Действительно ли была та гора?

— Деньги на жизнь добывает мой дядя. Взяв грузовик в аренду, он ездит торговать на прифронтовую линию, где прилично зарабатывает.
Меня страшила неопределенность мира за пределами РХ, куда только что выгнали продавца Ли. Мне захотелось любыми способами зацепиться за свое место. Мне казалось, что, если снова на краях губ маленьких племянников начнут появляться язвы, их будущее окажется в опасности. Кишащие за дверью РХ нищие мальчишки тоже ходили с язвами на лицах, а на их головах еще не исчезли молочно-белые следы.
Само собой, ложь далась мне нелегко. Внезапно во мне проснулась детская привычка, я перестала кусать ногти и, не зная, куда девать руки, взяла лист бумаги, лежащий на столе. Протыкая бумагу острием карандаша, я отрывала отделившиеся кусочки. В одно мгновенье лист превратился в горстку клочков.
— Я знаю, что ты дочь уважаемого рода. Когда тебя представляли, мне сказали, что с тобой нельзя обращаться как попало. Я знаю, что не всякий дом может послать дочь в Сеульский университет.
Опять вспомнили про Сеульский университет. На миг мне показалось, что он схватил университет своим широким и плоским ртом и жует его, насмешливо улыбаясь. Сдерживая желание вырвать эти слова из его рта, я притянула к себе новый лист бумаги. Увидев это, он убрал остальные листы. Когда янки покупали товар, приходилось обязательно записывать его наименование и цену и расписываться, поэтому в офисе приготовили отдельные карточки. Нервничая, я нечаянно испортила две.
— Я надеюсь, что с тобой не случится того, что случилось с продавцом Ли. Не заставляй меня беспокоиться о том, что он мог стать для тебя плохим примером. Я так говорю, потому что много раз видел, как на той стороне рынка человек, попавшись на одном месте, не проходило и месяца, попадался на другом. Много глаз наблюдает за магазином пижам, приходится друг друга контролировать, но в магазине портретов ты сама себе будешь хозяйкой. Придется работать с почтой и центром по упаковке, но одно лишь то, что ты будешь управлять, отвечая за концессию, приравнивает тебя к директору. Попробуй.
Я не могла понять, было ли это понижением или же повышением. Так как я не могла удовлетворить его ожидания как студентка Сеульского университета, я подумала, что будет правильно воспринимать это как понижение, но, что странно, я не чувствовала себя униженной. То, что у меня появилось конкретное место работы и конкретные задачи, после того как я постоянно считала себя лишней в магазине пижам, успокоило мою душу. Я поняла, что наконец по-настоящему устроилась на работу. От одной лишь мысли, что теперь не придется ломать голову над составлением документов, которые у меня все равно не получались, на душе стало легко и свободно.
Я знала художников в лицо, но, когда стала ответственной за магазин портретов, познакомилась с ними официально. Пятеро художников дружно встретили меня аплодисментами. Они, словно забыв о продавце Ли, нахваливали директора Хо за его выбор. Художники с сожалением говорили, что если бы у них раньше была женщина-продавец, то продажи наверняка были бы лучше. Директор Хо официально представил меня как ответственную за магазин, но в их глазах я все равно была лишь продавцом. Я знала, что, по их мнению, продажи в магазине зависели от того, хорошо нарисован портрет или нет, то есть от их мастерства, а не от продавца. Я, усмехаясь про себя, считала, что эти рисовальщики вывесок зря задирают носы и продажи зависят только от продавца. Чтобы понять, что не правы как они, так и я, мне понадобилось больше недели. Скажу честно, что этот период был самым трудным в моей жизни.
Став ответственной за магазин портретов, я начала работу с определения цен, как делала это в магазине пижам. Если на спецзаказ можно было сколько угодно набавлять цену, то портреты, нарисованные по стандартным размерам, продавались по фиксированным ценам: три, четыре и шесть долларов. Чтобы купить американский товар, нужно было сдружиться с каким-нибудь американским военным, а значит, нужен был хороший разговорный английский, но для продажи товаров, на которых были прикреплены ценники, умение говорить почти не требовалось.
