Невидимые знаки (ЛП)

Пока внезапно не раздался голос, который я узнал.
Женщина.
Моя женщина.
Моя жена.
Отчаяние оттеснило горячечную тошноту, я попытался подплыть к ней.
Она была на нашем острове, окруженная сокрушающими волнами и оскалившимися акулами. Все, что мне нужно было сделать, — это добраться до нее, и тогда все будет хорошо.
Я бы преодолел все волны. Сразился бы с каждой акулой. Сделал бы все, чтобы обезопасить ее.
Но что-то удерживало меня.
Мои глаза оставались закрытыми, на них словно свинцовые шоры, конечности не слушаются.
Но она поняла мое затруднение, потому что прикоснулась ко мне. Это не был кто-то чужой или мимолетный призрак.
Это было по-настоящему.
То, что она прикасалась ко мне (когда я был уверен, что никогда больше не получу такого удовольствия), принесло мне покой впервые с тех пор, как заноза приговорила меня к смерти.
Я расслабился.
Перестал бороться.
Мое тело и иммунитет взяли верх, и я, наконец, начал выздоравливать.
Кого вы благодарите, когда жизнь исполняет ваши самые заветные желания? Кого проклинаете, когда она отнимает величайшие победы? Кого укоряете, когда ничего не получается? Кому молитесь, когда невозможное становится явью?
У меня нет ответа.
Сомневаюсь, что это кому-то нужно.
Взято с салфетки «P&O», «Pacific Pearl».
…
Произошли ТРИ ОГРОМНЫХ ВАЖНЫХ события.
Во-первых, я объединилась с Пиппой и Коко, мы смотрели на новый чужой мир сквозь слезы и широко раскрытыми глазами.
Во-вторых, мы не разлучались, сдерживали эмоции, оставаясь бдительными рядом с Гэллоуэем.
В-третьих, Гэллоуэй проспал два дня, постепенно становясь здоровее.
Врачи сказали, что он может проснуться в любой момент. Но его организм настолько истощен, что для этого может потребоваться время. По словам доктора, все силы были направлены на то, чтобы помочь антибиотикам, вводимым внутривенно, побороть септицемию (прим. пер.: Септицемия — клинико-патологоанатомическая форма сепсиса, при которой отсутствуют метастатические септические очаги. Септицемия — это сепсис без гнойных метастазов). Он сказал, что Гэл все понимает и слышит. Он знал, что я рядом, прикасаюсь к нему, разговариваю с ним, рассказываю секреты... пою ему.
И я поверила ему.
Я также знала, что нам очень повезло, потому что мы нашлись. Члены экипажа были очень добры потому что, не обращали внимания на мою начальную грубость. Они выслушали Пиппу, когда она кричала, что надо еще кого-то спасать, пока они укладывали меня в лодку без сознания.
На самом деле, двух человек.
Трех.
Нет, четырёх
Пиппа привела разведчиков к Гэллоуэю, и они отнесли его безжизненное тело на корабль. Вернувшись, она забрала мемориальную доску своих родителей и Коннора и взяла Пуффина с полки в нашей кладовке.
Она была причиной того, что Гэллоуэй был здесь с нами. Благодаря Пиппе за Коко ухаживали, пока я распадалась на части. Благодаря ее действиям моя семья все еще была вместе.
Она пережила столько душевной боли, что я сомневалась, что она сможет снова смеяться. Любить. Жить. Но она была молода. Трагедию нельзя стереть из памяти, но время лечит. И я буду любить ее, как свою дочь, до конца жизни.
Пока Гэллоуэй выздоравливал, доктор Финнеган объяснил ему, что произошло. Крошечный осколок вызвал у него инфекционный целлюлит (прим. пер.: Инфекционный целлюлит, или, как его еще называют, стрептококковый целлюлит, острый индуративный целлюлит, бактериальный целлюлит, представляет собой глубокое воспалительное поражение кожи и подкожной клетчатки, сопровождающееся уплотнением, покраснением, отеком, болью). Поскольку его иммунная система была ослаблена, инфекция быстро распространялась, истощая его последние резервы.
 
Мой жгут не помог.
