Сергей Павлович Королев
— Вы что! — нахмурился Малышев. — Так не пойдет, надо больше. И нам надо, только не получается, — оправдывался Королев.
— А точность попадания, Сергей Павлович, чем здесь можешь порадовать? — вмешался Курчатов.
— Пять километров.
— Пять или пятьдесят? — уточнил Малышев.
— Пять, — повторил Королев. — Точнее — не более пяти.
Эта цифра восхитила атомщиков: для межконтинентальных расстояний отклонение незначительное, а если учесть мощь ядерного заряда, то и говорить не приходится.
В 1954 году на испытательном ракетном полигоне № 4 Капустина Яра появилась еще одна «площадка» — несколько небольших зданий, ничем внешне не примечательных. Было у нее свое название «4Н». Почему именно «4» и что означает буква «Н», никто толком объяснить не мог. Впрочем, само это закодированное название было известно немногим. Кто там базировался и чем занимался, оставалось полнейшей тайной. Да и порядок на секретном полигоне был таков, что люди знали свое место и свою работу, а что там у других — их не касалось.
Режим особой секретности, принятый у военных и распространяемый на «4Н», превосходил даже то, что существовало на «объектах» С. П. Королева. Засекречивалась не только «площадка», но и сам факт ее существования… На дальних подступах работники ВАИ повесили запрещающий «кирпич» и знак «Остановка запрещена». Охрану обнесенных высоким забором и рядами колючей проволоки зданий несло подразделение госбезопасности, не подчиняющееся командованию полигона. Только двое из огромной армии промышленников, разработчиков, офицеров технических и иных служб имели спецпропуска на территорию особо охраняемого объекта — главный конструктор ОКБ-1 Королев и начальник полигона генерал В. И. Вознюк.
В тот год Королев начал третью серию испытаний своей новой ракеты Р-5.
Главным на площадке «4Н» был Александр Петрович Павлов — инженер засекреченного атомного КБ. Вместе с ним работала небольшая группа специалистов, которые занимались подготовкой автоматики ядерного заряда к испытаниям. Важно было установить, как поведут себя весьма чувствительные автоматические устройства при старте и полете ракеты, как могут повлиять на них вибрации, перегрузки, аэродинамический нагрев.
Сложность конструкции усугублялась сложностью процессов, которые протекали при ее срабатывании. Проблема была и в том, что требовались надежные гарантии того, что подрыв ядерного заряда произойдет в воздухе над определенной «точкой» атомного полигона, что ракета не отклонится от заданного курса, что не произойдет ничего внештатного на старте. В противном случае испытания могли обернуться страшной трагедией.
В головной части ракеты, там, где должен располагаться ядерный заряд, крепили массивную болванку — стальную плиту с детонаторами. Место падения пеленговали, туда срочно отправлялась специальная бригада, плиту извлекали из грунта, заворачивали в брезент и увозили на «4Н». Там ее аккуратно очищали от земли, промывали спиртом и смазывали оружейном маслом, чтобы не ржавела.
Вслед за этим начиналась расшифровка «следов» от взрывов детонаторов. По виду царапин, углублений, зазубрин определяли четкость работы автоматики.
Летом 1955 года Королев начал испытания модернизированного варианта ракеты Р-5. Она имела индекс «М» (Р-5М), более совершенную, а стало быть, и точную систему управления. До января 1956-го было произведено двадцать восемь пусков. Из двадцати восьми ракет одна взорвалась на активном участке полета, было несколько недолетов, дважды фиксировалось отклонение от расчетной траектории.
По установившимся стандартам такой результат вполне можно было считать зачетным, но Королев и Павлов осторожничали. На 11 января назначили контрольный пуск. Он прошел без замечаний. Настроение у Павлова и его коллег было приподнятым. Иначе выглядел Королев.
— Не только физики-ядерщики решают сложные задачи, — начал философски. — Есть свои задачники для испытателей. В этих описаниях подробно разбираются различные «критические» ситуации, «бобы»… Можно выучить эти книги наизусть, а жизнь все равно подбросит задачу без ответа. Нам, уважаемый Александр Павлович, нужны не эмоции, а конкретные результаты. К ним и стремимся…
— Что же, это, пожалуй, так, — согласился Павлов. — Но в Москву-то доложим?
