Охота на магов: путь к возмездию (СИ)
— И что тебя остановило?
— Подумала, что негоже врываться в спальню ночью. И остановилась. И прервала бы такой сон, ты был бы очень зол. И разговаривать не о чем, прогнал бы… Это было бы ужаснее даже бури. Вот, как я опасалась! Может, не спалось тебе или переживал страшный сон, и тут вдруг я явилась!
— Нет, я не спал. Заснул, кажется, во втором часу, и то — пролежал с закрытыми глазами невесть сколько. Я был бы не зол, а только рад! Вместе бы уснули. Так же спокойнее. И не знаю я, получится ли выпросить милость. Я у него на хорошем счету, но гостей долго потчевать им не охота. Но я постараюсь! — воскликнул он в радости. — Скажу, что горе большое переживаю, не могу находиться на месте смерти. Он человек большого сердца и поймет меня, надеюсь.
— Поймет, поймет! — выговорила девушка скороговоркой. — Еще как! И на долгое время ты здесь останешься. Будешь ко мне приходить, или я к тебе. А если к тебе буду наведываться, то брать с собой буду пончики. Они шикарны! После завтрака их подают, в пудре. И каждый раз наедине завтракать, а ужинать придется с ними, с царскими нашими. Эх, так хочу! Если не дозволит, то с тобой уеду куда-нибудь. Хоть к тебе домой. Скучно мне здесь, особенно тогда, когда после бала. Умереть можно. А хочешь?..
Договорить она не смогла. Донесся скрип: дверь растворилась настежь. Розалинда обернулась, увидела будто тень и отшатнулась в сторону, поднимаясь на ноги. Опять тишина. Но что это? Темное пятно двинулось, на свету в одно мгновение проглянул край белого фартука. «Служанка, — заключила она, сжимая в кулаке нарастающее раздражение. — Сейчас языком будет лепетать. Все узнают. Ну и пусть!» С этой мыслью Розалинда прошлась большими шагами и выглянула из-за порога: вдалеке, в самом углу, смотрящем на лестницу, горел фонарь — он-то и осветил фартучек негодницы. Хмыкнув и захлопнув дверь, Амеан опустилась на кресло и, потирая кончик носа, проговорила:
— А все же не зря! Не зря ты переживал. Ну, служанка была. Это я увидела. У них одних такие фартучки. Это как отличительный знак, чтобы уличать в подслушивании или в чем-то другом. Знаешь, как у преступников в тюрьме: вот, они такие же. Ух, ненавижу… — под конец ее тон голоса совсем упал. — Таких бы высечь. Сейчас же прям. Вот скажу Царице, и пусть экономка их секет, бесстыдниц.
— Может, она мимо прошла, — сказал Филген в утешении, но видно, как взволновал его тот скрип. — Как бывает: идешь куда-то, и тут вдруг что-то интересное. Конечно, внимание обратишь. Ты говорила, что они дальше своих слухи не разносят, да?
— Ну, как повезет, — пожала Розалинда плечами. — Тут, как глядеть: выпускать на свет не будешь, ничего и не скажут. Их бы в кучку собрать и держать всех вместе. Чтоб знать точно, что носы свои сувать не станут.
После, вспоминая все детали их встречи, девушка хорошо поняла, как же неправильны были ее убеждения и надежды на Царицу. Тотчас же Филген пошел к царю и вернулся слегка напуганным, как ей показалось. Вымолвил, что Грифан не в настроении, сердится на что-то, но разрешение дал. Причем не на один день. Прервал он своим визитом важный разговор с какими-то господами, но отступать поздно. Пришлось потеть и голову понурить, ибо встречать недовольные взгляды гостей — пожалуй, самое неприятнейшее, что произошло с ним за этот день. Еще одно несчастье свалилось ей на голову: все-таки, слух разнесли. Да в таких красках, что сомнений не оставалось — все, женитьба!
