Амнезия

У меня невольно включился материнский инстинкт, и я перешла из кухни в столовую. А к концу его слов уже сидела за столом между ними.
– Может, их тела были страшно повреждены в той аварии или что-то в таком роде. – Закончив это предположение, Майкл посмотрел прямо на меня. Я заметила, что это далось ему нелегко. – Но имеются и другие странности. Совершенно непонятные. У меня порой всплывают… какие-то воспоминания. Они размыты. Они… словно чьи-то чужие. А когда вы… Когда мы разговаривали там, на подъездной дорожке, ваши слова задели меня за живое. И поэтому, разволновавшись, я просто сел в машину и уехал. Простите.
– Все нормально, – удалось выговорить мне, – я понимаю.
А потом Майкл, еще раз взглянув на Джони в поисках поддержки, добавил:
– Мне хотелось бы сделать то, что вы предложили.
Я ждала продолжения, затаив дыхание.
– Я хочу попробовать пройти гипнотерапию, – пояснил Майкл, – ну или регрессию. Как бы это ни называлось. И, может быть, увидеть, что скрывается за туманом моего прошлого. Может быть, мне удастся докопаться до правды…
– По-моему, это хорошая идея, – выдохнув, одобрила я.
Он не сводил с меня своих ясных глаз.
– Но мне хочется, чтобы сеанс провели именно вы.
  
Глава 29
 
Начал накрапывать легкий дождь, забрызгав каплями панорамное окно. Свет от нашего лодочного сарая белой полосой ложился на озеро, высвечивая поднятые сильным ветром волны.
– Это невозможно из-за явной личной заинтересованности, – ответила я Майклу. – Ты мой будущий зять, а психотерапевты не работают с членами своих семей. И в любом случае я не смогу правильно помочь, поскольку у меня есть предвзятое представление. На сеансах я пыталась бы донести то, что сама считаю правдой.
– Но ты ведь могла бы отбросить эти свои представления? – воодушевленно спросила Джони. Она склонна к вызывающим решениям.
– Нет, я не смогу, – покачав головой, возразила я.
Майкл, молчавший с тех пор, как попросил меня провести с ним терапию, встал из-за стола. А затем расстегнул брюки.
– Детка, – вытаращив глаза, Джони перевела взгляд с меня на него, – что ты делаешь?
Он спустил брюки. Под ними обнаружились красные трусы-боксеры. И на его левом бедре я сразу увидела след раны. Приподняв ткань, Майкл показал весь шрам. В форме полумесяца, больше загнутого с одного края.
– В чем дело? – изумленно спросила Джони. – Зачем ты показываешь ей шрам?
– Она знала, что он у меня есть.
– Разве она не могла просто увидеть его, когда мы купались? – Джони подозрительно глянула на меня.
– Не могла. Посмотри, где он. Она знала о нем, потому что у нее есть досье на меня. Верно, доктор Линдман?
– Верно. И именно поэтому я не могу помочь в данном случае. Я могла бы лишь…
Я умолкла, увидев, как Майкл решительно шагнул ко мне.
– Вы просили меня помочь вам. Теперь я прошу. Пожалуйста. Давайте попробуем. Только один раз. Если я не… Если ваш сеанс не сработает или вам будет неудобно, мы прекратим его, и я больше не буду ни о чем просить.
Дождь заметно усилился, а Майкл взирал на меня с явным нетерпением. Шон сидел так тихо, что я почти забыла о его присутствии.
– Мам, по-моему, ты должна попробовать.
Я глянула на сына. В моей голове звучал голос разума. Внезапно его сменил вопрос об отсутствии Пола, но я сразу услышала скрип над головой и звук льющейся воды; видимо, в какой-то момент он вернулся из гаража и незаметно поднялся наверх в ванную.
– Ну хорошо, – уступила я, – но утро вечера мудренее, и если завтра все мы будем чувствовать то же самое, то я попробую помочь.
– Нет, по-моему, лучше попробовать прямо сегодня, – покачав головой, заявил Майкл.
– Но, Майкл…
– Мам, – вновь встряла Джони, – тебе же удалось что-то пробудить в нем. Он вспоминал какие-то события, говорил мне о них в машине… А после сна все может опять затуманиться. Сама знаешь, что можно заспать все на свете.
Глубоко дыша, я лишь старалась разобраться в себе и окружающих. Наблюдала за Майклом, надеясь прочесть правду в его глазах. Глянула на моих двух детей – им, видимо, тоже, как и Майклу, не терпелось, чтобы я быстрее провела этот сеанс. Наконец я сдалась.
 
