Лёд Апокалипсиса 2 (СИ)

Тот, что встал на нашем пути, критически оглядел меня с головы до ног, недовольно вздохнул и махнул рукой «следуй за мной».
И мы потопали за ними. Ствол к башке не приставляли, не обыскивали, не кричали, не били, спасибо и на этом.
Спуск, подъем, путь между каких-то промышленных зданий, в мрачный проём отпертых металлических ворот, возле которых я оставил гроб, внутрь безликого прямоугольного заводского корпуса, по переходу, вниз, вверх на этаж. Старательно запоминал дорогу.
Обледенелый коридор с огромными покрытыми жирным слоем советского лака дверьми. Вытертый паркет. Распахнули двустворчатые двери, вошли.
Просторный зал, частично заполненный потрепанными тройными креслами, на некоторых из которых дремали какие-то люди. Окна залеплены снегом, но пропускали свет. Сравнительно тепло. В дальней части помещения помост, возвышенность, где установлен громадный стол, человек на десять, задняя стена украшена драной красной тканью с кисточками и оборочками. На столе прижатая парой стальных кружек — карта. В левом углу бюст Ленина высотой не меньше двух метров. Громадина. Ильич смотрел на входящих мрачно.
Примерно в середине президиума, за длинным столом, лицом к залу, сидел высокий немолодой кавказец с почтенной, почти седой бородой. Большие глаза смотрели внимательно и строго, а рот будто улыбался. Несмотря на угрозу, которая исходила из самой этой ситуации, он с первого же взгляда располагал к себе.
Народы Северного Кавказа с уважением относятся к старшим по возрасту, вплоть до социальной иерархии по этому принципу. Мысленно я окрестил его «Старший».
Наш сопровождающий что-то сказал, Старший еле заметно кивнул. В долгой паузе неторопливо посмотрел на каждого из нас троих.
— Девочка. Подойти ко мне. Присядь тут.
Дарина без колебаний подошла, поднялась на помост, уселась на стул напротив, взяла предложенную ей конфету «Кара-Кум». Мы с Серёжей остались стоять приблизительно посредине зала.
— Меня дядя Адам зовут.
Старший терпеливо сделал паузу, давая возможность ребенку сообразить, что к чему, ответить.
— Здравствуйте, Дядя Адам. Меня зовут Дарина, мне десять лет, закончила четвертый класс, я из поселка Чехарда.
— А где твои папа и мама, Дарина?
— Умерли. Замерзли. — Она опустила глаза.
— Это твои братья?
— Нет. Это Сережа и Дядя Антон.
— Антон, значит. Скажи Дарина, а Антон хороший?
Я почувствовал, что в этом вежливом и многозначительном вопросе решается моя судьба. Мой сопровождающий или даже точнее «конвоир», без показухи и тени сомнения, «с пояса» направляет в мою сторону автомат, сделав полушаг вперед, чтобы Серёжа не попал на линию огня. Дядя Адам это тоже видит. Я пожал плечами, осторожно, без резких движений снял лямку АКСУ, передал его другому кавказцу, хотя они и не показывали жестами, чтобы я так сделал. Всё это произошло плавно и без единого звука. Старший при этом о чем-то утвердительно кивнул. Тем временем Дарина отвечала на вопрос.
— Он ведёт нас с Серёжей в безопасное место. Серёжа мой сосед из одиннадцатого дома. Дядя Антон кормит нас и поит, одел в новую одежду и компасы дал, пользоваться научил. А ещё он убил Лидию Евгеньевну, сказал, что она превратилась в Бабу Ягу.
При этих словах брови Дяди Адама существенно двинулись вверх, он посмотрел мне в самую глубину глаз. А мне очень захотелось вспомнить, ставил ли я вальтер на предохранитель.
— А Лидия Евгеньевна была хорошая?
— Она заботилась о нас. Но она скушала маленького Стасика. Он младший брат Майки, ему было всего пять или шесть. Он грустил, много плакал. Она убила его железной трубой и сварила из него кашу с кукурузой. Я не хотела его есть. И Серёжку избила.
При этих словах, на глазах девочки блеснули слезы. Старший потянулся и мягко положил ей на плечо руку.
— Плохая была? Злая?
Дарина молча кивнула.
— До Чехарды двадцать пять километров. Пешком шли?
— Да. По снегу. Ночевали в больших ямах. Грелись у костра, кушали тушенку. Вкусно.
— А как вы спали в этих ямах из снега? Дядя Антон трогал тебя?
 
— Мы с Серёжкой спали в гробу, а Дядя Антон снаружи в обнимку с топором. Иногда он храпел.
— В гробу спали? — брови старшего повторно поползли вверх.
— Да там был такой на полозьях… — вмешался было в разговор мой сопровождающий, но старший предостерегающе поднял вверх палец, чтобы не перебивал.
