Лёд Апокалипсиса 2 (СИ)
Кто-то безбожно храпел.
Засыпалось трудно. Думал о своих, вспомнился дом у лесопилки, который меня приютил. Интересно, ворона, которая за мной следует всё та же или мне так кажется? А если двигается за мной, считает меня другом или ждет возможности выклевать глаза?
Чеченцы суровые. Встретили катаклизм в Кургане, были по каким-то своим делам. Когда поняли, что мороз не собирается заканчиваться, нашли вертолёт Ми-8, снарядили, собрали команду из нуждающихся в перемещении в сторону Европы, пролетели восемьсот с лишним километров до Самарской области, кое-как сели, поняли, что дальше техника не полетит, не смогли найти транспорт, собрались, пёхом пересекли скованную льдом Волгу и упорно двигались на юго-запад. Перед их глазами были множество городов и местностей. Уверенно идут в Чечню. И про суперзиму тоже в курсе. Тем не менее идут. Сурово.
Постепенно, беспокойный неуютный сон накрыл меня.
Утром, после некоторых колебаний, припрятал себе ПП-91 и один ПЯ, часть патронов, остальное отнёс Дяде Адаму, который все так же пребывал в ленинской комнате. Старший принял принесенное с достоинством, как должное.
Вскоре я уже ручкался с бойцом, который меня же вчера и задерживал.
— Милаев Кюра, — нахмурил брови он. — Можешь называть «Соколом».
— Антон Осоедов, — ответил я. — Странник. Кстати, осоед, это разновидность ястреба.
— Ну, тогда полетели, поохотимся.
Глава 5
Тьма
— Когда я сказал отцу, что меня напугало
существо в моем шкафу,
он дал мне пистолет 45-ого калибра.
— А что он должен был сделать?
— Мне было девять лет. Он мог просто сказать «Не бойся темноты».
— Шутишь? Её надо бояться!
Вечер.
Мы определенно достигли старинного городка Родимов, но не наблюдали в нём ни единого источника света.
За весь день перекинулись дюжиной дежурных фраз, почти всё время молча и остервенело пёрли к цели, ориентируясь по карте и компасам. Он меня называл «сталкером», сказал, что играл в игру, смысл ему вполне понятен. Я его — Соколом.
Сидя в кустах, созерцали старинную брошенную пожарную каланчу или водонапорную башню из обветренного красного кирпича дореволюционной постройки, потому что Кюра решил, что там может быть наблюдательный пункт противника. Ну что, предположение логичное.
Заложив огромную петлю, прошли через лесочек, подобрались вплотную, пролезли внутрь, в один из её темных боковых провалов, поняли, что тут никого, тем не менее поднялись повыше по обледенелым балкам, уселись поглубже от окон, устроили привал с видом на то место, где должен находиться город.
Кюра достал из бокового кармана компактный армейский бинокль с линзами «анти-блик», принялся неторопливо осматривать местность, потом передал окуляр мне.
— Расскажу, что знаю, потом ты. Так и сработаемся, — весомо предложил чеченец и, не дожидаясь ответа, негромко продолжил.
— Разведка это несколько правил. Рассказывай командиру только то, что своими глазами видел, слышал, твердо знаешь. Не надо ничего придумывать, додумывать, предполагать, фантазировать, выдавать желаемое за действительное. Дальше. Не считай противника тупее себя. Это многих погубило. Если враг в пределах досягаемости, то и ты тоже. Можешь обнаружить его, значит и тебя могут. Думаешь, ты охотник, а можешь оказаться и дичью. Недооценивать нельзя. Когда идешь в разведку, ничего не должно звенеть, греметь. Именно поэтому мы прыгали на твердом полу до выхода в рейд. Дальше. Когда крадешься, всё время держишь в голове пути отхода, причем нельзя быть уверенным, что там уже нет засады. Двигаемся скрытно, следов по минимуму, если убьем кого-то, труп прячем, следы заметаем. Лучшее время разведки ночью ближе к рассвету. Понятно тебе? Что ты мне скажешь?
Я осматривал неровности на горизонте, которые должны являться городом, внимательно слушал, одновременно стараясь переварить смысл.