И случилось это вечером того же дня…
8. Связывающий кулон
То письмо стало последним из всех, связанных прочной веревкой. Каждый листок отматывал день на час, усыплял солнце, пока не вобрался в темную каюту лунный свет. Лучи рассыпались по стенам, неспешно съезжали вниз, настигая текст, написанный отрывистым, неровным почерком. Весь стол теперь застелен бумажной скатертью: ни одного деревянного просвета. Афелиса вновь бегала глазами по листкам, стараясь не упускать ни единой черточки, пусть и самой маленькой, каких-то водяных разводов, карандашные, полустертые линии — ничего. Ничего, что могло бы дать куда больше; ничего, что содержало бы в себе то, что нельзя передать словами. Локти ее дергались, из пальцев ссыпались небольшие вставочные листы, даты украдкой сменялись перед глазами. Изо дня в день, из месяца в месяц… Сколько же Ангарет упустил? Сколько не посилился написать? Ведь оно неправда, что все те почти два года прошли так просто, в конце концов, ей не верилось. «Нет, должно быть по-другому. Он намерено писал так, чтобы я, читавшая это, не волновалась так сильно, и чтобы не страшиться самому… Даже за тем его побегом, — думала она, ходя из угла в угол, по устоявшейся привычке: медленно, заставляя каждую доску изнывать под весом. — Да, палач мог отпустить, но как так никто из охотников не заметил? Охрана у них хорошая, как сейчас помню. Особенно во время патрулирования замка. Еще и пир подготовили, молодцы-то какие, только в оба не углядели. Что-то за этим определенно спрятано». Теперь же, раздумывая об этом в похолодевшей, ночной каюте, маг тут же бросилась снова к столу. Бумаги летели на пол, и вдруг грохот: огромное черное пятно распласталось на полу. Чернильница покатилась к щели между полом и кроватью, но скрыться не успела: Афелиса вмиг дернулась и схватила ее. Нахмурившись, прошептала ругательства и с раздражительным видом стукнула сосуд об тумбу. «Шикарно… просто бесподобно…» — шипела она про себя. В руках оказалось письмо с датой отплыва. «И тут с подозрениями! Что же такое этот отплыв? И как ему досталось место? Обычно первых сажают женщин, особенно беременных, а тут и старики, и молодежь. Что-то мне, Ангарет, слабо верится в достоверность. Сам выдумал?» Тут-то и пришла мысль настолько сумасшедшая, что повлекла за собой развитие.
«Не могу исключать, отрицать или, наоборот, подтверждать. Но все его действия, заканчивающиеся неминуемым успехом — странные. Пугающе странные. Но в них верится, а вот в конец — никак нет. Даже если начать с дня, когда он сбежал, — нащупав листок с нужной датой, Афелиса вытянула его и встряхнула. — Вот. Во-первых: когда это особо важных «преступников» или шишек садили в какую-то незапертую комнатку с окнами? Таких только в клетку, если не в подвал. Тут-то он объяснений не нашел. И палач мне кажется чересчур жертвенным. Вся ответственность на нем и его, предполагаю, отрубленной голове. Что тоже сомнительно. Каждый на войне сам за себя, особенно рабы. Плевать они все хотели, что кого-то там хотят убить тотчас; даже в радость, что не они под топором. Посочувствуют, ну и черт с ним. Забудут, если бутылку спиртного выкопают хоть где-нибудь. Да, про лес помню. Только он не прям к ограде примкнут. Пройти нужно, ну… шагов десять. А это какая видимость! Что же он за такой у меня везунчик? А случай с работой и той женщиной — вообще комедия. Люди напуганные, голодные — собаки, кости друг друга грызут, пытаются хоть копейку раздобыть, а тут, видите ли — нашлась богиня-мать с двумя своими ангелочками. Хоть бы нимбы червивыми не оказались. Ладно, может быть, из богатых, что даже комнатку беженцу дали. Ну что, они в нем принца не узнали? Отплыв более правдоподобен, конечно. Но вот то, как людей распределяли, — нет».
Опустившись на стул с тяжелым вздохом, Диамет хлебнула воды из кружки, повертела ее, опустевшую, на указательном пальце. Мысли лезли бесконечным потоком, пугающие и не опровергаемые.
— Куда же ты попал, Ангарет?.. — прошептала она в большом огорчении. — Погубил себя, верно.
«Пугает эта бессмыслица. После того, как меня увезли в тюрьму — многое изменилось? С чего бы? Мне нужно больше конкретики, иначе ни одному слову не поверю. Не исключено, что ему подсыпали какого-нибудь яду, и Ангарет сошел с ума. Выдумал все, как мне представляется. Ведь не может быть так… просто. Все, что он писал — его фантазия. Несбыточная. Настолько отчаялся, что стал фантазировать. Но и это странно: как тогда доставили письма? Где он брал столько бумаги? Мы ведь все письма взяли? Ничего больше не осталось?» Тотчас же все давешние размышления скатились под сомнения: разгадать то, что заложено в письмах, ей не по силам. Тяжело это потому только, что очень многое Афелиса опровергала, искала в этих словах подвох, и не находя совершенно ничего, никаких двусмыслиц, знаков, стала выдумывать, чтоб лишь утешить свои подозрения. Однозначно, витать в мыслях дальше становилось опасно. Благо, не прошло и получаса, как на пороге возник лучик света, затем и вышедшая тень — Анариэль. Он поставил фонарь на стол и, подойдя, обметал его каким-то упрекающим, подозрительным взглядом. «И здесь что-то не то, — все не унималась она, искоса поглядывая на него. — Вот. Ну как так? У них что, кучера на дороге валяются?» Снова листы, и так бесконечно по кругу. Откинувшись на спинку стула, маг посмотрела на порог, на потолок, вновь на стол, а затем и закрыла глаза: жутко болели, хотелось спать, но непозволительно.