Охота на магов: путь к возмездию (СИ)

— Что ты знаешь о Гроунстене?
Вопрос был неожиданный. Он непонимающе на нее посмотрел, не осознавая, какой ответ она хочет получить.
— Знаю, что в прошлом его хотели сделать колонией Улэртона. И Атрандо еще вмешался.
— Этого слишком мало. Точнее, ничего. Что вам говорили об острове?
— Разве не очевидно? То, что это земля чертей, и она проклята. Правда, думали о Гроунстене, как о сказке. Совсем вымышленной и нереальной. Так что много рассказов в то время ходило о них. Но они были уничтожены, насколько я помню.
— А я ведь тоже писала… Жаль, конечно, что их теперь нет.
Розалинда сказала это со слабой улыбкой, вспоминая, когда малейшая неудача приводила ее в исступление и в один миг, вопреки самым ярким фантазиям и надеждам, она рвала и метала все, что попадалось под руку, рвала и колотилась головой об стену. Это и была причина, почему бывшие воспитатели запирали ее в четырех серых стенах, порой без окон, а двери будто бы нет. В это время Розалинда все еще с трудом сдерживала злость, из-за нежелания создавать разруху, только вот произошла она внутри нее.
Ширан подняла голову, и критично осмотрела ее:
— Так ты писака? — сказала она с долей неприязни, прикусывая щеку изнутри.
— Когда-то была. И верное ты слово подобрала. Это не мое дело, а увлечение. Что мне оставалось делать взаперти? Только что-то и выдумывать. Сейчас уже нет. Но когда я жила в замке и в доме Дагель, то часто пачкала листы. Жалела очень, но… что еще оставалось? Это от скуки. Никогда не хотела, чтобы эти рукописи кто-то видел, кроме меня. Тогда нигде я не находила книг, которые удовлетворяли сполна мою фантазию — все было не то. Тогда сама стала писать и быть единственным читателем.
— Почему же ты не хочешь, чтобы никто не видел? — тон ее смягчился. Тотчас же было в ней интересующееся пренебрежение.
— А зачем? Я не рассчитываю на какие-то высоты. Это не нужно мне, когда я все еще существую. Мне нужно место, где можно жить. Тогда и вдохновение будет, и все плюшки, как говорится. Да, будет! — с выделанным упоением разливалась она торжественностью, — как в лучшей сказке прям. Это я несерьезно, конечно. Не вижу повода претендовать на уголочек в искусстве. Что же ты так смотришь на меня, а? — обратилась она к Филгену, лукаво улыбаясь, — хотя продолжай. Так мне кажется, что ты весь этот бред воспринимаешь, как шутку неудавшуюся. А вообще, Ширан, вот ответ на вопрос: лень меня съедает.
Полчаса они провели в оживленном разговоре. Ораторствовала Ширан, всплескивая руками, Розалинда посмеивалась, оглядываясь по сторонам, а Филген хоть и не разговаривал, но внимательно слушал. Время потекло сильным ручьем — было уже без десяти десять. Он заставил их, поющих в смехе, подняться. Услышав о том, как долгожданный час подскочил, они тут же побежали к толпе. «Ну, как ребенок, как ребенок! — проговаривала Ширан, проскальзывая за ней сквозь людей. Из-за подкатившей волны радости, она и не замечала, как наступала на носки прохожих и, получая пинки и ругательства, хохотала еще сильнее. На палубу уже взбирались люди: у борта стояли двое мужчин, преграждающих вход. Розалинда заметила, как каждый дает им пропуски, а после заходят. Точно опомнившись ото сна, она полезла в карман — они на месте. «Не хватало еще потерять их. А те люди, кажется, уже…». Неподалеку стояла женщина, согнувшаяся в плаче, и два ребенка, дергающих ее за юбку. Подхватив их на руки, она забегала взглядом по полу, тревожила рядом стоящих вопросами: «не видели пропуск под ногами?». И все в один ответ мотали головами.
— Смотри, — шепнула она Филгену. Тот наклонился к ней, — она, кажется, потеряла эту бумажку. Вот, кому не везет. А все же жаль. Видишь, у нее дети в один голос плачут…
Филген кивнул, и притянул ее к себе за плечи: перед ее глазами проскочили юноши. В припрыжку, они пролезали через прижимающиеся друг к другу телами, чем вызвали позади себя волну криков и проклятий. Вскоре откуда-то вылез и здоровый мужик. Пузырьки слюны пенились у уголков его рта. Он смотрел наверх, на лестницу, так истерично, точно те обворовали его. Махая кулаком, мужик плюнул на песок и, сжимая конверт, зашагал назад. «Издеваетесь! — прокричала где-то в толпе женщина, — чем насолила вам моя старуха-мать? Сумасброды!». Поднимался хаос. Люди давили друг друга, пытались исподтишка подкрасться к карманам и выхватить пропуск, громко вторили, обливались водой, и, до того лишились здравомыслия, что, ослепленные светом из трюмов, и носом не вели на бедных, придавленных детей, потерявших матерей. Глаза их были заплаканы, щеки красными, а рот, раскрытым, будто застыл в крике. Безрассудство происходило у самой лестницы, куда рвались самые проворные и наглые, не лишенные бесчувствия. Розалинда сильнее прижималась к Филгену, хотела слиться с ним воедино, так как без жалости смотреть на безумие не выходило. Сердце ее подскочило, когда Ширан не оказалась на виду. Он, заметив это ее движение, встряхнул за плечи и сжал сильнее, не выпуская из хватки.
