Охота на магов: путь к возмездию (СИ)

— Да, — сказал Филген, — просьба. Отдыхает, значит? Мне какая-нибудь повозка, чтобы добраться до Улэртона. Царь совсем не может принять?
— К сожалению. — отвечал старик, приосанившись. — Никому не дозволено тревожить его покой. А Вам я скажу, уважаемый, что кучер не поедет ни за какие деньги в такую погоду. Лучше уж переждите, иначе ненастье настигнет Вас, — тут его тон понизился. — А Вы, собственно, по какому делу заехали? Извольте узнать…
— Я приезжал к гостье. Грифан знает меня. Если и так, то обделите меня комнатой.
— Конечно, проходите за мной.
Обернувшись, он пошел вдоль коридора. Розалинда не поняла совершенно взгляда Филгена: выражение прощания или скорой встречи, а может, и вовсе ничего. Обычное снисхождение, чтоб обиды не было. «Не морочь себе голову, — твердила она. — Все разъяснится утром. Не мудрено, что Грифан в коим-то веке выбрался из кабинета. И вторгаться — вверх наглости». С этими мыслями девчонка покинула коридор.
***
Яростные удары дождя едва ли не разбивали стекла. Чудовищный ветер срывал краску, черепицу, разрывая ее в суматохе природного круговорота. Свечи не горели в домах, убогие не ошивались по дворам, выпрашивая милостыню, жалобно сложив руки. Все живое дрожало, как перед смертью, пред приговором. Улэртон растирал колени, жмурясь и вздрагивая от раската молнии. Снова и снова взвизгивали дети, прижатые к груди матери. Те, кого не уносило бесконечными потоками пыли, бежали, заглатывая комы грязи. Огонь потух, дым так и не настиг. Люди, что смогли уйти раньше, прятались в каретах, слезами умоляя всему безумству прекратиться, исчезнуть прочь. Кровь страшно текла по жилам, зрачки дрожали — все, все богатство испарилось! Мощная волна энергии до сих пор щекотала, заставляя сглатывать слезы. «Что всему виной? — ревели женщины, утирая платками свои румяные, измазанные лица. — Кто сотворил? Злодеи! Истребили чистых людей высокой чести! Зря! Ни за что!» Вдоль заборов неслись люди — жертвы паники; кто-то хромал, точно подстреленный. Мусор витал в воздухе, цеплялся за кресты, и раздирался на мелкие частички. Что за наказание, недостойное жизни мирных? Легко вообразить, с каким нетерпением каждый выживший ожидал конца этой мучительной сцены! Сильно бились их сердца, стесненные непонятным предчувствием. Вон, в заросшем саду проглянули вздымающиеся юбки на ветру: девушки продирались между кустарниками, поминутно зацепляясь ногами за хворост, удерживали дыхание и крики, скользя по поникшей траве. Все неслись будто не в себе, не смотря по сторонам, и, конечно, понятия не имели, куда прятаться. Да впустят ли их в дом? Позабыта уже дорога.
— Мы погибли! — молвила женщина, подняв взгляд к чернеющему небу. — Никто не спасет, никто не сохранит. Господи, Господи!
Она упала на колени: слезы рекой полились из ее голубых глаз. Ожидание о небесном хоре, что унесет их на нежных, мягких крыльях, и несомненно приласкает, разлетелись, словно неполученные письма по небу. И что же это за мечты? Только в кровоточащее сердце ранят! Сквозь слезы заметила она мужчину в плаще, да как застучала по окну кареты, что, в испуге, и рыженькая голова его оборотилась. Искра геройства разгорелась в ней, доселе тлевшая в душе, и сама ли она едва ли верила, что свершает такое дело. Дверца отворилась. В карету ввалилась волна бешеного ветра.
— Что стоишь, глупец? — кричала она, рвала глотку. — Полезай! Полезай!
Амери ухватился за ее руку; она тянула его, что есть мочи, и когда тот ввалился вовнутрь, встряхнула за плечи. Заплаканные глаза ее жалобно уставились на него, точно он — любимый человек, чуть ли не погибший. Сильный удар. Металлическое ведро врезалось в закрытую дверь. Каждая жилка в ее теле напряглась.
— Что творится-то! Когда такой кошмар вообще был? — восклицала она, крепко обняв его.
И так оставались они долго. Капли осыпались с неба, пробивая крышу. Ее руки были холодны, как лед, а голова горела. И тут начались перешептывания, до того впечатлительные, что Амери совсем затерялся в чувствах.