— Я уже взрослая, Дядя Адам. Знаю, что такое гроб. Мы даже маму и папу хоронили в гробах. Дядя Антон сказал, что их надо похоронить и проститься. Что так будет правильно. А в этом гробу нет мертвого, там продукты в банках, веревка, много одеял, топор, палатка, там мои вещи из дома. Гроб как чемодан для путешествий.
— Никогда о таком не слышал, Дарина. Так Дядя Антон хороший?
Она молча утвердительно кивнула.
— Дарина, тебя и Серёжу Алихан проводит в подвал, там столовая, покушайте горячего, отдохните. Кюра, отдай ему оружие, возвращайся к поискам.
Через минуту я сидел за столом Дяди Адама и старался не накосячить с точки зрения своего поведения и этикета.
— Вы чеченцы? — решился я на бестактный вопрос.
Дядя Адам широко улыбнулся и кивнул.
— Антон, умеешь с оружием обращаться? Армия, полиция, росгвардия?
Обычно в таких случаях я отважно вру что являюсь старшим лейтенантом полиции или росгвардии, но Дядя Адам показался мне не таким человеком, которому можно и нужно врать. В конце концов, уважение к старшим у меня тоже есть.
— Умею, в армии не служил, но научился, когда уже всё началось. Довелось повоевать, даже немного из пулемёта пострелял.
— Куда идёшь?
— Обратно в Город, там мои, там база.
— Молодцом. Такое дело, Антон. Мы тоже домой идём, только он далеко. Уже прошли больше тысячи километров. Посмотри на карту. Вот город Родимов. Четыре дня назад зашли в него и на нас напали, обстреляли. Мы отступили, местных расспросили, собрали сведения, что, почему. Знаешь, папа и мама учат детей что есть добро, зло. А дети вырастают и иногда забывают. Эти вот — забыли. Заключенные. Много есть причин, чтобы попасть в тюрьму и это не повод осуждать. Но нет прощения тем, кто берет в рабство целый город. Провозглашает себя новой властью, называет своего пахана — пророком Мусой. Любого несогласного распинает на столбах освещения, выворачивая ребра крюками. Это не хорошо. Тем более «пророк». Так нельзя. Вот ты, наверное, думаешь, что это не твоё дело?
Я отрицательно помотал головой. Он долго смотрел на меня, потом продолжил.
— Хорошо. Местные боятся. Закрывают глаза, затыкают уши. А я хочу этих шайтанов покарать. Мы не пойдем дальше, зная, что оставили за спиной безнаказанное зло. Что ты мне скажешь?
— Дядя Адам, я с таким сталкивался. Эти люди позорят человечество. А ещё местные напрасно думают, что спрячут голову в песок, то есть, в снег. Банды как гиены, съедят все, что есть под ногами и примутся грабить вокруг. Дойдут и до спрятавшихся. Ограбят, убьют. Сейчас большая часть человечества погибла, и я не хотел бы, чтобы среди горстки выживших были такая мрази. Простите, если грубо выражаюсь. Жизнь и так слишком тяжела. Могу я кое-что предложить? И прошу прощения, если говорю что-то глупое или недостойное.
— Говори. Мужчина должен говорить, должен думать, должен нести ответственность за слова и поступки.
— Сколько у вас стволов?
— Считать нужно воинов, Антон. Девять. Точнее, пока восемь, Салах ещё сильно ранен. Плюс, местных собрали четырнадцать, считая тебя.
— А врагов?
— Мы не знаем.
— Значит, нужна разведка, нужно взять «языка». Узнать сколько их, где база, какое вооружение? Давайте я схожу. Но мне бы один ваш, кто-то осторожный, но решительный. Для прикрытия.
— Все мои парни решительные, дорогой Антон. Хорошо. Отдыхай пока. Сходи, поешь, поспи, умойся, помолись. Утром, если не передумаешь, сходи на разведку. Наверное, Кюра с тобой пойдет.
Гроб затащил в подвал. Там заправляла какая-то немолодая тётка с усталым лицом, которая звалась Надеждой Юрьевной. Чеченцы сконцентрировали большую часть выживших поселка в здании местного подразделения какого-то геологического института, организовали перенос продуктов из местных пятерочек (все, что не было замародёрено ранее), доставку воды, перенесли медикаменты, и вообще действовали быстро, уверенно и грамотно. В первый момент думал пожертвовать часть своих запасов, но быстро оценил, что недостатка в провизии нет, подарил пачку соли, поел щедро приправленную специями кашу, проверил как там Дарина и Серёжа. Дети и женщины обитали отдельно, у них было довольно тепло. Принес им из гроба их спальники, сам лёг спать в основном зале на одной из кушеток на тонком голым матраце со штампом «БО имени Тимирязева».