Салават-батыр (СИ)
— Эх, жалко, что у меня такая обуза. А то бы и я с тобой.
— Ничего. Алла бойорха, мы с тобой скоро свидимся. Будь здоров, Канзафар-агай!
— Удачи тебе, Салауат-батыр!
* * *Когда многолюдное войско Салавата выехало на простор и растеклось по широкому полю, кто-то из воинов с воодушевлением заиграл на курае, и вскоре зазвучала песня:
Спросишь, сколько Салавату лет,Получишь ты такой ответ:Наш батыр — булгадир [84]Ай, да в двадцать лет.Остальные дружно поддержали певца.
XVIII
Тем временем Канзафар Усаев добрался вместе со своим спутником до ставки Пугачева. Одетый в шелковый халат, тот, словно турецкий паша, горделиво восседал на своем «троне», опустив на расстеленный перед ним богатый персидский ковер обутые в красные сапоги ноги. Допущенному до его величества Долгополову недосуг было раздумывать над тем, сколь разительна была разница между этим человеком и виденным им когда-то императором. Оробев под властным и немигающим взглядом самозванца, он бухнулся перед ним на колени вниз головой.
— Желаю вам здравствовать многие лета, великий наш государь-император Петр Федорович!
— Ты кто таков? — строго взглянул на него тот.
— Я — купец Ефстафий Митрофанович Долгополов, Ваше величество.
— Откель будешь?
— Ржевские мы.
— Зачем пожаловал?
— Привез подарки, что сын ваш Павел Петрович передать вам велели.
Пугачев даже бровью не повел.
— Вот как… И как же там сынок мой поживает? — деловито осведомился он. — Не забижают его?
— Павел Петрович, слава те господи, пока что живут да здравствуют, — молвил купец и трижды перекрестился. — Их высочество молодцом! Обручились с немецкой принцессой Натальей Алексевной. Они вам тоже кланяются и подарок свой шлют, — сказав это, Долгополов протянул Пугачеву пару самоцветов.
— Знатный подарочек! — восхищенно воскликнул тот, поворачивая их на свету, но вдруг нахмурился и опустил руку. — Токмо одно меня смущат… Кабы невестка чего не выкинула, навроде неверной супружницы моей немки Катерины, кабы чего супротив сынка моего не задумала.
— Принцесса на изменщицу не походит, Ваше величество, — убежденно произнес Долгополов. — Ежели б было у нее чего на уме, разве б стала она вам дорогие каменья слать.
Любимец Пугачева Афанасий Перфильев кивнул головой, соглашаясь с ним.
— Я так думаю, Ваше величество, Ефстафий Митрофаныч прав, — сказал он и громко обратился к остальным помощникам: — Их высочество наследник Павел Петрович его самолично к вам с подарками послали. Видать, не забывают оне свово отца. Верят, что мы будем справно вам служить…
Приближенные Пугачева живо откликнулись на его слова.
— Почтем за великое счастье служить отцу престолонаследника — их величеству Петру Федоровичу!..
Когда казаки умолкли, Пугачев принялся расспрашивать гостя о дворцовых новостях, о настроении петербуржцев.
Ответив на интересовавшие его вопросы, Долгополов улучил момент, чтобы сказать:
— Ваше величество, а ведь я вас давно знаю. В году пятьдесят восьмом довелось мне в Ораниенбауме бывать, где вы на ту пору проживать изволили. Я овса туда привозил. Вот тады мы с вами и разговорились. Может, помните?
— Припоминаю, родимый, припоминаю, — не стал отрицать Пугачев и, словно разгадав подоплеку приезда купца-афериста, долгие годы мечтавшего вернуть себе старый долг, наобум брякнул: — Кажись, я тебе ишо задолжал за твой овес… Так, видно, суждено было ноне расплатиться…
Тот несказанно обрадовался и быстро уверил себя в том, что перед ним истинный царь.
Приезд этого человека стал для Пугачева настоящим событием. Пускай только кто-нибудь посмеет усомниться в том, что он точной государь!
— Господь Бог ниспослал мне великую радость, — сказал он. — Сей купец мне ту радость принес вместе с приветом да подарками от самого Павла Петровича, от сыночка моего единственного. Добрый знак перед походом на Осу…
Пугачев вызвал к себе дежурного казака Якима и велел ему сообщить всем последнюю новость. После этого он собрался с приближенными отведать привезенных гостинцев — напитков да яств. Даже во время пирушки, захмелев, он продолжал донимать Долгополова разными вопросами. Выведав, что тот собирается в скором времени уехать, Пугачев уперся.