 
— Ширан там, — пальцем указал Филген в сторону, — не волнуйся ты так. Знаешь, нам тоже бы не помешала наглость. А то не достанется нам никакого места. Вот так, — он взял ее за руку, — пойдем. Все же пропадем мы в этой толпе. Перед лицами проверяющих все становятся мирными.
Она больше не упускала ее из виду. Дернула за кисть и поволокла за собой без разбирательств. Ширан, увлеченная разговором с какой-то девушкой, до того поникла в шум и гам, что тоже перестала различать болезненные крики и плачь.
— Вынуждена, да… Обязательно встретимся. Ты своему тоже передай, такие милые! Ну все-все, пока- пока!.. Куда мы? — крикнула она Розалинде, попрощавшись с собеседницей, — эй, больно! Ответь! Не слышишь, что ли?
— На корабль, куда же еще? — буркнула она, оборотившись к ней на мгновение, — нужно поскорее пробраться, иначе до следующей недели ждать отплыва.
Ширан недовольно хмыкнула и, высоко поднимая ноги, прыгала через мусор. Подойдя к лестнице, Филген замер: народ более не порывался и ступал спокойно. Возгласы потухали: детей выводили из толпы стражники и, прорываясь в муравейник, брали их на руки и опрашивали всех. Медленно накатывало и спокойствие на душу: наконец-то помощь! Под ухом ворчали старухи, звонко смеялся и плакал на взрыв ребенок, но главное — ситуацию взяли под контроль.
— Я бы не стала лезть так скоро на лестницу, — сказала Ширан под самым ее ухом, — посмотри, под арест же возьмут? Что делать будем? Я не хочу нарываться на такое добро…
— А кажется, ты еще стражников не рассмотрела… — протянула она, — посмотри, какие молодцы. Приглядись получше и представь, как они возьмут тебя за руки. А что будем делать? Ждать. Но корабль, вроде как, в одиннадцать отплывает. Час на то, чтобы разобраться с этими людьми.
— Эх, Розалинда… не плохой у меня юмор, по сравнению с твоим. Зачем мне эти стражники? Думаешь, что, небось, засмотрюсь на них и передумаю уплывать? Не-е-т, — Ширан взяла ее под руку, и прильнула к щеке, — или что, так хочешь, чтобы я вернулась?
— Почему ты так думаешь? — она искоса на нее посмотрела, облегченно вздыхая, — вон, посмотри, я уже на ступени.
Внезапно Розалинда отпрянула от ее лица. Ширан посмотрела на нее снизу-вверх и, взъерошив челку, слегка пихнула ее бедрами, занимая место.
— А от того, — начала она упрекающим тоном, — что уж больно часто ты меня сватать стала. Я же знаю, что о браке не мечтаешь, но эти твои шутки… странные. Да, раньше я выплевывала их не лучше, но нам обеим весело было. Так что прошу, прекращай, — не получив ее ответа, Ширан добавила: — надеюсь, нас заселят рядом. Нужно держаться вместе, а то вдруг комната общая перепадет. Честно, я не знаю об этом устройстве. Впервые границу пересекаю. Даже как-то волнительно! И прощание с Дагель не было таким трогательным, как этот момент. Хочу, чтобы он был самым ярким в жизни. Но, конечно, не без пугающего.
Розалинда выглядела, как сбитая из общей массы, стоя на лестнице, забитая, несчастная фигура ночи перед неумолимым утром. Филген все дергал ее и вот, дошли они до середины. Вокруг были одни поднятые головы и вот, кажется — каждая пара глаз смотрит на нее. Страшная жалость забилась в груди. «А ведь говорил кто-то, — стала вспоминать она создателя фразы, — что не нужно считать себя единственным маленьким островком среди страшного океана. И сколько их таких, как я? И зря так думать, что кому-то есть дело до меня. Но не могу перестать». При каждом прикосновении чудилось ей, что грязные, скользкие пальцы уже забираются под платье, под воротник и отвернуться, пнуть — невозможно. Все смотрела она то вдаль — на еловые парки и ночные лавочки, то вниз — на людей, еще более несчастных. «Что, по сравнению с их бедой, моя? Пусть даже взять этих матерей: они бедны, наверное, и одиноки, сбегают от своего горя. Да и другие, вдруг у них есть цель поважнее? А мое желание — неразумный детский лепет?». Она старалась принять мысль, что вины ее здесь нет, и что и ее стремление стоит потерь, пережитых ею, но каждый раз эти попытки оказывались ничем. Мертвая боль исказила выражение лица: в глазах не оставались и тлевшие искорки смеха, радости. Все переменилось так скоро, и вот — они почти у самого верха.