— Сокол, скажу так. Снег и лёд оставляют следы, как ни старайся. Для разведки ночь лучше всего, тут не поспоришь. Если ночью холодно, если нет ветра, звуки распространяются очень далеко и громко. Кашлянул, на несколько километров слышно. Почему, я и сам не знаю. Колдовство. Сейчас легкий ветер и снегопад, они, наоборот, скрывают звук. От мороза все прячутся в норы, кроме волков. Эти заметят, нападут. Хорошо, что у тебя глушитель.
— Сталкер, это не кино, звук выстрела всё равно будет.
— Лучше, чем без него. Если что, я действую топором, ты прикрывай.
— Посмотрим, — хмуро ответил он.
Родимов городишко древний, население, как сказали местные, примерно двадцать тысяч. Дома в основном частные, в один, реже пару этажей. Два прямоугольника центральных улиц — пятиэтажки. Есть и три двенадцатиэтажки, построенные в девяностые. Но почти весь город, это частные домики, некоторые — построены пару сотен лет назад. Это всё нам Дядя Адам рассказал, пока снаряжались. Опросил всех местных. Среди них не было ни одного «родимовца», то есть для них это — соседний город, где «иногда бывали».
Нам бы толковый план или карту города. Но, где её возьмешь? Впрочем, Кюра человек очень упрямый. Достал толстую тетрадь, выдернул оттуда двойной листок и прямо на обледенелой доске стал рисовать то, что мы видим на закате. Посматривая на его художества, продолжил.
— Ладно. Что ещё? Там, где есть живые люди, снег и сугробы дышат. От печей, костров, примусов, даже от свечек идёт дым. Он протапливает щели в любых сугробах и этот дым виден на просвет дрожанием воздуха. Ещё запахи. Дым пахнет. Дрова, бензин, солярка, уголь, горящий пластик, обшивка сжигаемой мебель, краска, всё воняет, когда горит. Немытое живое тело пахнет. А сейчас люди моются редко. Пахнет еда. Если варить кофе, запах будет за километр.
— То есть, — задумался он, — если подойдём к зданию, где окопались зэки, поймём?
— Ночью, в тишине, когда обостряется нюх? Почти наверняка.
— Разведка по запаху. У меня такое впервые. Хорошо, сталкер. Сейчас половина шестого, предлагаю пару часов вздремнуть. Отдохнём и врагам дадим расслабиться.
* * *Я не уснул. Кюра спал беззвучно, иногда еле заметно сопел, не переставая приобнимать свой автомат. Через два с лишним часа проснулся сам, без будильника, уселся, недовольно и недоверчиво зыркнул на меня.
— Знаешь, Сокол, что для меня самое страшное теперь?
— Что?
— Тьма. Тьма поглотила мир. Там, где раньше мигали автомобильные поворотники, светили кухонные окна, полыхали мачты освещения, мигали диоды приборов, теперь ничего нет. Любой город, это миллионы огней. Человек буквально создавал вокруг себя созвездия источников света. А теперь тьма пришла, топнула ногой и вместо города Родимов громадная неоднородная мёртвая черная клякса. И эта тьма дышит опасностью, наши предки об этом знали, поэтому у нас инстинктивный страх темноты.
Кюра проворчал под нос что-то про мою склонность к философии, встал, размялся, жестом погнал нас в рейд.
Ну что же, пора.
Спустились. Возле каланчи крыша барака или общежития. Явно нежилая. Чуть в стороне белое здание наподобие усадьбы. Я настоял, что надо его проверить. Маловероятно, что зэки осядут на краю города, но Кюра сам просил не доверять предположениям.
Перешагнули через покосившийся кованый забор. Ночь не очень светлая, но и не полная тьма. Хорошо хоть мы закамуфлированы в белое, я даже автомат и рукоять топора покрасил пока был в одиноком доме у лесопилки. Постояли под прикрытием обледенелой кроны дерева. Здание выглядело мёртвым. Что это вообще, музей какого-то великого писателя? Усадьбы Гоголя-Горького?
Мягко ступая, дошли до угла. Я потянул, как это ни странно, к парадному входу.
Натуральная усадьба. Колонны, арочные окна, монументальность. Здоровенное всё. Некогда высокое крыльцо занесено полностью, в остекленной обшарпанной двери объявление «вход справа». И жирная стрелочка. Логично, мать их, при наличии центрального входа, задуманного целым неизвестным архитектором, пользоваться боковым, для слуг. Тем не менее, там висела табличка, которую я с огромным трудом прочёл, практически водя мордой по ней. Было бы проще осветить фонариком, но — нельзя, демаскирует.