Маша без медведя (СИ)
Батюшка покивал:
— Хорошо, дочь моя. Как только у тебя возникнут вопросы — ты можешь обратиться.
Я немного удивилась такому обороту: «дочь моя» — но, наверное, так тоже принято.
ВРЕДИНА
Я вышла в пустой коридор. Червячок совести грыз. Что, если Агриппина и вправду ничего Далиле не сказала? Ну, вредная девка — так что, пожизненно быть уродкой? А шанс на исправление?
Я вздохнула и направилась в изолятор.
Дверь оказалась не заперта. Я вошла и запечатала вход, одновременно накрыв нас непроницаемым куполом — по-любому же, эта дурочка сейчас визжать будет. И Далила не подвела. Она увидела меня и вскочила:
— Ты что пришла⁈ Позлорадствовать⁈ Ведьма!!! — она выкрикивала ещё много слов, всё более бессвязных, покрываясь новыми волдырями и чирьями. Зрелище, честно скажем, не для слабонервных.
Я щёлкнула пальцами:
— Замри! — и поток воплей умолк, словно обрезанный. — Слушай меня. Тихо. Внимательно.
Над комодом висело овальное зеркало, занавешенное полотенцем, которое я стянула:
— Посмотри на себя. И заметь, что каждая — каждая! — новая злая мысль прибавляет отвратительный гнойник на твоём красивом лице. Каждая. Злая. Мысль. Уже живого места нет.
Далила начала реветь, отчётливо скрипя зубами. Ужас.
— Я могу убрать их. Я знаю особенную целебную молитву. НО ТОЛЬКО ОДИН РАЗ! — эта мысль явно дошла до адресата, потому что Далила аж перестала реветь. — Я хочу, чтоб ты услышала и поняла. Один раз. Всего один. Я уберу с твоего лица всю эту гадость, прямо сейчас. Ты хочешь?
Она вздёрнула подбородок, но в последний момент, видимо, заподозрила какой-то подвох и кивнула очень медленно.
— Но помни: только один. А несчастье твоё останется. Послушай и запомни: каждый раз, когда ты будешь думать или говорить что-то злое про кого угодно — они будут вылезать. Гнойники. И спасение только одно — искренне каяться. Тогда они могут пройти. Я тебе секрет скажу. Как захочешь на кого-то разозлиться — сразу про другое думай. Рецепты вспоминай или песенки. Стишки дурацкие. Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять… Примеры считай. Лишь бы не думать и не говорить про людей дурное. И уж тем более не делать. Тогда будешь чистенькая, как фарфоровая куколка.
Мы некоторое время смотрели друг на друга. Далилу, откровенно говоря, изучать было мало приятного.
— Разморозься уже. Убираем?
Она отвернулась к окну, задёрнутому ситцевыми белыми шторками, натянутыми на верёвочки. Выше верёвочек виднелись золотые, похожие на луковички, крыши с крестами. Большой храм.
— Я ведь не смогу, — глухо сказала она.
Я тоже помолчала.
— А что делать? Пробовать будешь. Исповедаться. Или ты хочешь такой остаться?
Далила сплела на груди руки и сделалась прямая и тонкая, как палка:
— Нет. Не хочу. Давай, убираем.
— Ну, садись, — я подвинула стул, чтоб он оказался напротив зеркала. — А я молиться буду. Нужно время.
Я прикрыла глаза, сосредоточилась на энергетических потоках вокруг неё, убавила до низких значений степень реакции на активирующий раздражитель — правда, что-то уж сильно получилось, надо бы мне поосторожнее с такими вещами — и начала потихоньку вкачивать её целительной энергией — на расстоянии, чтобы Далила не заподозрила истинную природу происходящего. При этом я непрерывно бормотала известные мне песенки (на гертнийском, конечно), прерываясь только для того, чтобы сделать очередной вдох. Минут через пять, в одну из таких пауз, Далила подавленно сказала:
— Ничего не получается.
— Не-не-не! Получается! Я чувствую! Смотри, сейчас начнут…
Я старалась ещё пару минут.
— Уходят! — завопила она и вскочила со стула. — Они уходят!!!
— Спокойно, процесс разгоняется…
Потом она гладила себя по щекам и снова ревела. Потом осеклась и посмотрела на меня холодно:
— Мы всё равно не будем подругами.