 
— Скажи мне, Амери, — наконец прошептала она, — позабыл ты обо мне, да? Оставил меня с ребенком, так подло. Низко! А теперь, где этот ребенок, а? — злость в глазах потушили слезы. — Ты и не знаешь, не знает отец! Весело тебе меня мучить? Я тебя ненавидеть должна. Ничего кроме страданий не принес!.. Не зря мать твердила, что ты грязный человек. А я, дурочка, не послушала…
Молчание. Они сидели на полу, растрепанные, дрожащие, слова сказать не могли. Она расхлебывала презрение, утираясь широким воротничком, изредка выглядывая в окно. Людей не было. Неужели всех унесла буря? Амери и головой не поник, непонимающе смотря на свою перегоревшую любовь. Кричать и отрицать не хотелось, да и имело ли это смысл? В груди не щемило: никакой тоски об утерянном времени, никакого смущения. Лишь легкость, поддерживаемая грызущей ложью.
— Отмахивался все. Не нужен тебе никто! Собой лишь дорожишь, любимым, — она выдернула свою руку из его, и щеки ее запылали. — Не совестно? Сколько прошло?.. Четыре года? А ты сына своего не видел! Лишь бы побаловаться и бросить… Да какая тебе семья, ты сам еще человек не созревший.
— Мы это обсуждали, — сказал Амери. — Или все уняться не можешь?
— Да что обсуждали? Ты уехал, и говорить не хотел. Эх ты… Бесполезно с тобой разговаривать. Каждый раз будешь стоять на своем, самом верном! Себя бы не обманывал.
— Спасибо за то, что не дала мне умереть, — взгляд его светлел. — И что же, опять используешь эту уловку против меня? Как обычно это бывает: сделаешь услугу, так и еще потом сдерешь с меня куда больше. И как тебе верить, такой невинной и чистой? Клеветаешь на меня, а сама поди, по мужикам ходишь! Ха, не сомневаюсь! Это не пустое место — мои убеждения, еще как полное. И ни монетки ты не получишь, но взаимностью на обман я тебе ответить не могу, — поднявшись, он сел на сидение. — Только и можешь в ногах путаться. Что-то вроде предназначения… Да, несомненно! — голос его налился азартным удовольствием. Каждая нотка колола ее душу, нарочно, несерьезно, пока иглы не напитались ядом. — До сих пор, неблагородная, таскаешься по домам, постилаешься под каждого, кто купюру покажет.
— Нет! — возразила она невольно. — Ничего такого! Какие мне дома, матери? У меня трое сыновей…
— И каждого из них нагуляла. Не надоела эта беготня, или тебе в удовольствие? Я знаю, что ты творила, пока меня не было. И подцепила ты меня из-за состояния. Денежки всем нужны, конечно! Тем более нищенке! Любовников я твоих знаю, и списала их труд на меня, якобы, спал с тобой, — продолжал он. Внутренняя улыбка медленно перетекала в настоящую: «И вправду, дамочке милой под шляпкой есть, что скрывать! Точнее, под юбкой». — И говорить больше я не хочу об этом. Смешно, да? На улице смерть бродит, а ты мне опять врать вздумала. Фларна, прекращай эту глупую шутку.
Она побледнела, руки опустились. В лице, в позе, в сжатых, сухих губах виднелось сладостное унижение. Теперь не позволит совесть подняться ей и быть наравне! И сил не хватит, чтобы вытолкнуть парня из кареты; напротив, саму ее унесет легкий порыв злости. Весело. Да и Амери уже прошел период жизни, когда, сломя голову, искал счастья; когда сердце билось чувственнее и сильнее, трепетав от необходимости любить страстно и сильно. Теперь только и быть обожаемым — жалкая привычка! Пройдет время, и она утечет. Фларна больна, ужасна больна, и своим хриплым, немым голосом пытается кричать об этом. «Ну, а мне-то какое дело? — думал Амери. — Пусть болеет. Верно, она от своих заразилась и разносит».
Ночи не было конца. Свистел ветер сквозь щели, издалека разносились всхлипы и крики. Казалось иногда, что все бешенство стихало, пока карета вновь не двинулась, качаясь, грозясь перевернутся. Разговор на этом закончился, и Амери был глубоко благодарен ее униженной натуре за молчание. Иногда, вспоминается, разносила такой скандал, что места нетронутого не оставалось — все шло под руку. Фларна порывисто качала головой, плакала, и глаза эти блистали мрачным пламенем. Неосторожное движение, и накинется, язва, за глотку схватится. Из маленького окошка под утро показался старик. Дочь, видимо, выпрыгнула за ним из порога и вцепилась в рубашку. В бешенстве острые зубки ее впечатались в жесткую руку. Скандал принимал обороты. Амери придвинулся к окну, наблюдая за скорой расправой, но их растащили. Девушка вскрикнула и повалилась на леденеющий бетон. И помнит же он это мертвое, холодное и сырое, как земля, лицо! Впрочем, много сумасшедших сцен протекали мимо. И из-за чего? Что такое нашло на улэртонцев? «Видать, трагедия повлияла. А ведь минутой позже, и я бы сам сгорел…» — эти мысли совсем покой отгоняли. — «Их уезд спас меня… А Филген то и не надеялся, наверное. А хотя, откуда ему знать? Он что, пророк какой-то? За это я Розалиндочке моей благодарным быть должен».