– Ладно. Но сначала мне нужно кое-что сделать.
В глазах Майкла проявилось безусловное облегчение.
* * *
Мы приступили к сеансу. Я привела Майкла в комнату Шона на втором этаже. Как и в комнате Джони, из ее окон открывался вид на озеро. Дождь разошелся всерьез, и ветер резко усилился, прямо как по команде режиссера. Но такой фоновый шум помогал процессу. Майклу удалось расслабиться. Видимо, он доверял мне.
Гипнотерапия работает не со всеми: одни люди более внушаемы, чем другие. Сложнее всего с теми, кто отлично понимает происходящее, кому трудно очистить голову от мыслей, либо кто по своей натуре излишне увлекающийся или одержимый. С тех пор как Джони познакомила нас, Майкл, как ни странно, казался мне беззаботным, покладистым и спокойным. Хотя Тома Бишопа в детстве заполняли страдания и гнев, эти чувства можно назвать праведными. Пусть и губительными, если их оставить без контроля. Я поняла – или почувствовала – во время той работы, что Том славный, добрый мальчик, замурованный в себе эмоциональной травмой из-за того, чему он стал свидетелем. Из-за ужасного преступления.
– Итак, Майкл, – сказала я, слегка подавшись вперед в кресле, – ты полностью и совершенно расслаблен. Ты знаешь, что находишься в безопасности. Ты в надежных руках. Ты знаешь, что все идет правильно. Дождь успокаивает тебя, и ты чувствуешь себя совершенно спокойно. Совершенно комфортно.
Он лежал на кровати. На сеансах гипнотерапии не обязательно занимать лежачее положение – более того, иногда это мешает из-за опасности, что пациент уснет, – но Майкл сам захотел лечь. Я видела, как его грудь поднимается и опадает, ритмично и стабильно. Свет исходил от маленькой лампы на тумбочке. В комнате давно не жили, поэтому в ней было немного влажновато и слегка попахивало затхлостью.
Комнату заполняла барабанная дробь дождя. Капли барабанили в окна и стекали по стеклам.
– Майкл, я хочу, чтобы ты слушал мой голос. Все вокруг тебя тихо и темно. Даже дождь стихает. Ты слышишь, как он стихает… Остается только мой голос, громкость всего остального мира уменьшается до полной тишины. Чистой спокойной тишины. Мой голос ведет тебя. Мы возвращаемся в прошлое, Майкл, мы возвращаемся в ваш дом на Пондфилд-роуд. Ты видишь этот дом? Помнишь его?
– Да, – тихо произнес Майкл.
– Можешь ли ты описать его мне? Какого он цвета?
– Он белый. С черной отделкой.
Он только что описал дом в Бронксвилле, тот самый, перед которым я парковалась вчерашним вечером. Значит, случайное сходство можно больше не рассматривать.
– Правильно. Белый с черной отделкой. Тебе это нравится?
– Нет. Мне всегда хотелось, чтобы он был красным или синим… – Голос Майкла стал более юным, он приобрел почти детские интонации.
– Давай войдем в дом, – предложила я, – ладно? Давай мы с тобой вместе войдем в парадную дверь.
– Можно мне взять вас за руку?
На мгновение я растерялась. Его голос вдруг, взлетев на октаву, стал похож на голос маленького Тома. Более мелодичный, ясный голос.
– Конечно, ты можешь взять меня за руку, – запоздало ответила я. – Ты чувствуешь ее в своей руке? – На самом деле я не прикасалась к нему, но увидела, как он расслабился, представляя это. – Хорошо. А теперь… давай войдем внутрь.
– Ладно.
Подождав немного, я спросила:
– Что мы видим?
– Сапоги.
– Сапоги?
– Около двери. Сапоги и ботинки. И куртки висят. Моя красная зимняя куртка.
– Понятно, на улице зима… Во дворе лежит снег?
Майкл слегка качнул головой на кровати.
– Нет, сейчас снега нет.
Я обдумала его слова. В ночь убийства Дэвида Бишопа, в одну из первых ночей зимнего сезона, шел снег. Но он пошел позже, через несколько часов после того, как мальчик вернулся домой. И хотя видимые следы на снегу, ведущие к боковой двери и от нее, включены в первоначальный полицейский отчет, под утренним солнцем они растаяли. Их не сочли вескими доказательствами. Они стали частью тайны. И насколько я помню, полицейские отчаянно пытались разгадать ее.