Принцессы оазиса (ЛП)

— Боюсь, что скоро. 
— А когда вернешься? 
— Когда мне исполнится шестнадцать лет. 
Анджум вздрогнула. То был рубеж, отделяющий мальчика от мужчины. В этом возрасте сыновья шейхов получали право присутствовать на совете племени и… жениться. 
Ни один бедуин никогда не вступит в брак с женщиной ниже своего сословия, так как заботится о чистоте происхождения будущего потомства. Кого возьмет в жены Идрис? Конечно, девушку из своего окружения — настоящую принцессу оазиса, а не ту, что ничем не отличается от других бедуинок. 
— Хорошо, покажи мне буквы! — неожиданно для самой себя промолвила девочка, и Идрис улыбнулся. 
С тех пор они превратились в двух заговорщиков. Мальчик чертил на песке буквы, а Анджум запоминала. Она оказалась очень толковой, чему сын шейха, воспитанный с понятием того, что у женщин ущербный ум, не переставал удивляться. 
Попутно она запоминала стихи из Корана и училась понимать их смысл. А еще узнала о рае, блаженной обители, где текут «реки из воды непортящейся и реки из молока, вкус которого не меняется, и и реки из меду очищенного  6 ». 
А что если, думала Анджум, Байсан удалось приоткрыть невидимую дверь, и она угодила прямо туда? 
Идрис выполнил обещание поговорить с родными, и девочке было велено явиться в гарем шейха Сулеймана. Халима была вне себя от радости. Она выстирала рубашку дочери, вымыла ей волосы — хотя это и было огромным расточительством — и заново заплела косички. А еще Анджум нацепила на шею подаренное Идрисом украшение. 
Она не желала подчеркивать свои особые отношения с сыном шейха. Просто Анджум не хотелось выглядеть совсем нищей. 
И все же ей было далеко до женщин, сновавших по двору гарема: те носили на груди множество красиво вышитых чехольчиков для амулетов и разных мелких предметов, а руки иных даже были украшены серебряными браслетами и шеи — бусами из слоновой кости, янтаря, голубого и черного стекла. 
Одноэтажный глинобитный дом шейха с плоской кровлей был обставлен куда беднее, чем городские дома, хотя здесь и было то, чего не увидишь в шатрах простых бедуинов: пестрые ковры и красивая утварь. Поскольку шейх Сулейман являлся главным воином племени, стены его покоев были увешаны оружием. Впрочем, на мужскую половину женщинам было запрещено заходить. 
— Веди себя смирно, — напутствовала дочь Халима, — никому не возражай. Если что-то не понравится, молчи. И не поднимай глаз. Очутиться среди слуг правителя оазиса — большое счастье для таких, как мы. 
Оказавшись в гареме, Анджум оробела. Старшая служанка, по-видимому, мало довольная появлением девочки, сразу отправила ее на кухню, где ей предстояло выполнять самую грязную работу. 
Возле кухни-навеса стояла огромная ступка с пестиком: в ней толкли сушеные финики. Тут же на воткнутых в песок кольях висели бурдюки с водой. Внутри Анджум увидела плоские деревянные блюда, конические глиняные сосуды с ушками, горшки, деревянные подойники, каменные жернова, сплетенные из соломы сита для просеивания муки. 
Неприветливая женщина по имени Данаб велела девочке взять небольшой топорик и нарубить саксаула для растопки. 
Анджум пошла на край оазиса, откуда наползали гигантские песчаные языки, грозящие поглотить жилища людей. 
Девочка принялась рубить причудливо скрученный саксаул. Хрупкое дерево легко крошилось, разлетаясь во все стороны белыми брызгами, однако Анджум знала, что вскоре ее ладони покроются волдырями, а горло пересохнет от жажды. 
Она работала до тех пор, пока дневное светило не встало прямо над головой и саксаул не перестал отбрасывать тень и, нагрузившись топливом так, что ее почти не было видно под огромной охапкой, побрела обратно. 
Анджум мечтала о глотке воды и о короткой передышке, а еще о том, чтобы ею стались довольны. Она понимала, что таким, как она, сложно заслужить похвалу: хорошо, если никто не обругает. Девочка знала, что плату (если она будет исправно трудиться) отдадут в конце луны ее матери Халиме. Сколько это будет и чем станут расплачиваться, она не имела ни малейшего представления. 
