Самый яркий свет (СИ)

Теперь и я стала настороженно поглядывать в окошко кареты, но никаких знакомых лиц на улице не попадалось. И уже совсем успокоилась, когда при въезде на Петербургский мост со стороны Петропавловской крепости меня выкинуло из реальности.
Мир будто бы исчез, оставив только одну мужскую фигуру. Невзрачный тип смотрел на наш экипаж, и, словно почувствовав мое внимание, отвернулся к Неве.
Степан — один из соглядатаев Спиридонова, что был в Кофейном домике при моем разговоре с Дюпре. На этот раз в черном сюртуке, но в том же недорогом боливаре и при трости.
— Тимка, человек справа. На службе у Николая Порфирьевича, — споро выговорила я.
Тот осторожно посмотрел наружу, приметил нужную персону, но неуверенно сказал:
— Мало ли, что тут делает. Точно он?
— Уверена.
Если это проявление «крючочка», то крайне полезное. В озарение я упала без каких-либо усилий, не пришлось ни сосредотачиваться, ни старательно отрешаться от лишних мыслей.
— Смотрел на карету, потом отвернулся. Словно не хотел привлекать внимание.
— Может быть, может быть… — задумался Тимофей, но знак остановиться не подал.
А потом бахнуло.
Взрыв случился в тот момент, когда экипаж, ведомый Дыней, был на середине моста. Сам полицейский вылетел с козел и плюхнулся в воду, что и спасло ему жизнь. Одну лошадь убило сразу, вторая повалилась на дощатый настил и забилась, молотя ногами и истошно ржа. Карета сначала наклонилась, но все же упала обратно на колеса. Стекла вылетели, по счастью не поранили при этом ни меня, ни Тимофея.
Мост расцепился[2], и теперь его половины начало сносить вниз по течению, каждую прибивая к своему берегу. Отовсюду слышались крики, хотя народу в поздний час оказалось мало.
— Лежать здесь! — крикнул Тимка, и я, хотя и порывалась сначала выскочить наружу, вспомнила свое обещание и послушно умостилась между сидений на полу.
Хлопнула дверца, охранник замер возле экипажа, вытащив из-за пазухи огромный пистолет. И как я его сразу не приметила под одеждой? Краем глаза увидела выбирающегося из реки Дыню, впрочем, его можно было бы и услышать, так как матерился охранник при этом изобретательно. Тимофей шикнул на коллегу, велев защищать барышню, сам же куда-то утопал по мосту.
Досифей, даже прежде чем отжать хотя бы полы сюртука, достал из под-лавки короткое ружье, не чинясь обтер руки о бархат сидения и проверил порох на полке. Откуда-то появился тускло блеснувший тесак, устроившийся на досках рядом с ним.
— Будем жить, Ваша Светлость, — рыкнул Дыня и закашлялся.
Тимофей отсутствовал несколько минут, когда вернулся, позволил мне принять более подобающую позу, в которой мой зад не оказывался выше головы, прося пули. В ответ на это замечание он мрачно ответил, что пулю из прелестной ягодицы вытащить можно, а вот из головы — обычно уже бесполезно.
Убедившись, что вокруг безопасно, полицейские вывели меня из кареты, и я смогла оценить произошедшее. Пока было не понятно, что такого взорвалось, но последствия оказались ужасными. Бьющуюся лошадь Дыня пристрелил, чем вызвал новый виток паники у ошарашенных очевидцев, но пара оказавшихся рядом офицеров уже наводили порядок. Помимо нашего экипажа пострадала пролетка, кучера которой убило сразу, а пассажир — господин средних лет — очевидно проживал последние минуты. Сомлевшая дама не удостоилась внимания, седой майор уже споро перевязывал голову подростку лет четырнадцати.
— Впереди повозка ехала, — сказал Дыня, скинувший с себя одежду до пояса.
Он сорвал штору и яростно вытирался ею.
— Нам на встречу, саженей тридцать. Она и рванула.
— Степан этот исчез, — сказал Тимофей.
— Какой Степан?
— Барышня приметила у крепости на набережной помощника пристава Спиридонова.
— Увидел взрыв и убежал в страхе, — предположила я.
Но Тимофей посмотрел в сторону Петропавловской и помотал головой.
— Видите, сколько мужчин бежит? Узнать, что случилось, помочь. А сотрудник Управы сбегает? Нет, не верю. Нужен экипаж. Дыня, любой ценой барышню к дому, из квартиры не выпускай. Я к Макарову, а там уже пристава выдернем. Порасспрашиваем, чего это его служащие в поздний час у взрывающихся мостов разгуливают.
 
