняк очнулся.
 
«Послушай, нас хотят убить:
 
Мы у разбойников. Скорее
 
Коней в кибитку запрягай;
 
Прочь колокольчик! Не зевай!
 
Спасемся ночью мы вернее».
 
Готова тройка. Мы с большим
 
Трудом ворота отворили;
 
Бежит старик, работник с ним.
 
«Вы нас, — кричат, — не ускорили!
 
Мы здесь. Трудненько вам спастиоь!
 
Смотри же, барин, берегись!»
 
Батрак за повода хватает,
 
Хозяин с топором в руках.
 
Занес его!.. Откинув страх,
 
Я выстрелил: он упадает.
 
 
 
Мы ускакали. Провиденье
 
Избавило от смерти нас!
 
Вот видим солнца восхожденье:
 
Настал приятный утра час;
 
Утихла буря; стадо в поле
 
Шагами тихими идет,
 
Пастух играет; дождь не льет.
 
Хоть птичек хор не слышен боле,
 
Хоть лист желтеет и летит,
 
Но божий мир всегда прекрасен.
 
Свод неба чист, и всё сулит,
 
Что будет день хорош и ясен.
 
 
 
И вот село! Прелестный вид:
 
Там на горе крутой, высокой
 
Великолепный храм стоит,
 
Внизу река. По ней широкой
 
И длинный мост ведет в посад.
 
Народ копышется. Въезжаем.
 
Отряд мы казаков встречаем
 
И стражи внутренней солдат;
 
Они разбойников поймали.
 
Ямщик остановился мой.
 
К нам офицер передовой
 
Бежит… Друг друга мы узнали:
 
«Ах, это ты, Храбров! Откуда?
 
Не ожидал такого чуда,
 
Чтоб здесь увидеться с тобой!»
 
— «Я еду в отпуск на покой,
 
Готовился покой мне вечный;
 
Бог спас меня, мой друг сердечный!»
 
Я тут ему пересказал
 
Ночное наше приключенье;
 
И что ж? Какое удивленье!
 
Он самых тех воров поймал,
 
Которых ждал старик плешивый.
 
Романтик бы красноречивый
 
Представил кучу тут картин;
 
Скажу я просто: мы расстались
 
И как друзья поцеловались.
 
«Прости, мой милый Валентин!»
 
— «Прости, Храбров! Мы повидались;
 
Судьбе спасибо! Добрый путь!»
 
Мне нужно было отдохнуть,
 
Я ночь не спал. На постоялом
 
Остановились мы дворе,
 
И на разостланном ковре,
 
Одетый теплым одеялом,
 
Заснул я крепко. Вот мой сон:
 
Мне чудилось, что на кладби́ще,
 
Умерших вечное жилище,
 
Куда-то я перенесен;
 
Брожу, а вечер наступает;
 
На небе молния сверкает,
 
И гром раскатисто гремит;
 
Сова хохочет, жук жужжит,
 
И мышь крылатая летает.
 
И что ж? Могила предо мной
 
С ужасным треском расступилась.
 
И в длинном саване явилась
 
Тень бледная; меня рукой
 
Она холодной обнимает…
 
«Проститься я пришла с тобой:
 
Смерть лютая нас разлучает!»
 
Сказала… и узнал я в ней
 
Тень нежной матери моей.
 
Я плакал. Сердце трепетало.
 
Гром грянул. — Я проснулся вдруг.
 
Родимая, мой милый друг,
 
Не верю, чтоб тебя не стало!
 
Нет, от беды избавит бог!
 
Я, право, обойтись не мог,
 
Чтоб не представить сновиденья;
 
Романтики такого мненья,
 
Что тот поэт не удалец,
 
Кому не видится мертвец.
 
 
 
Верст десять ехать нам осталось.
 
От нетерпения казалось,
 
Что время медленно текло.
 
Вот наша роща и село,
 
Вот церковь, пруд, сад плодовитый,
 
Дом, черепицею покрытый,
 
Вот конопли и огород;
 
Мы подъезжаем — я вбегаю
 
И мать-старушку обнимаю
 
И целый девок хоровод.
 
Терентий Карпов, дядька мой,
 
Служитель пьяный и глухой,
 
С почтеньем руку лобызает;
 
Федора-ключница бежит,
 
От радости на всех брюзжит
 
И нам обед приготовляет.
 
«Мой друг Парфен! Бог мне велел
 
Еще увидеться с тобою!
 
Ты возмужал, похорошел,—
 
Сказала мать, — а мне судьбою
 
Дочь милая еще дана;
 
Ты будь ей братом! Вот она».
 
И вдруг я вижу пред собою
 
Красавицу в шестнадцать лет:
 
В романах Вальтер Скотта, Мура,
 
Нодье, виконта д’Арленкура
 
Читали вы ее портрет.
 
За стол мы сели: и рубцы
 
Нам подают, к ним пряженцы,
 
Бараний бок с горячей кашей,
 
Жаркого гуся и пирог;
 
Но есть я ничего не мог,
 
А любовался всё Наташей.
 
 
 
В дом матушка ее взяла,
 
Ей было девять лет, не боле;
 
Священник нашего села
 
Нашел ее младенцем в поле,
 
Принес домой и воскормил.
 
Наташу попадья любила,
 
Но бог помощницы лишил
 
Почтенного отца Кирилла.
 
Тогда он плача упросил,
 
Чтоб матушка взяла Наташу.
 
«Бог наградит за щедрость вашу! —
 
Упав к ногам, он говорил,—
 
Теперь живу я одинокой;
 
Как мне за девочкой смотреть?
 
К тому же в старости глубокой
 
И мне недолго умереть».
 
 
 
Родительница с восхищеньем
 
Наташу согласилась взять,
 
Ее учить и наблюдать
 
За добрым нравом, поведеньем
 
И, сколько можно, утешать.
 
Наташа многое уж знала:
 
Умела колпаки вязать,
 
На гуслях песенки бренчать
 
И полотенца вышивала.
 
Прошло еще пять иль шесть лет.
 
Другим Наташа занималась,
 
И в длинный талию корсет
 
Она затягивать старалась;
 
Носила кисею, перкаль,
 
Большие букли завивала,
 
«Светлану» наизусть читала;
 
Лишь одного ей было жаль:
 
Она не знала по-французски.
 
Тиранка мода губит нас:
 
И даже в деревнях подчас
 
Никто не говорит по-русски.
 
Наташа в обществах бывала,
 
Но и с хорошеньким лицом
 
Большою частью всё молчала.
 
Всяк может согласиться в том,
 
Что было ей довольно скучно:
 
Молчанье с скукой неразлучно.
 
 
 
Представлю я в главе другой,
 
Читатель, новые картины.
 
Дошед рассказа половины,
 
Я смелой напишу рукой
 
Ряд целый точек
 
……………………………
 
                         И от правил
 
Романтиков не отступлю:
 
Я точки в повестях люблю;
 
Лорд Байрон тысячи их ставил,
 
И подражатели его:
 
Гиро, Сумет, Виктор Гюго
 
Лишь точками известны стали
 
И славу за вихор поймали.