— Не пущу. Даже не думай, никуда я тебя не отпущу! При мне останешься!
— Ваше величество, сын ваш, Павел Петрович, просили меня не задерживаться.
— Все равно не пущу. А откажешься служить мне, мне — великому ампиратору Петру Федоровичу, не зарадуешься, — пригрозил Пугачев.
— Так чего мне тут делать?
— Ты с ружьицем обращаться умеешь?
— И в руки не брал ни разу, — ответил Долгополов.
— Ну тады будешь казакам моим пособлять за обозными лошадьми присматривать.
Никак не ожидавший этого Долгополов уже раскаивался в том, что связался с самозванцем.
— Ваше величество, я ведь купец, — робко напомнил он. — Я к казацкому делу непривычный.
— Мало ли что непривычный, научишься. Чай, не боги горшки обжигают, — усмехнулся Пугачев и, немного помолчав, пригрозил: — И заруби себе на носу: станешь кому про меня небылицы всякие сказывать, худо тебе будет.
— Понял, Ваше величество.
— Нет, чую я, что ты так и не усек до конца. Вот покажу тебе кой-чего, можа, и перестанешь мне перечить, — сказал Пугачев и повел Долгополова туда, где висели казненные по его приказу люди. — Погляди, как у нас наказывают, кто меня ни в грош не ставит!
При виде покачивающихся на виселицах мертвецов у купца душа ушла в пятки.
— Ваше величество, я все понял, — простонал он. — Исполню все, что ни пожелаете…
— То-то же! А таперича ступай на обозных лошадей поглядеть.
— Слушаюсь, Ваше величество, слушаюсь…
Купец, ни живой ни мертвый, поплелся к загону. Он еще долго не мог прийти в себя после увиденного и пережитого.
На другой день, когда войско Пугачева шествовало по направлению к Осе, с Долгополовым поравнялся Перфильев.
— Скажи-ка, Ефстафий Митрофаныч, как на духу, тебя и впрямь сам наследник отрядил?
— Именно так и было. Их высочество Павел Петрович приказали мне подарки доставить и назад в Питер возвращаться. Они, поди, дожидаются меня сейчас с нетерпением, — чуть не заплакал купец.
— Брешешь, ой, брешешь! — хитро улыбнувшись, ответил ему тот и расхохотался.
— Клянусь, не вру!
— Не отпирайся, знамо дело, наплел, — сказал Перфильев, не переставая смеяться. — Не мог тебя Павел Петрович сюда послать. Может, тебя кто другой от имени царевича подослал, а? Ты правду сказывай, не таись.
— Да не таюсь я. Мне его высочество самолично приказали родителя ихнего разыскать.
— Ну лады, так и быть. Раз уж ты упираешься, раскрою тебе одну тайну, — проговорил вполголоса Перфильев и с опаской огляделся по сторонам. — Меня ведь самого сюды граф Григорий Григорьич Орлов послал. Наказал мне яицких казаков подбить Петра Федоровича схватить и генералу Рейнсдорпу сдать. Он мне еще сто пятьдесят рубликов дал, чтобы я государя в Питер доставил. Но ничего дурного я батюшке нашему не учинил, боже упаси. Наоборот, я выложил все про задумку графа начистоту и верно служить обещался. Вот я и думаю, что от имени Павла Петровича тебя сюда кто другой подослать мог. Так ведь, признавайся?
— Нет, родименький, не так. Павел Петрович просили меня разузнать, как их батюшка Петр Федорович поживает, — упорно настаивал на своем Долгополов.
— Не ве-рю…
Купец, готовый расплакаться, продолжал божиться и креститься. Перфильев только посмеивался, теребя усы, и мотал головой.
Отчаявшись, тот взмолился:
— Афанасий Петрович, не погубите. Исполните мою просьбу. Вы, я вижу, имеете на государя влияние. Похлопочите перед Петром Федоровичем, пускай отпустит меня. А уж я в долгу не останусь. Ежели отпустит, обещаюсь несколько возов с оружием да порохом доставить. Окромя всего прочего, слово даю привезти в Казань самого наследника Павла Петровича…