 
Мне пришлось перебраться в другой магазин, но ничего страшного не произошло. В ожидании заказа я проводила за столом целый день, но не было ни одного американского военного, который пришел бы и попросил нарисовать портрет. Когда настал второй день, художники начали роптать. Конечно, они не отдыхали, пока еще осталось много заказов, полученных продавцом Ли, но, боясь, что вот-вот закончатся заказы, они начали беспокоиться. «Да, — тоскливо подумала я про себя, глядя на их помрачневшие лица, — если я и влипла, то влипла крепко».
Магазин портретов отличался от обычного места, куда люди приходили за покупками. Здесь торговали иначе. Заказ получали, проявив настойчивость в уговорах какого-нибудь слоняющегося без дела американского военного. Директор Хо, кажется, вновь ошибся во мне. Это работа была не для такого медлительного и неэмоционального человека, как я. Даже для того, чтобы сказать простые слова «Кэн аи хелпхы юу?»[101], мне нужно было проделать в голове недюжинную работу: сначала я должна была вспомнить, как правильно пишется фраза, вспомнить, как она произносится, и лишь после этого я могла попытаться ее произнести. Я знала, что даже на рынке «Чжэрэ», где говорили по-корейски, независимо от того, хорошо человек продает или нет, его не называют продавцом лишь потому, что он честный работник. Только имея желание и твердое решение использовать все виды кокетства, а если надо, вывернуться наизнанку, чтобы угодить желанию покупателя, можно заниматься торговлей. Работа в магазине портретов была именно такой. Это была работа, на которой ты должен был заставить человека, который ничего не хотел купить, купить то, что ему к тому же и не нужно. Здесь требовалось искусство убеждения. Моего базового уровня английского явно было недостаточно.
«Почему такой тертый калач, как директор Хо, постоянно ошибается насчет меня? Он ведь не выглядит таким легкомысленным человеком, чтобы, совершив ошибку, повторить ее. Может быть, он, не зная, что делать со мной, решил, что я не выдержу и уйду сама?» — у меня возникали различные мысли, но эта была самой грустной. Выплачиваемая, как по часам, зарплата в четыреста тысяч вон была источником существования нашей семьи. Разумеется, олькхе хорошо зарабатывала, торгуя в военном городке, но все заработанное она складывала отдельно, ее мечтой было купить место на рынке «Дондэмун» и открыть там свой магазин. Я очень хотела чем-нибудь помочь осуществлению ее мечты. Однажды мне приснилось, будто она пытается выйти из-за обеденного стола проституток. Прилагая силы, чтобы вырваться из жизни, где приходится подбирать крошки хлеба, она собиралась вести торговлю на рынке с сильной конкуренцией, намного более жестоком и жадном, чем сейчас.
После того как олькхе стошнило и я ясно увидела, насколько стыдно жить за счет янки, временами я чувствовала отвращение к матери, у которой благодаря зарплате, зарабатываемой мной в РХ, разгладились морщины на лице. Она играла роль последней женщины Чосон — жены высокопоставленного чиновника, высокомерную безупречную строгую гордячку. То, что приходилось кормить ее остатками еды со стола янки, наносило такой удар по чести нашего дома, что я думала, ее уже не спасти. Мать, осознавая, что она из древнего знатного рода, не могла отказаться от старых привычек. Я понимала, что ради ее содержания надо избежать позора увольнения. Для того чтобы удержаться на денежном месте, я решила еще немного подождать. Говоря, что нельзя терять работу, я успокаивала себя и убеждала потерпеть. Подумав, что уволюсь отсюда по собственному желанию, я удивилась тому, как быстро забыла о бедности. Но когда я думала о том, что работа здесь — последний шанс для олькхе и ее компаньонов, которые шаг за шагом приближаются к рынку «Дондэмун», мне казалось, что я попросту убью их мечту, если оставлю работу в РХ. Жизнь приготовила мне западню, из которой я не могла выбраться. Когда я закрывала магазин, ничего не продав, то думала, что эту муку надо закончить сегодня же, но на следующее утро принимала решение терпеть столько, сколько смогу.