Королев хмыкнул:
— Если у вас нет сомнений, доложим.
Час испытаний ракетно-ядерного оружия, полномасштабных и без условностей, приближался.
В середине января Королева срочно вызвали в Москву. Всего один день был у него для подготовки к встрече высоких гостей. 17-го числа ОКБ-1 посетили члены Политбюро ЦК КПСС во главе с Н. С. Хрущевым, которые подробнейшим образом знакомились с работами по созданию стратегической ракеты Р-5М, подготовленной к заключительному этапу летных испытаний, и Р-7, существовавшей пока только в проекте и макете. После многочасового ознакомления высоких гостей со сданными на вооружение и перспективными боевыми ракетными комплексами, увидев, что Никите Сергеевичу Хрущеву все очень понравилось, Королев понял, что самое время решить вопрос и о мирном космическом использовании ракеты Р-7. Подведя руководство страны к макету возможного спутника, он рассказал о мечте человечества вырваться на космические просторы, о замыслах Циолковского и о том, что ракета Р-7 сможет наконец реализовать эти мечты.
Королев говорил о планах американцев и преимуществах нашего проекта. Хрущеву очень понравилась идея «утереть нос американцам», но его беспокоило, не приведет ли погоня за престижем к задержке в создании межконтинентального оружия. Д. Ф. Устинов и военные дипломатично промолчали, а Королев уверенно сказал, что решение главной задачи от этого только ускорится. После некоторого размышления Хрущев доброжелательно сказал: «Если главная задача не пострадает, действуйте».
В начале февраля в Капустин Яр прибыла Госкомиссия. Возглавлял ее генерал П. М. Зернов — первый начальник атомного КБ-11 (Арзамас-16). Вместе с ним прилетели и другие «отцы» атомной бомбы. Старшим от гражданских был Д. Ф. Устинов, от военных — маршал М. И. Неделин. В комиссию входили также шестеро главных конструкторов «пятерки»: С. П. Королев, В. П. Глушко, Н. А. Пилюгин, В. И. Кузнецов, М. С. Рязанский и В. П. Бармин. И, как положено, — начальник полигона В. И. Вознюк.
За несколько дней до старта на полигон прилетел маршал Г. К. Жуков, поинтересовался ходом дел и убыл в Москву. После его отлета группа главных конструкторов обратилась к Зернову с просьбой показать им ядерное устройство. По положению о Госкомиссии, каждый из ее членов, подписывающий акт испытаний, должен знать устройство и характеристики «изделия».
Естественная, в общем-то, ситуация, рассказывал член комиссии из КБ-11 будущий генерал и академик Е. А. Негин. Но пришлось звонить в Москву, получать разрешение. Все, что предстало взору ракетчиков, перечеркивало их представление об атомной бомбе. В ярко освещенной экранированной комнате на специальной подставке лежало нечто блестящее и шарообразное, не сказать, что очень большое, но все-таки…
Все предстартовые дни Королев не уходил из монтажно-испытательного корпуса, где готовили ракету. Его не оставляло давящее чувство напряженности, тревоги, боязни что-то упустить. «Пятерку» вывезли на старт, установили, прошла заправка — все по графику. Неожиданно Зернов отменил пуск: «Перенесем на день или два». Первая мысль Королева: что-то с ядерным зарядом. Он совсем извелся, потерял сон, ходил сумрачный, злой. К счастью, все оказалось проще: в районе атомного полигона резко ухудшилась погода.
Главным днем стало 20 февраля. В бункер спустились Королев, Павлов и Пилюгин. Стартовую команду возглавлял Л. А. Воскресенский — заместитель Королева по испытаниям. Он занял место у перископа и отдавал команды.
…Двигатели выходили на режим, и грохот усиливался. В подземелье он отдавался вибрацией и дребезжанием. Потом звук стал утихать. «Ушла», — подтвердил Воскресенский, не отрываясь от окуляров. Гул оборвался так же неожиданно, как и начался. Наступила тишина. Тягучая, напряженная. Королев впился глазами в телефонные аппараты на операторском столе. Они молчали.