Ничто на острове не помогло бы.
Целлюлит был опасен для жизни, но в городе, где есть пенициллин, он был простым раздражителем. Однако в пустыне, где нет лекарств... это был конец.
Гэл был на пороге смерти, когда команда поместила нас в спасательную лодку. Мы лежали, почти касаясь друг друга, покачиваясь на волнах, и неслись к врачам.
За нами ухаживали в отдельной медицинской комнате (отдельная палата для гостей корабля, если они заболевали или нуждались в экстренной помощи). Все это я знала... видимо. Я даже бросилась на мертвенно бледную фигуру Гэллоуэя, как только очнулась после обморока.
Я видела его.
Я прикасалась к нему.
Но мой измученный, убитый горем разум забыл все это.
И вот теперь... когда мониторы фиксировали учащенное сердцебиение, а антибиотики очищали его кровь, мне удалось слабо улыбнуться, когда Пиппа и Коко приблизились к его койке.
Прошлую ночь мы провели вместе. Нам отвели отдельные комнаты, но после столь долгого проживания в доме в двух шагах друг от друга я не могла уснуть без звуков их дыхания.
Мне не хватало дыхания Коннора. Его кипучей энергии и безграничной молодости.
К сожалению, кровать, которую нам предоставили, оказалась слишком мягкой, и после нескольких часов беспокойного неудобства мы расположились на полу. Мы взяли только подушки (это было лучшее изобретение на свете) и прижались друг к другу.
Коко плакала от новизны всего.
Пиппа плакала от потери всего.
Я обняла их. Наконец-то у меня хватило сил утешить их, зная, что Гэллоуэй не покинул нас.
На следующее утро я впервые за почти четыре года приняла горячий душ.
Я заплакала.
Ошеломляющее ощущение текущей воды, того, что ты открываешь кран и можешь пить, вызвало прилив благодарности.
Развернула новую зубную щетку и впервые за долгое время ощутила мятную пасту.
Я заплакала.
Простейшие вещи.
Вещи, которыми раньше я пользовалась каждый день, не задумываясь, теперь стали самыми невероятными новинками.
Приведя себя в порядок, Пиппа, Коко и я присоединились к остальным гостям круиза у шведского стола. Было слишком шумно, слишком людно, слишком много всего.
Мы не могли находиться в столь шумном месте после столь долгого пребывания в одиночестве.
Однако Стефан был нашей личной тенью. Он велел нам найти место на набережной в окружении пальм в горшках и мягкой плетеной мебели, а сам наполнил наши тарелки вафлями с кленовым сиропом, хрустящим беконом, свежим манго, омлетом и самой большой тарелкой миниатюрных кексов, которую я когда-либо видела.
Этот первый вкус сахара.
Я заплакала.
Мои слезы смешивались с черничным тестом, наши с Пиппой стоны удовольствия сливались, мы звучали, словно бешеные дикари.
Мы часто навещали Гэллоуэя, но он по-прежнему спал. Однако его губы подергивались, когда я прикасалась к нему, а лоб разглаживался, когда я шептала ему на ухо.
Мы подверглись всевозможным обследованиям со стороны медицинского персонала. Нам давали таблетки и витамины, регулярно проверяли показатели, чтобы убедиться в улучшении состояния.
На ужин Стефан принес нам чизбургеры и картофель фри, жареную курицу с картофелем, тушеную говядину с густой подливой.
При всех своих вегетарианских пристрастиях я попробовала все.
И я заплакала.
Казалось, я плакала, плакала и плакала.
Я плакала от счастья. От боли. От тоски по дому. Я плакала от растерянности. От страдания по Коннору. От волнения.
Так много всего менялось, и у нас не было другого выбора, кроме как подстраиваться.
Судно отчалило сразу же после того, как нас нашли, власти были оповещены, азбука Морзе или телеграммы (как бы ни передавали сообщения суда) отправлены нашим семьям.
Пассажирам сообщили об изменении расписания и предоставили выбор: сойти на берег в ближайшем отеле в Нади и несколько дней ждать замены круиза или вернуться в Сидней с обещанием другого рейса по своему выбору.