В вину Николая Порфирьевича я нисколько не верила, но и рассуждения полицейского мне показались разумными.
Еще ждала, что с минуты на минуту настигнет нервный мандраж, но нет, я оставалась спокойной и сосредоточенной. Видимо, привыкаю.
Свет ничем не мог тут помочь, потому в момент взрыва мы разговаривали с Тимофеем, и в окна не смотрели. Мост, вернее его половину, тем временем прибило аж к самым стенам крепости, Дыня беспокоился, что может совсем оторвать, и придется путешествовать на нем уже до Кронштадта, но обошлось. Мне помогли сойти на берег, и теперь предстояло решить, как добраться до Фонтанки. Иоанновский мост по случаю уже опустили, открыв проезд пострадавшим, и у Троицкой церкви удалось перехватить извозчика. Я была готова оплатить любую названную цену, но торг взял на себя Дыня, обещавший воздать за жадность по всей строгости своего ведомства, отчего голубчик запросил всего тридцать копеек с учетом обстоятельств. Да и вид наш не добавлял ему уверенности в споре: разодетая дворяночка и полуголый, мокрый мужик с пудовыми кулаками, короткой фузеей и большим ножом.
И вот в чем я была уверена, что недвусмысленный приказ помалкивать об увиденном, останется невыполненным. Больно уж странные пассажиры достались, чтобы не растрепать о них в ямской слободе.
[1] Абие — немедля, тот час
[2] Петербургский (официально — Петровский, сейчас Троицкий) мост был плашкоутным, то есть наведенный посредством застила плашкоутов — грузовых барж. Постоянный, ныне существующий мост, был открыт только в 1903 году.
  
Глава 13
 
Утро вышло суетным.
Сначала заявился Макаров, пребывающий в крайне возбужденном состоянии, но я наотрез отказалась срываться куда-либо и усадила начальника Особого отдела чаевничать. Благо Танька уже растопила начищенный до зеркального блеска томпаковый[1] самовар и выставила на стол сухое киевское варенье[2]. Александру Семеновичу ничего не оставалось делать, кроме как смириться. Поначалу вел он себя как ужаленный, но в итоге успокоился.
— Сахар-то есть в этом доме? — спросил он.
Я кивнула горничной, и Таня полезла в шкафчик за головой. И я, и она привыкли пить что чай, что кофе в натуральном виде. Служанка моя до этого дошла не сразу, как любая деревенская девка сладенькое она любила, но страсть к дорогим сортам — не чета кирпичным — сделала ее настоящим гурманом. Поэтому портить вкус благородного напитка сахаром горничная перестала, зато подчас удивляла гостей рассуждениями об оттенках аромата разных листьев и способах их заварки.
— Что Вас привело в такую рань? — спросила я Макарова. — Сразу предупрежу, что планы у меня на утро. К полудню должна быть в Гатчине на своем заводе.
Александр Семенович призадумался, но нехотя кивнул.
— Езжайте. Но постарайтесь к вечеру быть дома, а если соберетесь отъезжать надолго, передайте через охранников мне.
— А в чем причина такой суеты? Я вчерашнее происшествие крутила в голове, но никак не складывается у меня новое покушение. Никто не мог знать, когда мы поедем домой. Подгадать телегу с бомбой на мосту тоже никак невозможно было.
Макаров некоторое время помолчал, бросил взгляд на Таньку, однако не стал делать тайны из своих соображений.
— Тут Вы правы, Александра Платоновна. Но слишком много совпадений, а это наводит на мысли нехорошие. Степан Фролов из помощников пристава Спиридонова сегодня на службу не вышел. Дома его тоже нет, со вчерашнего утра не появлялся.
— А что Николай Порфирьевич говорит? — удивилась я.
— Сам разводит руками. Будем разбираться. Будьте осторожнее, пожалуйста. Вы на службе во дворце завтра?
— Да, после Лицея приеду.