 
Свалив саксаул возле печи, Анджум не успела вытереть лоб, как ей поручили принести воды из колодца. Но там она хотя бы могла напиться. 
Взяв бурдюки, девочка направилась к источнику. Она испугалась, когда на подходе к группе смоковниц, под которыми был вырыт колодец, путь преградил незнакомый мальчик — как прежде это сделала Кульзум. 
Он был по-своему красив, хотя черты его опаленного солнцем, как у всех бедуинов, обрамленного черными, как смоль кудрями лица казались слишком резкими. Он держался непринужденно, смело и, пожалуй, презрительно: последнее ощущалось в усмешке и остром взгляде темных глаз. 
А еще Анджум заметила, что у него есть кинжал, как у Идриса. Значит, он был сыном кого-то из свиты шейха. 
— Ты и есть та девчонка, с которой носится Идрис? — небрежно произнес мальчик. 
Анджум не знала, что ответить, а потому промолчала. 
— Давно хотел на тебя посмотреть. Странно, что он в тебе нашел! Кульзум говорила правду. 
— Кульзум? — повторила девочка. 
— Да! И лучше не попадайся ей на глаза! Потому что она только и мечтает, как бы выйти замуж за Идриса. — Мальчик хохотнул и добавил: — На тебе-то он никогда не женится. Он просто развлекается с тобой! Хотя пока еще и не в том смысле, в каком надо. 
Анджум посетило крайне неприятное чувство. Она понимала, о чем говорит незнакомец. В оазисе, где вся семья ночует в одном шатре, а животные зачастую гуляют на свободе, тайна взаимоотношения полов рано перестает быть тайной. 
Вместе с тем она чувствовала, что помыслы Идриса чисты. Просто в их судьбе — несмотря на разницу в происхождении, имущественном положении и поле — нашлось что-то общее. 
Между тем мальчик продолжил: 
— Ты слишком много о себе возомнила! И ты поплатишься за это! 
— Что тебе нужно от моей сестры, Кабир? — услыхала Анджум и, повернувшись, увидела Идриса: он приближался с другой стороны. 
Мальчик, которого звали Кабиром, тут же попятился. В выражении его лица промелькнуло что-то нехорошее — смесь зависти, бессилия и злобы, и девочка подумала, что у Идриса в оазисе есть враги, хотя едва ли его честное благородное сердце было способно в это поверить. 
— Ничего не нужно. 
— Тогда иди своей дорогой, — сын шейха произнес это властно и твердо. 
Кабир убрался прочь, но при этом несколько раз оглянулся, словно шакал, которому пригрозили камнем. 
— Это мой двоюродный брат и родной брат Кульзум, — пояснил Идрис. — Если он станет к тебе приставать, пожалуйся мне, хотя… завтра я уезжаю. 
Кругом стоял палящий зной, но девочка ощутила, как в душу заползает холод. 
— Завтра?! 
— Да, — быстро произнес он и добавил: — Пойдем, нам надо поговорить. 
— Я не могу, мне нужно работать; я без того задержалась! — взмолилась она. 
— Тебе тяжело? — спросил мальчик. 
— Нет, — солгала Анджум, — но сегодня первый день, и я… 
— Приходи вечером на край оазиса, — перебил Идрис, в манерах которого появилось что-то новое. — Надеюсь, я смогу вырваться, чтобы напоследок повидаться с тобой. 
Девочка молча кивнула. Она боялась, что расплачется. Он оставлял ее наедине с этой жизнью, а сам уходил в другую. 
Идрис не помог ей донести бурдюки: все-таки он понимал, как должен вести себя сын шейха. 
Когда Анджум вернулась на кухню, ее как следует пробрали за задержку, и, испугавшись быть с позором изгнанной в первый же день, она прилежно, ни на что не отвлекаясь, работала до самого вечера. 
Ей велели прийти завтра, и она поспешила домой. Ноги гудели, руки ныли, а желудок был пуст. 
Над бедуинскими шатрами поднимался густой сизый дым: женщины пекли лепешки. Девушки шли от колодца, перебрасываясь шутками с парнями, которые гнали скот. Всюду носились чумазые голые ребятишки.