— Конечно, нет! — я даже слегка откинулась назад, такой дикой мне показалась эта мысль. — Просто спокойно доживём до твоего дня рождения. Спокойно. Не будем кусать и подначивать друг друга. Ты, главное, помни: переключайся на безвредное. Можешь молиться — молись. Не можешь — считалки считай.
Далила посмотрела на часы, висящие над дверью:
— Через десять минут уже смотр и отбой.
— О, спасибо! Я побежала.
Я сняла все блокировки и вышла в коридор. Дверь за мной отворилась снова:
— Маша!
— Да?
Она немного помолчала.
— Спасибо тебе.
— Пожалуйста. Надеюсь, всё будет хорошо.
ЧЕТВЕРГ
Утро четверга (если рассматривать такую его составляющую как уроки) для меня было тяжёлым. Относительно спокойно я пережила историю и пение (хотя, на пении, при попытке спеть некую сольную партию, передо мной снова лопнул стоящий на рояле стакан, такой вот конфуз).
Настоящие проблемы пошли, когда начался русский язык. Нет, с говорением у меня никаких проблем не возникало, и даже, кажется, всё выходило довольно складно. Но вот с письмом! Как хорошо, что докторша вчера сказала меня беречь! Потому что если бы меня вызвали к доске писать предложение, я бы сделала сразу восемь ошибок. Или двенадцать. Письменные правила иногда так сильно отличались от произношения, что я оказалась обескуражена совершенно!
Латынь, понятное дело, для меня была всё равно что приграничные гертнийские диалекты — чужой и совершенно неизвестный мне язык. Поэтому на латынь я плюнула, навела густую «тень», достала оправу, а то, честное слово, неудобно её в лифчике носить — это же ужас какой-то!.. А оправа мне край как нужна. Если мы в субботу пойдём в большой храм, там внутри такой мощный фон должен быть, почти как от той реки.
За сорок пять минут я успела немножко подправить и укрепить застёжку, но, к моему глубочайшему сожалению, для нормального надевания она всё ещё была непригодна. Я пожалела, что латыни был всего один урок, может, за два что-то путное и получилось бы.
Если честно, я так углубилась в работу, что практически прозевала конец урока, даже звонок не услышала. Вот была бы незадача, если бы меня в пустом кабинете закрыли! Но, к моему счастью, девчонки начали так шумно и суетливо собираться, что я невольно отвлеклась от своих занятий и увидела, что все выходят из класса.
А торопились они, потому что за пятнадцать минут следовало вернуться в спальню, быстро переодеться и явиться на хореографию.
Вот эта хореография стала с а мой вишенкой на сегодняшнем торте.
СИДЕТЬ БЫ ДА МОЛЧАТЬ, ТАК ВЕДЬ НЕТ…
Как вы помните, вчерашняя беседа с докторшей освободила меня от необходимости участия, но, как оказалось — не от присутствия. Да и посмотреть было любопытно. Девицы быстро переоблачились в эластичные чёрные купальники, с закрытыми до кистей рукавами и подобием длинных шортиков снизу. Поверх полагались чёрные газовые юбки, довольно длинные, доходящие до середины колена. Основная часть класса выглядела довольно изящно, но некоторые, к примеру, Анечка — рослая и дородная — производила в этаком виде совершенно убийственное впечатление.
Хореографический класс был снабжён большими, в половину высоты стен, зеркалами и специальной палкой вдоль стены, на манер круглых перил, за которую полагалось держаться.
Воспитанницы построились вдоль этой палки (называют её, как оказалось, станком) и принялись выполнять команды худой и жилистой преподавательницы с гладко зализанной в шишку причёской. Выкрикивала она на языке, по звучанию сильно напоминавшем французский. Чем дальше, тем упражнения становились изощрённее. Кто вообще такое придумал? Какая извращённая фантазия была у этих людей… И, главное, как им удалось убедить остальных, что это красиво???
Я почувствовала, что Агриппина на меня смотрит, и поняла, что последний раз у меня было такое перекошенное лицо, когда я на ярмарке увидела женщину с бородой.
— Ничего не вспоминается? — осторожно спросила классная.
— Таким я точно никогда не занималась, — решительно отказалась я. — И не хочу.